«На какое он в этом году выпадает число? Стыдно, сын священника, а ведь запамятовал, как правильно высчитать дату. И предшествующий празднику Великий пост не соблюдал ни разу за последние двадцать лет - со смерти отца».
Между тем надвигающаяся ночь непреклонно вступает в свои права и укрывает сумраком прекрасный уголок дачного Подмосковья. Профессор с сожалением отворачивается от окна и встречается взглядом с Зиной, которая, как и положено вышколенной прислуге, незаметно оказалась в самом необходимом месте в самое необходимое время.
- Давайте, я включу иллюминацию, - предлагает женщина и щелкает выключателем. Сад немедленно озаряется светом десятков электрических лампочек, которыми, как оказалось, увешаны деревья. И в этом, отвоеванном у тьмы, пространстве становится видна процессия, шествующая по боковой дорожке к дому. То возвращаются Ефим Израилевич Линакер с подручными. Перед собой портные несут вывешенные на «плечиках» вещи, до времени сокрытые холщовыми чехлами. Картина напоминает Первомайскую демонстрацию, когда трудящиеся столь же торжественно идут с воздетыми над головой портретами вождей Советского государства.
Попытку Крыжановского завладеть принесенной одеждой Линакер встретил в высочайшей степени недовольно. Старик по-совиному затряс головой и категорическим отказался снимать чехлы не в присутствии «дорогого Лаврентия Павловича».
- Молодой человек! Как можно? Вы где-нибудь видели, чтобы, когда вводят в строй электростанцию, резали ленточку без начальства и не при стечении народа? Или чтобы пароход спускали на воду украдкой? А театральную премьеру разве станут давать одному зрителю? Нет? Так не морочьте голову, она и так замороченная по самое темечко. Так имейте терпение подождать. Так сядьте и поешьте. Так-таки и мы можем составить вам компанию и что-нибудь скушать, а то с самого утра не имели маковой росинки.
Как тут возразишь? Вскоре четыре человека с аппетитом ужинали, запивая яства солнечной «Хванчкарой». За этим занятием их и застали поднявшиеся с постелей Берия с Наумовым, каковые с охотой присоединились к пирующей компании.
Когда ужин закончился, и пришло время снимать чехлы с одежды, непрестанно балагуривший за столом Ефим Израилевич сделался невероятно серьезен и даже трагичен. С выражением лица, перенятым не иначе как у самого Чарли Чаплина, старик явил присутствующим темно-серую костюмную пару, чуть светлее - плащ, две рубашки, столько же галстуков и мягкую фетровую шляпу. Тут же он спохватился и закричал:
- А туфли? Леня, где туфли?
- Ой, мастер, я их в машине забыл, - испуганно захлопал глазами самый молодой из троицы портных, которому, впрочем, на вид стукнуло никак не меньше сорока.
- Ленечка, что же вы со мной делаете! Если у вас случился склероз, так побежите же в машину и возьмите туфли! - продолжал сокрушаться Линакер.
Комичная эта сцена доставила присутствующим немалое удовольствие. Судя по всему, особенно тронула она Наумова, который, вмиг утеряв прежнюю стальную крепость, засиял глазами и даже, о чудо, проникновенно прижал руку к груди. Правда, быстро опомнился и принял прежний - солидный - вид.
Между тем Линакер подхватил серый костюм и давай патетически трясти им то перед одним, то перед другим зрителями. Что он там раньше говорил про спектакль?…
- Вы посмотрите, это же настоящий «бостон»! Сейчас такой не выпускают даже в Англии - чистый гребенной меринос, высокий номер! Обратите внимание на плетение ткани! Вы думаете, оно из двух нитей?! Ничего подобного, никак не меньше трех! А окраска?! Это же цвет подлинного благородства! Про пошив я вообще молчу - самая лучшая, самая модная схема! В общем, надевайте молодой человек - ваш выход!
Герман мог бы поклясться, что в глазах старого мастера стоят слезы. Торопливо забрав чудо-костюм, профессор поспешил к себе в комнату, где с утра сохли на батарее собственноручно выстиранные им трусы и носки. Однако уединиться не вышло - троица портных и не думала оставлять его в покое: Линакер нес следом галстуки, запыхавшийся Леня - туфли, а третий, так и оставшийся для Германа безымянным - сорочки. Трусы и носки надеть не помешали, а дальше, впервые с момента достижения шестилетнего возраста, доктора исторических наук и профессора с мировым именем Германа Ивановича Крыжановского принялись одевать посторонние лица. Да какое там - «одевать»! Правильнее сказать - облачать! Потом его вывели из спальни под белы рученьки. Тоном, каким в театре произносят: «кушать подано», Ефим Израилевич крикнул:
- Что я вам говорил?! - и предъявил преображенного Крыжановского Берия и Наумову. Те внимательно и очень серьезно стали рассматривать подопечного.
- Что я вам говорил? - уже без прежней помпы сказал Линакер, а затем повторил фразу в третий раз - совсем жалобно. Действительно, реакция зрителей оказалась далекой от восхищения.
- Какой же он теперь профессор? - махнул рукой Наумов. - Это, скорее, боксер или лыжник. Подобное несоответствие сразу бросится в глаза, а уж тем, кому по долгу службы положено примечать подобные вещи, и подавно…
- Скажите, Герман Иванович, вы очки не носите? - поинтересовался Берия.
- Нет, зрение на все сто, - пожал плечами Крыжановский.
- Ни очков, ни бородки клинышком, зато прическа под полубокс, - развел руками Берия. - Действительно, спортсмен, а не профессор.
- Но я, собственно, лыжи люблю и вообще спортом увлекаюсь…
- Ой, да что же я! - хлопнул себя по лбу нарком. - Видно, еще не до конца проснулся. Сейчас все исправим, только бы нашлась.
Лаврентий Павлович решительным шагом удалился в свою спальню, но вскоре вернулся оттуда с тростью, которую, улыбаясь, вручил Крыжановскому.
- Ну-ка, профессор, не побрезгуйте - вещь антикварная и дорогая.
Герман припомнил походку дяди, который любил ходить с тростью и попытался повторить движения.
- Замечательно! - вскричал Берия. - Что скажешь, Наум?
Вместо ответа Наумов захлопал в ладоши.
Берия поднял вверх палец и значительно произнес:
- Вот что значит - менгрел!
Трость оказалась подстать костюму - из черного дерева, с рукоятью, инкрустированной серебром.
- То, что надо - теперь перед нами респектабельный представитель советской науки, - объявил Лаврентий Павлович, а затем, повернувшись к Линакеру, продолжил, - кстати, Ефим Израилевич, костюм великолепен. Похоже, мастер, вы превзошли самого себя!
Старик сдержанно поклонился, продолжая кривить губы. Так и уехал, видимо, не до конца простив обиду. А Герман подумал, что успех спектакля не всегда зависит исключительно от мастерства театральной труппы. Зачастую успех постановки всецело на совести зрителей.
- Ну-с, профессор, теперь можно вернуться к нашим делам, - напомнил Берия. - У нас осталось два нерешенных вопроса: тема выступления на симпозиуме и пароль. Тему определите сами: так, пожалуй, будет вернее, а насчет пароля… Как вам такое: подходит к вам некто и спрашивает: «Вы, случайно, не лыжник?»
- А отзыв? - широко улыбнулся Герман.
- Какой еще отзыв? - возмутился нарком. - Что захотите, то и ответите. Мы, знаете ли, не в бирюльки играем. Пароль нужен для того, чтобы по нему вы смогли опознать нашего человека, а он вас и так опознает - у него будут фотографии в фас и профиль, так что - какой может быть отзыв?! Ай-яй-яй, целый профессор, а простых вещей не понимает!
Глава5
Пионерская железнодорожная13 - 15 апреля 1939 года.
Москва - Берлин.
Белорусский вокзал кипел. К повседневной суете отправлений-прибытий железнодорожных составов добавилось экстраординарное событие, именуемое Поездом дружбы.
Медный грохот духового оркестра с трудом пробивался сквозь разноголосицу, порожденную огромной толпой, что плотно окружила необычный поезд. Кого там только не было! Молодцеватые герои спорта; представители союзных республик в национальных костюмах; разодетые в пух и прах артисты цирка; музыканты, волокущие футляры с инструментами; вездесущие, создающие невообразимый гам пионеры и, конечно же, масса провожающих. Надо всем этим в воздухе парил небольшой аэростат с подвешенным к нему транспарантом, гласившим: «Да здравствует дружба советских и германских трудящихся!»
Герман с трудом прокладывал себе путь, пытаясь определить местоположение вагона номер четыре, в котором ему уготовили место номер девять. Профессора никто не собирался провожать, поэтому прозвучавший рядом знакомый голос стал совершенной неожиданностью.
- Марк, ну что ты со мной делаешь! Нет, вы где-нибудь видели такого ужасного, упрямого ребенка? Это же какое-то форменное наказание, а не ребенок! - возмущался Ефим Израилевич Линакер, пытаясь удержать за руку рвущегося от него мальчишку лет двенадцати. В дополнение к пионерской форме - черным брюкам, синей фланелевой курточке, с надетой под нее белой рубашкой, алому галстуку и такого же цвета шапочке-испанке, мальчик имел за плечами объемный рюкзак, на груди - бинокль, а в свободной руке - белый марлевый сачок для ловли бабочек.
