- А потому, - продолжила девочка, - оказавшись на территории вероятного противника, и общаясь с молодчиками из Гитлерюгенда, мы ни словом, ни делом себя не выдадим, а будем наблюдать и искать у фашистов уязвимые места. Правильно я говорю, ребята?
- Правильно! - снова подтвердили пионеры.
Смысл невольно подслушанного разговора поразил Германа. В последнее время, укрывшись от мира в скорлупе обреченности, порожденной ожиданиями скорого ареста, он совершенно выпал из жизни. Это же надо - какое поколение мальчишек и девчонок растет! Не всякий студент, обучающийся в университете, способен так рассуждать, и так легко отличать правду от лжи. Новая жизнь и всеобщее доступное образование творят чудеса: пройдет еще пара-тройка лет и году этак в сорок первом - сорок втором в вузы хлынет поток молодых гениев, которые в будущем наделают выдающихся открытий, способных преобразить мир. Вот только вызывает опасение то, что вбивают в юные головы взрослые, мягко говоря, не столь одаренные свыше как нынешние замечательные дети, - профессор улыбнулся своим мыслям. - Новая жизнь ведь начинается и для него, старого и черствого академического «сухаря». А значит, к черту прежнего профессора Германа Крыжановского, и да здравствует советский разведчик Герман Крыжановский! Он подмигнул своему отражению в дверном зеркале и вскинул руку в пионерском салюте. Поезд тронулся. На это событие сводный пионерский отряд вагона номер четыре отреагировал задорной песней:
Мы дети дороги, мы бодры и юны,
Растем мы под песню колес,
И рельсы поют как железные струны,
И песню поет паровоз.
И трубы гудят на веселых разъездах,
И топки пылают всегда.
На юг и на север зимою и летом
По рельсам пойдут поезда!
Они идут дорогой славной,
Страну приветствуя гудком,
А машинист ведет их главный -
Железный сталинский нарком!
Поезд с мощным стальным лязгом стал набирать ход. Этот лязг зазвучал и в словах пионерской песни:
Мы дети дороги, и если случится -
Поднимется враг для войны,
Мы ринемся в бой на защиту границы
Прекрасной Советской Страны.
Тогда загудят паровозы тревогу,
И с песней борьбы и труда
Мы выкатим смело на нашу дорогу
Одетые в сталь поезда!
Они пойдут дорогой славной,
Страну приветствуя гудком,
А машинистом будет главным
Железный сталинский нарком!
В течение дня Герман работал над докладом, который озаглавил так: «К вопросу о возможности существования в доисторическое время працивилизации, превосходящей в технологическом отношении существующую». Мысли на бумагу ложились ясно и последовательно. Аргументы нанизывались на ось предположений как сочные куски баранины на шашлычный шампур. За окном проносились поля и перелески, изредка поезд с грохотом выскакивал на ажурный металлический мост. Солдаты войск НКВД, что охраняли мосты, казались единственными человеческими существами на простирающихся вокруг необъятных просторах.
Между делом Герман сходил пообедать в вагон-ресторан, поболтал со знакомым профессором Орловым с археологического факультета, который, как оказалось, едет в соседнем купе, отклонил любезное предложение того же Орлова «расписать пульку» и поспешил вернуться к докладу. Когда поздно вечером поезд медленно въезжал в Минск, основные тезисы были готовы, оставалось лишь перечитать все на свежую голову и внести окончательные коррективы. Герман размял затекшие мышцы и решил отправиться на вокзал за папиросами, запасы которых «съела» работа над докладом.
Узнав от проводницы, что из-за заправки углем и водой в Минске поезд простоит сорок минут, он надел шляпу, сошел на перрон и неспешной прогулочной походкой зашагал к зданию вокзала. При этом старательно помахивал тросточкой, стараясь приучить себя правильно пользоваться подарком товарища Берия.
«Дурацкая штуковина, на кой она мне? Тридцать пять лет прожил без этакой палки, так чего же теперь-то? Вон, Орлов - куда меньше моего похож на ученого, но никому ведь в голову не приходит сомневаться в его принадлежности к академическим кругам…, черт, ведь он же потешаться станет, когда увидит трость».
Крыжановский раздраженно дернул плечом, но вечерний воздух дышал такой приятной свежестью, а лица людей оказались столь приветливыми, что раздражение моментально улетучилось. В ответ на улыбку проходящей мимо незнакомой девушки, он тоже улыбнулся и решил примириться со своей нечаянной спутницей - тростью. Хотелось жить, и этим процессом наслаждаться. Увы, хорошее настроение продолжалось недолго - оказалось, белорусские товарищи приготовили Поезду дружбы торжественную встречу. Здание вокзала украшали красные флаги и длиннющий кумачовый плакат: «Привет участникам советской делегации, убывающей в Германию!» Тут же находилась наспех сколоченная трибуна, справа от которой бодро наяривал ансамбль баянистов, а слева спешили занять места на приставных скамейках многочисленные хористы. Откуда ни возьмись, к Герману подбежали две красавицы в белорусских национальных костюмах и, насильно вручив хлеб-соль, уложенные на красиво вышитом рушнике, повлекли на трибуну. Пришлось произносить речь, в завершение которой хор внезапно грянул:
Цячэ вада ў ярок,
Цячэ вада ў ярок,
Кладачку занясло.
Кладачка тоненька, вада халодненька,
Кладачка тоненька, вада халодненька,
А я малодзенька.
…Папирос он решил купить сразу десять пачек, чтобы в пути ни под каким видом больше не пришлось покидать вагон.
Увы, означенное решение не смогло уберечь Германа от тех испытаний, которые в ознаменование начала новой жизни уготовили ему высшие силы.
По возвращении имела место весьма досадная история. У вагона слонялся без дела мальчишка - тот самый, перед которым Марк утром хвастался биноклем. Лишь только профессор приблизился, мальчишка вложил два пальца в рот, свистнул, что есть мочи, и был таков. Герман вскинул взгляд и успел заметить в окне вагона еще одну маленькую тень, метнувшуюся по коридору. Марк, кто же еще! Видимо, приятель свистом предупредил его об опасности. В купе сразу все стало понятно - листки доклада, что прежде аккуратной стопкой лежали на столе, теперь валялись в беспорядке, а один замок на чемодане оказался расстегнут. По всему выходило, что будущий следователь постигал здесь науку проведения обысков.
Конечно, Герман кинулся искать негодника, но тот умело спрятался, а расспросы среди пионеров вызвали только совершенно возмутительные смешки. Профессор был вне себя от ярости, лишь работа над докладом позволила позабыть о выходке Марка.
Утром, когда поезд стоял в Варшаве, Марк объявился и, как только закончились пограничные формальности, со своим сачком сошел на перрон. Крыжановский устремился за ним и настиг у большой клумбы, на которой только-только начали появляться первоцветы. Взяв сачок наизготовку, Марк зорко высматривал добычу.
- Что вы себе позволяете, молодой человек! - тоном, каким, бывало, отчитывал нерадивых студентов, начал профессор.
Не тут то было: наглый ловец бабочек даже не удосужился прервать свое занятие, лишь молча покосился снизу вверх.
- Марк, я с тобой разговариваю! Изволь объяснить - зачем ты рылся в моих вещах?
- А зачем вы исписали кучу листов по-немецки? - процедил мальчик, доставая из сачка, наверное, самую первую в этом году бабочку, отчаянно трепещущую крылышками. - Эта куча листов подозрительно напоминает донесение в фашистский центр.
- Выпусти! - брезгливо сказал Герман. - Выпусти, кому я сказал.
- Еще чего! - ухмыльнулся Марк. - Вот потренируюсь хорошенечко на вредителях садов и огородов, а вырасту - настоящих вредителей ловить стану!
С этими словами маленькое чудовище снова снизу вверх окинуло взглядом профессора.
Вздохнув, тот слегка хлопнул мальчика по руке, отчего бабочка обрела свободу и унеслась прочь, а в следующий момент в плен угодило уже ухо несносного пионера, которое, кстати, по форме весьма походило на крыло бабочки. Пальцы Германа от природы обладали немалой силой, а сейчас к этой силе добавилась изрядная толика злости, поэтому, сколько Марк не трепыхался, вырваться ему не удалось.
- Дедушка велел мне за тобой присматривать, - объявил Крыжановский. - А если что - нещадно драть за уши! Предпочитаешь, чтобы тебя таким манером на глазах у всего отряда отвели в поезд или лучше за руку?
Конечно, Марк сразу сдался на милость победителя, ибо не существует такого мальчишки, который станет хорохориться, когда взрослый крепко держит его за ухо. Зато внутри вагона, оказавшись на безопасном расстоянии, поганец прошипел:
