татарам.
И вот старшины отрядили гонцов;
Должны они были в поселке,
Сказав в извинение несколько слов,
Подмоги просить у Усолки.
Быть может, ее неожиданный вид
Усталые силы людей оживит;
Давно уж ее не видали
С клинком из сверкающей стали.
Приходят гонцы и старухе поклон
С почтеньем отвесили низко:
«Спаси от Ногайца — отступится он
И после не сунется близко!
Прости нам обиду, тряхни стариной;
Все дело теперь за тобою одной…
Родная, забудь свое сердце, —
От нас отгони иноверца!»
Ответ им держала Усолка такой:
«Забыть не могу я обиду,
Ищите себе вы подмоги другой,
На выручку к вам я не выду!
Пришли над старухой смеяться больной?
Что! мало вам места за этой стеной?
Где сабли у вас и пищали?
Иль порохом вы обнищали?»
Тем временем длился отчаянный бой
И стоном стонала дубрава…
Усольцы к стенам отступали гурьбой,
Рубяся и влево и вправо.
Сверкал меж дерев их пищальный огонь;
Валился татарин и пятился конь…
Ногайская темная сила
Усольцев кругом обступила…
Недолго продержится русская рать,
Зато уж отдастся не даром,
Хоть будут тела ее лес устилать
И все истребится пожаром;
Но каждый усолец зараней решил
Сражаться, пока хватит духа и сил;
От бога одна лишь помога:
Их мало, а нехристей много.
Гонцы богатырку просили опять…
В тревоге сидела старуха:
Стал топот татарских коней достигать
Ее, прежде чуткого, уха…
«Прости неразумных, не наша вина…
Нам горькая доля теперь суждена,
Забудь ты обидное слово —
Спаси от татарина злого!»
— «Стара я для боя, — куда воевать
И лезть на кровавую драку!
Пора обо мне позабыть вспоминать,
Как дохлую бросить собаку…
Заржавела сабля, ступилось копье —
В груди улеглось ретивое мое…
У вас молодая есть сила,
А мне уж моя изменила…»
Сердилась Усолка, но слезы людей
Ее победили — смягчилась;
Взыграла вся кровь богатырская в ней,
Вся старая удаль забилась…
«Давайте коня! Где мой конь боевой?
Давно не слыхала его под собой!
Проклятым татарам навстречу
Я кинуся в самую сечу!»
И выведен был застоявшийся конь
С густой серебристою гривой;
Из камня ногой высекал он огонь,
Мотал головою красивой.
Высоко ходила могучая грудь, —
И фыркал скакун, собираяся в путь
На хищные орды Ногая,
Себе седока поджидая.
Выходит Усолка, завидев коня;
Ремень-опояска у стана;
В древко копья ударяют, звеня,
Ножны вдоль ее сарафана.
На стремя ступила привычной ногой;
В одной руке сабля и пика в другой;
И с гиком пустилася лётом
К широко раскрытым воротам.
И по полю конь богатырку понес…
При виде могучего взмаха,
При виде седых и растрепанных кос
Враги ошалели от страха.
«Скачи, без разбора ногами топчи
Проклятую силу степной саранчи!»
В крови накупались досыта
Коня боевого копыта.
К усольцам вернулася прежняя мочь,
Отвага в глазах засверкала,
Рубились, пока не подкралася ночь;
Татар положили не мало.
Везде впереди богатырка была;
От страшных ударов валились тела
Кровавою грудой на груду…
Ногайцы бежали повсюду.
Бежали к горам, и никто их потом
Не видел на этой равнине;
То место же, где был татарский погром,
Все «Сечей» зовется и ныне.
И память о той богатырке жива!
Ее сохранила людская молва…
Так билися в старые годы
За право труда и свободы.
Богатырь девка
(«Это было в Нижнем городу»)
Это было в Нижнем городу…
(Сказ мой быль, не то, что небылица!)?
Раз к реке Почайне за водой
Вышла Дуня, красная девица.
Чуть заря черкнула за окном,
Поднялась и, подцепивши бодро
Коромысло на́ плечи, пошла,
На ходу раскачивая ведра…
Ветер свежий веял ей в лицо,
Щеки рдели от прилившей краски…
Не впервой ей за городом быть, —
Не робка: выходит без опаски!
Только стала под гору сбегать,
Из ворот торёною тропою, —
Хвать — татарин, а за ним еще;
Набежали целою толпою!
Подскочил один, да отлетел, —
Не пришелся, видно, ей по мысли,
Размахнулась правою рукой,
Левая лежит на коромысле.
Тяжела у Дунюшки рука, —
В городу не мало этой силе
Дивовались: «Будешь за вдовцом», —
Ей, смеясь, подруги говорили,
«Прочь отсюда! — крикнула она, —
Что пришли? Вам, нешто, здесь дорога!
Сунься только, так и разнесу!»
Глядь-поглядь, а их и больно много…
Застучали ведра по земле,
Покатились под ноги татарам,
Коромысло в девичьих руках,—
Не отдастся, красная, задаром!
Словно хлеб взялася молотить,
Бьет кругом направо и налево;
Расплелася русая коса,
Губы в кровь искусаны от гнева…
Стиснув зубы, кидалась она,
Разбегались три раза татары, —
Коромысло, словно на току,
За ударом сыпало удары.
Шестерых их клала на песок,
Да на грех о сосну перешибла;
Кинулась в середку со щепой,
Раз — другой ударила и сгибла! —
Как береза белая в лесу,
Срубленная под корень, упала, —
Небо алой кровью облилось,
Из зари кровавой солнце встало.
Обуяло страхом татарье,
Развело, поганое, руками:
