– Ты, сынок, не бойся, не за немцами. Вот тебе крест святой перед иконами! – И старик перекрестился на лики икон, освещенные маленькой лампадкой. – За бабкой Меланьей сбегаю, вишь, чего… Подружка она моей покойницы. Надо же, такая постная еда, а беды столько наделала… А винтовку то ты убери от греха.
– Не дам! – прищурился Виталик. – Со мной будет.
– Ну, с тобой так с тобой! – согласился дед. – Я сынки скоро! Спите пока. – И хлопнул дверью.
– Жрать хочу! – простонал Захар и полез с печки обратно.
Виталя хотел его остановить, но полез вслед за ним.
Под полотенцем на столе они обнаружили картофельный теплый суп, хлеб и крупную соль. И, даже не садясь на лавку, сожрали все это богатство.
А потом кое-как забрались обратно. Стало, наконец, хорошо, пахло теплыми кирпичами и хлебом…
Виталик проснулся через час от начинающихся снова резей в животе. Рядом стонал Захар, похоже, от той же причины:
– Ой, мляаааа! Больно то как!
– Брюхо растирай! – сквозь зубы, преодолевая боль, прошипел Виталя.
– Не помогает…
В этот момент открылась дверь. На пороге стояла маленькая чистенькая старушка. Хозяин дома, из-за ее спины сказал:
– Вот это и есть, Меланья. Сейчас она вам от живота поможет…
Старушка скинула пальтишко, а дед из-за пазухи достал литровую бутылку молока.
Она накапала в ковшик с парным, как оказалось, молоком какого-то снадобья из пузырька и дала попить сначала одному, потом другому болящим. И тихонечко приговаривала при этом:
– Пейте, голубы, пейте. От этого снадобья и молочка вам легче станет, уж я то знаю! Дед-то от душевной доброты накормил вас так, старый. Вы уж простите его, хорошо еще, что еда была вся постная, нежирная, а то могло быть и хуже. Бог, вас милые предостерег… А дед, грешный по незнанию это делал! Желудки-то ссохлись от голода, вот и получилось нехорошо… Маленькими глоточками пейте-то, маленькими…
Постепенно боль стала утихать и они снова уснули.
Время от времени бабка Меланья снова их будила и кормила с ложечки вареной свеклой и морковкой.
Утром, когда рассвело, они проснулись. Животы уже не болели, хотя слабость сильная одолевала.
В избе никого не было. Не было рядом и винтовки…
Виталик заматерился и слез с печки.
В этот момент дверь открылась и вошел дед с охапкой поленьев.
– Проснулись? Ну, слава тебе, Господи! – Он грохнул поленья у печки и опять перекрестился. – А я уж боялся, что воспаление легких подхватили. Стонали уж очень…
– Дед, куда винтовку дел? – грозно двинулся на него Виталя.
– Да, Господь с тобой, в сарай уволок. Мало ли полицаи. Немцев то тут с осени не было, а вот полицаи бывают с проверкой. Недавно вот были, когда ваши из окружения выходили рядом.
– А нас бы увидели, чего бы сказал? – подал голос с печки Захар.
– Так ты мой племянник внучатый с другом. Из Демянска пришли, ага!
– Хитрый ты, дед. А поверили бы?
– А чего бы не поверить, когда до войны племяшка тут со своим сынишкой бывала. Митяй-мукомол за ней гоголем ходил. А сейчас вот начальник полиции местной. Стал им, когда из Красной Армии сбежал. Да и одёжа у вас хоть и странная, но не военная. Чой-то за штаны такие? Не видал ни разу!
И впрямь, тогда вечером перед взрывом они успели переодеться из рабочего камуфляжа в джинсы да свитера.
– Американские штаны, а винтовку-то дед все одно верни!
– Так бери, мне вашего добра не надоть. Только позавтракаете, поди?
Он наплескал им по пол-миски супа.
– Меланья строго наказала вас опять не перекормить.
Они уселись за стол. Дед есть не стал, только глядел на них, горестно облокотившись.
– Молодые, поправитесь. А вот я с вас одежонку то снял, бабка постирала, можете одевать.
Только сейчас парни заметили, что сидят в трусах и футболках за столом.
– А вот ни кресала, ни спичек при вас не было. Что ж вы так? Как же в лесу без костра-то?
– В реке промокли спички. – Буркнул Виталик. Его сильно беспокоило отсутствие оружия.
– Ну, я вам дам зажигалку. Немецкую. Еще с той германской ношу.
– А ты что дед, воевал, что ли? – удивился Захар.
– А как же! – гордо приосанился старик. – Воевал! Унтер-офицер Кирьян Богатырев, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!
– Небось, и Георгиевский крест имеешь, дед Кирьян? – почему-то не поверил ему Захар.
– Не без этого! Два креста, четвертой и третьей степени имею. Может, и больше было бы, да революция случилась. Первый за разгром батареи австрийской еще в четырнадцатом году под Гнилой Липой, а второй за то, что охотником в тыл ползал и офицера приволок венгерского. Как сейчас помню, как тот полк назывался – Бештерчебаньярский гонведный, прости Господи!
– А после революции куда?
Дед Кирьян спокойно посмотрел на парней:
– А наш полк "череп и кости" в июле семнадцатого надел и на Румынский фронт отправился. А в ноябре хохлы к своим подались А я в бригаду к Михаилу Гордеевичу и на Дон пробиваться.
– К какому Михаилу Гордеевичу? – недоуменно спросил
– Эх, комсомолята вы неграмотные! К Дроздовскому, какому же еще?
Повисла тишина.
Оказывается, перед парнями сидел бывший белый унтер-офицер.
– Чего комсомольцы? Напугались? Не боись, ни немцам, ни полицаям я вас не сдам.
– Да не комсомольцы мы…
– Не комсомольцы, а в Бога не веруете, я уж заметил, ни разу не перекрестились.
А не сдам я вас, потому что, во-первых, все мы русские и с германцами война, а во-вторых, к нынешней Советской власти у меня боле претензий нет. Хоть она и поганая – все одно, от Бога. После гражданской меня не тронули. Офицером я же отродясь не был, так что отпустили на все четыре стороны. Двинул я в Юзовку, ныне Сталино, устроился там на шахту. Году в двадцать третьем это было. Точно. Мне тогда тридцать пять лет стукнуло. Вот там Нюрку-то я и встретил…
Виталик быстро посчитал, получилось, что деду то сейчас всего-то пятьдесят четыре… И никакой он не дед, спрятался за бородой…
Тем временем, хозяин продолжал:
– А в двадцать восьмом у нас аресты начались. Одного за другим инженеров стали арестовывать, мастеров, рабочих некоторых.
– За что? За то, что в белой армии служили? – спросил Захар.
– Ну, тогда у нас пол-страны за это посадить можно было. Некоторые по два-три раза со стороны на сторону переходили. А, между делом, у зеленых хулиганили.
А в Юзовке из-за чего началось? На угольных шахтах ЧП случались, чуть ли не ежедневно. То оборудование сломается, то обвалы, а уж прогулы так постоянно. А почему? А потому, как большая часть рабочих не имела никакой квалификации. Владели лишь ломом и лопатой в совершенстве. Впрочем, новую технику закупали, только работать на ней было некому. А начальство сверху только "давай, давай" и лозунги – пролетарский натиск, да пролетарская смекалка… Начальству "вредительство" и приписали. А кто знает, может и было то вредительство, а может и не было. И меня арестовали. Полгода в Юзовской тюрьме просидел до суда. Потом год дали. И три поражение в правах. Ох, и зол я тогда был. Контрреволюцию мне простили, а вот то, что не сообщил ГПУ о заговоре бывших владельцев, осудили. А я что знал? Ничего, кто-то из своих анонимку написал…
– Каких еще бывших владельцев?
– Я фамилию только одного помню, Колодуб, что ли? Остальных не помню. Но то, что они инженерами работали – это точно. Рабочие на них злы были очень. Они расценки понизили, а нормы выработки подняли. Весной двадцать седьмого. После освобождения мы с Нюркой сюда приехали. Подальше от людей. Я лесником устроился. Он по хозяйству. А в тридцать пятом Советская власть и начала кончаться, Слава, Тебе Боже наш, Слава Тебе!
– Как это кончаться??? – у Захара и Виталика аж челюсти отпали.
– А вот так и начала, когда товарищ Сталин к стенке поставил бандитов революционных да тех, кто церкви разрушал. Тухачевского, сволочь эту расстрелял, Блюхера туда же. Жидов Троцкого, Каменева да Зиновьева туда же, в штаб к Духонину отправил. Да всякой мрази по мелочи.
– Так вроде же всех брали, и белогвардейцев бывших тоже, кулаков там.
– Лес рубят – щепки летят. Так, кажись, в народе говорят? Товарища Сталина бы в четырнадцатый год, вместо царя-батюшки, так мы ту войну-то не проиграли бы.
– Так и сейчас вроде, не у Берлина, дед Кирьян, а?
– Так и германец нынче сильнее и на один фронт воюет, не на два. Я, когда Нюрку осенью хоронил, мимо большака шел полдня. Видел, как колоннами к Москве шли. И все справное у них – не скрипнет, не брякнется. Хари у всех здоровые! Харч богатый имеют. Да и нашим не брезгует. Тогда гуся у меня поймали, литру пшеничной водки нашли. Сидят, жрут и тут же, прости меня грешного, пердят за столом, хохочут и твердят все: "Зонхайт! Зонхайт!" – на здоровье, значит. Мочились, сволочи, прямо в сенях. Неделю их запах поганый отмывал. Потом такой костер в печи устроили, чуть дом не спалили. А перед сном разделись бесстыдно, и давай вшей ловить. Тьфу.
