долгих секунд и только потом поднимает на меня веселые глаза:
– Лучше давай, сплетнями поделись! Это самое главное на работе!
– А говорят, что мужики не сплетничают, – ворчу я.
– Пфффф! – ржет он. – Еще и похлеще вас. Сама знаешь – мужчины лучшие во всем. Лучшие повара, лучшие воспитатели и сплетники – тоже лучшие! Делись!
Еле удерживаюсь от того, чтобы пнуть его, как в старые добрые времена, когда он нес всякую чушь. Он сейчас в отблесках пламени выглядит совсем мальчишкой. Очень знакомым мальчишкой-хулиганом с сияющими глазами. Будто и не было всех пяти лет нашей разлуки. Они слетают сухой змеиной шкуркой как-то слишком уж непринужденно, я не успеваю возводить стены крепости и запирать ворота.
– Сплетни, сплетни… – я запрокидываю голову и смотрю в потолок. – Нуууу… Например, Ленка влюбляется каждую весну и начинает безбожно опаздывать. Ругать бесполезно, только реветь будет, надо просто потерпеть, к маю пройдет.
– Это секретарша? – уточняет Афанасьев.
– Она, – киваю я. – Андрея, наоборот, надо гнать домой, не разрешая перерабатывать, у него дочь родилась, он отлынивает от домашних дел. Карену надо сбрасывать всю инфу, если можно подшабашить на стороне, хоть грузчиком. У него одиннадцать сестер в деревне, всех нужно замуж выдавать.
– Сурово у вас…
– У Марины Матвеевны давление высокое, на нее голос повышать нельзя. У Симы, наоборот, низкое, орать бесполезно, так что в бухгалтерию приходи без гнева. С Самвелом не пей – не вывезешь. Не понтуйся – и все будут с тобой дружить, – продолжаю я наставления.
– Какие ж это сплетни, – лениво хмыкает Афанасьев. – Сплетни – это чья задница отпечаталась на стеклянном столе в переговорке и кто с кем утром на работу вместе приехал.
– Ну извини, – развожу руками. – Мы не такие профессионалы, все как-то больше вычисляем, кто чей йогурт из холодильника съел.
– Неужели у вас совсем никто романов на работе не крутит? – продолжает упорно допытываться Свят. – Вот ты, говорят, с работы не вылезаешь. Значит, и любовник у тебя кто-то из офиса. А? А? Ренат? Признавайся!
Щурюсь на еле видные в сумраке часы на стене и бодро заявляю:
– Ой, смотри, спать уже пора! Сворачиваем вечер откровений. В девять Гарри приедет, потом наши, потом на корпоративе надо блистать. Хорошо бы выспаться.
Отбрасываю подушку и встаю, направляясь к лестнице.
Афанасьев идет следом.
– А ты куда? – удивляюсь я.
– Ну как куда? Дежурить у дверей твоей спальни, как верный рыцарь. Сама же предлагала!
На втором этаже оказывается существенно холоднее.
Даже не так.
На втором этаже просто колотун!
Зубы начинают стучать отнюдь не метафорически.
Трогаю батарею – ледяная.
– Были же теплые! – возмущаюсь я. – Святослав Семенович, что вы там нафигачили в подвале? Котел же работал?
– Давай завтра… – зевает он. – Пойдем вниз, поспим у камина на диване.
– Ну вот еще, – разворачиваюсь и направляюсь в королевскую спальню. – Я хочу спать в нормальной кровати как цивилизованный человек. Мне уже не двадцать, чтобы впятером на раскладном кресле.
И, несмотря на то, в спальне совсем холодильник, я откидываю покрывало с белоснежных простыней и закрываю двери прямо перед носом Свята.
Судя по скрипу ступенек – он все-таки отказывается от идеи ночевать, как верный рыцарь.
Переодеваюсь в теплую пижаму и залезаю под одеяло.
Меня немедленно начинает трясти. Простыни даже не думают согреваться, одеяло как будто специально охлажденное. Кончик носа леденеет, и я два раза встаю, чтобы надеть сначала теплые носки, а потом еще и замотаться в широкий шарф.
Но спустя полчаса не выдерживаю, сгребаю одеяло и подушку и спускаюсь на первый этаж.
– Подвиньтесь, Святослав Семенович, – мрачно пихаю его в бок.
– А, Рената Романовна, все-таки пришли к мужчине за теплом и поддержкой, – сонно бормочет он, откидывая плед. – Залезай.
– Вы могли бы поспать на полу, как джентльмен, – замечаю я.
– Обойдешься, – он укрывается пледом обратно.
Упрямо сжав зубы, я заползаю на противоположный конец дивана и устраиваюсь ногами к его ногам, завернувшись в одеяло, как в кокон. Здесь все-таки существенно теплее.
Некоторое время мы лежим в темноте, слушая, как потрескивают поленья в камине.
– Помнишь, – вдруг говорит Свят. – Мы у Васьки на дне рождения в Пензе с тобой спали на узкой койке?
– На жутко-жутко холодной террасе, – вздрагиваю я. – Тут забудешь.
– Ты дрожала как щеночек под снегом, – смеется он. – Я тебя обнимал, а ты прямо тряслась вся.
– Я хотела, чтобы ты меня согрел более деятельно, – шиплю сквозь зубы. – Но ты не догадался.
– Я догадался, – вздыхает Свят. – Но не хотел, чтобы тебя слышал весь дом. Ты всегда была такой громкой… Перед пацанами стыдно.
– Стыдно?!
– Мне было двадцать два… – смущенно говорит он. – Я был маленьким и глупым.
– Разве что-то изменилось? – бормочу я, укрываясь одеялом с головой.
Тогда, на той холодной террасе было не так зябко, когда горячий Свят прижимался ко мне голой кожей и укутывал собой с ног до головы.
10.
Пробуждение мое настолько приятное, что первую минуту я просто нежусь в ласковом тепле и комфорте, не включая голову.
И только потом реальность догоняет меня.
Постепенно.
Сначала я понимаю, что я не дома. Вспоминаю, что это какой-то коттедж за тридевять верст в колдовском лесу, полном волков.
Потом в голову подгружается расписание на сегодня с ярко-алыми буквами «КОРПОРАТИВ».
И напоследок осознаю, что лежу, уткнувшись носом в чью-то теплую шею, и меня обнимают чужие руки. Мужские.
Ощущение настолько непривычное и забытое, что я еще на несколько секунд успокаиваюсь, уверенная, что еще сплю. Но мозг уже проснулся – он-то и встряхивает меня, заставляя вскочить:
– Святослав Семенович! Что за дела вообще!
Лежащий на диване Афанасьев, на чьей груди я и нежилась последние несколько минут, приподнимает взлохмаченную голову с оттиском подушке на щеке. Он щурится на меня в холодном свете утра и хрипло спрашивает:
– Сколько времени?
– Восемь утра! – шиплю я.
– Так чего ты прыгаешь? Спи! – командует он и обвивает меня рукой, роняя обратно.
Я бултыхаюсь, путаясь в одеялах, но все-таки вырываюсь и возмущаюсь:
– Свят, ты охренел?! С чего ты решил, что
