– лакомо.
И прославилась Мин-дзы лапою в Хай-шин-вей.
Грамотный весельчак Сян-шин, прислужник таян-гвана, так тот даже в уголку над лохмотьями постели Мин-дзы набил затейливую иероглифическую надпись:
«Знаменитая и единственная специалистка по вытаскиванию рыбных костей из горл – Мин-дзы».
Смышленый Сян-шин забил это объявление вместо гвоздей целою рамочкой острых рыбных костей, различнейших форм и размеров, чтобы это служило наглядным доказательством старухиного искусства: она, мол, вытащила из горла эти кости. Впрочем, в таян-гване отлично знали, что все эти кости были однажды выбраны предприимчивым Сян-шином из котла соседней рыбной харчевни. Посмеивались над старушкой, но тайну ее обмана хранили ненарушимо.
Поблиз рамочки свешивалась тоже на вбитой в стену кости, ловко завернутая в материную материю тигровая лапа.
Эту затею с рыбьими костями Сян-шин перенял у китайских зубных врачей, которые на подоконниках своих приемных, вместо витрин, обычно слаживают все вырванные зубы своих пациентов и чем больше и выше зубная гора – красноречивый памятник дантиста, тем знатнее считается он и пользуется соответствующим почетом и должным доверием пациентов.
* * *
И доныне – до сегодняшнего дня, где-то в черных сумрачных провалах, среди бесконечных грязных пристроек, надстроек и подстроек одного из затхлых, потускневших домов китайского Владивостока – великого града трепангов – Хай-шин-вей, – в тусклом незатейливом уединении ютится зябко уже слепнущая, еле движущаяся крохотная старушонка Мин-дзы – «знаменитая и единственная специалистка по вытаскиванию рыбных костей из горл».
Долг покойного*
– «Туго придется, – возьмешь у соседа, что ж делать! Пуще всего помни об этом долге, то и знай – соображай: как вернуть бы… чем платить-та?!. так и не забывай, шевели мозгой»… – учил с ворчью седой Ку-юн-сун племянника подростка Син-дзы.
– «Ой, – никогда не отбивайся, не отпирайся от долга, – что бы ни приключилось, – худо будет! Говори лучше: „завтра, отдам, сегодня нет денег“, а если и завтра не станет, опять скажи: – „прости, соседушка, нет денег, а по времени, соседка, посля верну“…»
Подолгу Ку-юн-сун поучал Син-дзы.
И вот что узнал племянник от своего дядюшки.
Умер человек не выплативши долг, – все равно, и после смерти не выкрутится, как раз до копеечки отдаст, не деньгами, так работой отработает…
Три души у человека. После смерти расходятся они.
Одна душа уходит в иной, загробный мир и повторяет земную жизнь усопшего.
Душа другая остается в могиле с мертвецом.
А третья душа покидает прах, вселяется в родную фанзу, ютится в дощечке родовой с именем начертанным покойного.
Как будто бы и умер человек – ан нет! Жива его душа и бродит в мире…
Бродит, ходит, переходит, – бродит душа, пока не приткнется куда – в брюхо какое разбухающее от плода: в коровье ли нутро, в лошадиное ли чрево, в собачий живот – што-ли…
И, вот, с теляткой, жеребеночком ли, щенком что ли и выродится душа снова на землю, – жить поживать, сызнова канителиться да плодиться – на той же земле, под тутошним солнышком. –
Таков наказ бытовый! – Шиворот-навыворот в оборот пущать душу никогда неутратную и вовсе безысходную.
Одно душе снисхождение положено: – не един путь открыт ей, – а – пути…
Брод душий…
Куда свернет, – туда и вынырнет.
Не путь, а пути. –
Есть птичий полет-перелет: на испугу – огляда фазана, на курей домоседок заботниц, на ласточку косолеточку-стремглавку, на серяка воробья перескоку, на воронье – гниль-лакомье, на коршуна быстроглаза, на синицу-хрупицу, на иных, на всю леть-перелеть-крыль небоходную – высью путь душе прокрылен, расстилается.
Есть и зверий след: на фанзовый скот – на коровушку добробрюхую, на коня зоркоуха, на собаку покорницу, на кошку проворницу, на мышь-тишь, на того и другого и на зверя полевого, на обезьянку – глазьехлопку передразницу, на дикого зверя зубастого и на волка выжидалу, на медведя растопырю, хоть на самого тигра-жуть исподтишка лютого, – во все норы, во любую прореху, всякую ноздрю-щель – след-копыть душе значится, дебрится, выложена.
А то есть и сновий путь – плавь ползь скользь взлазь чуткая – в водяных глыбах, в недрах: на рыбу-слепоморду, на краба задомладного, на чилимса-усача расторопу, к трепанге-сочнице, в страшного спрута-многолапа: на капусту непритрогу, на инаку плавающую тварь, в подкаменную водь, в нырливую живь, в поджабрую чудь – волна душе приоткрыта.
А и четвертая – крылья тропа значится: на мелюзгу мельк летучую, на мошку расторопную, на мошкару непокойную-трескщелкучую, на комара свертяка тупоногого, на муху соньлакомку, на жука дремночинного, на бабочку бесполезницу беспечницу, на стрекоз проворниц – душе перепуть-леть-перекрыль попутчится.
Одно душе снисхождение положено: – не один путь ей, а – пути.
А душа выбирай, – куда свернет, туда и выпрыгнет.
Не сама, – так выкружит-выкинет с разгона в брюхо какое разбухающее от плода, иль в яйцо, в плод, в семь, икру – в меть какую, в скидь, снос – в плодь попутную…
Выворачивайся покойничек на жизнь сызнова канителиться да плодиться на той же земле под тутошним солнышкой.
Таков наказ боговий.
И вот теперь, после многих лет, когда Син-дзы окреп необычайно, возмужал и обзавелся своим хозяйством, – теперь ему слово в слово вспомнились рассказы поучительные дяди Ку-юн-суна о долге.
И вот почему: –
Только на днях Син-дзы одел белый наряд и в косу вплел белый шнурок: – умер почтенный любимый дядюшка Ку-юн-сун, который заменяя Син-дзы родного отца.
И вот теперь не дают покоя Син-дзы рассказы дядюшки именно о долге умершего человека, – ведь, недавно, незадолго до смерти, Ку-юн-сун, как нарочно, занял у него деньги и так не вернул вовсе свой долг…
* * *
Приснился сон Син-дзы, – будто кто-то говорит ему:
– «А дядя-то вернулся к тебе с долгом, – ишь!»
Чудно стало Син-дзы – он и проснулся, как раз в ту минуту, как в комнату вбежал работник его – Гун-дзы.
Впопыхах говорит Гун-дзы – себе наперебой:
– «Новость у нас, хозяин… – только что кобылка жеребчиком разрешилась…»
И побег с работником в конюшню.
Бежит, сердце придерживает – рука на груди…
Ну и порешил Син-дзы, что дядя покойник въютился в жеребенка-то, и явился в его двор – отрабатывать долг свой. Порешил, так и жеребеночка «Дядей» прозвал.
* * *
«Дядя» подрастал в заботе неотрывной Син-дзы и его работника.
Приказал Син-дзы кормить его только отборным овсом, не утруждать, лаской встречать, слова нежные перебирать, ладонью по мордочке проводить и пуще всего, всей скотинки беречь, холить.
И выходили «Дядю» в стройного уверенного красавца жеребца – на восхищение всякого, кто взглянет-заглядится, на радость достойную Син-дзы.
Пришла пора приучать к
