открыла его электронную почту. Почти вся переписка была с Фрейей. Я прокрутила вниз. На протяжении многих месяцев, все время нашего знакомства, они переписывались почти каждый день.
Я открыла ее последнее сообщение, которое она прислала накануне, незадолго до того, как мы с Кираном встретились в баре, и быстро пробежала его глазами – читать внимательно было некогда. Письмо было длинное, бесконечное. В первых абзацах Фрейя разбирала присланные им стихи, а потом переключилась на меня.
«…Что ж, стихи твои я прочитала. Теперь моя очередь тебе докучать. Я пытаюсь поговорить с тобой о нас, а ты останавливаешь меня упоминаниями о ней. Мы оба знаем, что ты используешь ее, чтобы отомстить мне и заставить меня ревновать. Не стоит. Тебе это удалось. Я ревную. Я несчастна. Я злюсь. Я постоянно думаю о вас двоих, часами просиживаю в офисе, выискивая в Сети ее фотографии, и пытаюсь понять, что ты в ней нашел.
Признаю, она хорошенькая, но не полновата ли для тебя? Тебе нравилось, что я высокая и худая, я совершенно не похожа на нее. В этом все дело? В том, что она на меня настолько не похожа? Неужели я так ужасна, что ты обречен искать мою противоположность? Разве тебе не странно после стольких лет спать с ней, а не со мной?
Вам с ней говорят, что вы красивая пара, как когда-то говорили нам? Мы чудесно смотрелись вместе, потому что подходим друг другу. Помнишь первую ночь в новом доме в Осло после того, как мы все перевезли и распаковали? Закончив, мы сели на крыльце и, попивая виски, оглядывались на наш новый дом, и проходившая мимо пожилая женщина остановилась, посмотрела на нас и сказала: “Никогда не видела такой красивой пары!” Мы рассмеялись, а она сказала: “Берегите друг друга” – и ушла. Даже издали она видела, насколько мы влюблены, потому что нашу любовь видели все.
Когда мы познакомились, мы оба чувствовали потерянность и безнадежность. Отчасти поэтому мы и влюбились друг в друга. Я видела это в тебе с самого начала. В нас обоих есть надлом, и только мы одни можем исцелить друг друга. Поэтому мы и должны быть вместе. Каждое утро, когда я просыпалась, ты гладил меня по волосам и смотрел на меня так, словно не мог поверить, что я настоящая. Ты не можешь ни отречься от того, что нас связывает, ни отрицать это.
Вспомни дни, когда мы часами гуляли по Нордмарке[2], пока не начинали отваливаться ноги, а потом шли домой и вместе принимали ванну. Ты читал мне свои стихи, или мы обсуждали то, что я читала в школе, и, вытерев друг друга, засыпали на диване у огня.
Думаешь, я поверю, что у вас с ней есть то, что было у нас? Я тебя знаю. Я знаю, что у тебя на душе, и знаю, что ты не умеешь показывать свои чувства.
Дай нам еще один шанс, и я это докажу. Кроме того, я всего лишь занималась сексом. Это ничего не значило. Я никогда не делала того, что сейчас делаешь ты. Я никогда не играла в семью с другими, не ходила на свидания и не страдала подобной херней.
Ты уехал из-за своего отца, но он уже поправился. Ты сам говоришь, что почти с ним не видишься. Возвращайся ко мне. Или я приеду туда – мне все равно. Я отправлюсь хоть на край света.
Без тебя я не существую. Я возвращаюсь домой с работы, надеваю твой старый свитер, прижимаю его к лицу, пытаясь уловить твой запах. Я представляю, как целую твои ключицы, ребра, веки. Я закрываю глаза и представляю, что почувствовала бы, если бы ты вернулся ко мне и мы исчезли вместе.
Киран, ты меня знаешь. Я ни с кем не встречаюсь. До тебя были только те, с кем я спала. Я никогда не любила никого, кроме тебя, и я люблю тебя уже очень давно. Семь лет. Это не похоже на другие отношения. Я не разлюблю тебя и не переключусь ни на кого другого. Есть только ты.
Всегда будешь только ты».
«Больная сука, больная сука», – думала я. Ужас и ревность разливались по моему телу, словно яд. «Больная сука, больная сука».
Меня тошнило от ее фамильярности, льстивости, жалости к себе, манерности, но больше всего – от самодовольных описаний их отношений: чтения стихов в ванне, ностальгических воспоминаний о том, какой красивой они были парой, их общей уверенности, что они сложнее всех остальных.
В спальне послышался какой-то шорох, и я быстро вышла из его почты и выключила экран телефона. Налив в стакан воды из-под крана, я вернулась в спальню. Я скользнула в постель рядом с Кираном и, положив подбородок ему на плечо, обняла его сзади. Он протянул руку назад и прижал меня к себе.
2019, Афины
Влюбленность больше всего похожа на надежду – дистиллированную, чистую надежду, произвести которую в одиночку невозможно.
Мало что может быть печальнее, чем чувство, что на свете нет ничего нового и миру больше нечего тебе дать. Когда я так себя чувствую, то просыпаюсь лишь под вечер, уже в сумерках, с глубоким сожалением, что ничто во мне не изменилось. Я просыпаюсь так поздно, потому что и бодрствовать, и пытаться заснуть одинаково невыносимо. Перспектива хоть минуту полежать в темноте наедине со своими мыслями внушает ужас, поэтому я напиваюсь до отключки или таращусь в телевизор, пока глаза не закрываются сами по себе.
Если я пытаюсь избавиться от этого ощущения невыносимости с помощью путешествий, то города сливаются воедино. Все такая же несчастная и одинокая, я бросаю деньги на ветер на какой-нибудь пьяцце: безвкусная паста за двенадцать евро, слишком много вина и неизбежные приставания какого-нибудь зануды.
Когда я возвращаюсь домой в Уотерфорд, пытаясь восстановить равновесие и примириться с собой и своим прошлым, то люди вокруг мрут как мухи и мы с родителями ссоримся из-за моей черствости. Я не хочу слушать про чужие болезни и трагедии, меня поражает их тяга посещать одни похороны за другими. Такое ощущение, будто я могу только есть, спать, кое-как проживать очередной день и начинать заново, – и это действительно все, что я могу. Хоть принимай антидепрессанты, хоть не принимай, все живое, весь белый свет, все человечество вызывает у меня единственную реакцию: ну и?
А потом я влюбляюсь, и все обновляется, в том числе я сама: мое тело, мой разум, мой взгляд
