второй версии[86]. Других данных о судьбе Ксанфиппа пока нет. Оценивая его роль в войне между Карфагеном и Римом, не следует ограничиваться лишь признанием самого факта его победы. Примененный Ксанфиппом маневр с элефантерией произвел столь сильное впечатление на римлян, что они несколько летне решались приближаться к карфагенским слонам[87].
Греческие полководцы, находившиеся на службе у эллинистических монархов, также довольно часто подвергались опасности не только на поле битвы, но из-за придворных интриг. Назовем этолийского стратега Феодота, который служил сначала Птолемею IV Филопатору (222—205). Судя по рассказу Полибия (V, 40), Феодот играл важную роль при захвате Келесирии египетскими войсками. Однако Птолемей не только не отблагодарил своего военачальника, но, вызвав к себе, едва не казнил его: видимо, только так можно понять слова Полибия о том, что Феодот едва не поплатился жизнью в Александрии. Естественно, что уцелевший каким-то образом этолянин поспешил уйти от вероломного Птолемея IV. Феодот вступил в тайные переговоры с врагом египетского царя Антиохом III Великим (223—187), передал ему Келесирию и открыто перешел на селевкидскую службу.
Оба приведенных примера показывают, сколь значительны были профессиональные трудности, с которыми сталкивалась греческая военная интеллигенция на чужбине. Власть диадохов и эпигонов покоилась на силе оружия, и нередко эти монархи испытывали страх перед своими талантливыми военачальниками, обязанными им только получаемым жалованьем. Такие опасения возникали в связи с частыми в эллинистическое время военными авантюрами командиров наемных войск[88].
Можно, однако, привести примеры и более благополучной судьбы греческих военных специалистов, служивших в чужих краях.
Интересна история Хагемонида, сына Зефира, уроженца г. Димы (Ахайя). Этот выдающийся военный деятель служил у двух селевкидских монархов — у Антиоха IV Эпифана (175—164), затем у его младшего брата Антиоха V Евпатора (164—162). По-видимому, приглашенный из Греции Хагемонид был одним из ревностных помощников Антиоха IV Эпифана в его политике эллинизации монархии Селевкидов[89].
Хагемонид занимал высокий пост стратега территории от Птолемаиды до земель Герренов, и как таковой он упомянут при изложении договора 162 г. во II книге Маккавеев[90]. Деятельность Хагемонида не ограничивалась одними военными задачами, в его компетенцию входили дела полисов, находившихся на подведомственной ему территории. Некоторые города, видимо, извлекали значительные выгоды от покровительства стратега. На это указывает то, что одна из сирийских Лаодикей почтила Хагемонида статуей с надписью, в которой отмечались его добродетель и благорасположение к полису[91].
Карьера Хагемонида в Сирии окончилась приблизительно в то время, когда Антиох V и его опекун Лисий были убиты, а власть в 162 г. перешла к Деметрию I, сыну Селевка IV, тайно бежавшему из Рима, где он был заложником[92]. Можно предполагать, что отставной стратег вернулся домой вполне благополучно, привезя с собою и довольно большие средства. Основанием для такого заключения служат два факта. Во-первых, Хагемонид имел возможность поставить у себя в Диме копию посвятительного текста его лаодикейской статуи. Во-вторых, здесь же, на родине, бывший селевкидский стратег поставил стелу с надписью, в которую включил текст собственного посвящения статуй Антиоха IV, его супруги царицы Лаодики и его сына Антиоха[93]. В надписи также упоминается благорасположение царской семьи к стратегу[94].
Оба текста, позволивших точно локализовать Диму в современной Като-Ахайе, интересны не только сведениями о службе стратега в Сирии. Они помогают воссоздать настроения некоторой части эллинских интеллигентов, успешно вернувшихся из далеких стран: живя в достатке в своих родных местах, этот выдающийся военачальник с гордостью сообщает согражданам о своей деятельности и о тех династах, власть которых поддерживали его знания[95], его опыт и его мужество (но все эти события уже совершились, они в прошлом).
Можно полагать, что военная интеллигенция несла большие потери на чужбине, чем другие категории эллинских специалистов. Архитекторы, поэты, художники, артисты по характеру своих профессий работали в более стабильных условиях. Однако и на их долю выпадали испытания и крутые повороты колеса Фортуны.
Напомним сохраненную Плинием историю работы в 219 г. пелопоннесского врача Архагата, сына Лисания, который был первым чужеземным медиком, прибывшим в Рим. Ему был оказан горячий прием: Архагату дали квиритские права (jus Quiritiura) и для его работы государство купило большое помещение (taberna) на Ацилиевом перекрестке. Однако применявшиеся греческим врачом частые хирургические операции и прижигания отвратили от него симпатии: он получил прозвище «мучитель», а сами римляне стали неприязненно относиться и ко всей греческой медицине, и к остальным врачам-грекам[96].
Конечно, отношение римлян к эллинской интеллигенции в изучаемое время сильно зависело от международной политики. Поэтому враждебные эллинской науке поучения М. Порция Катона Старшего (234—149) и изгнание из Рима в 161 г. греческих философов и учителей следует объяснить не только личными качествами некоторых людей умственного труда, которые приезжали в Италию из Греции[97]. Борьба римлян за господство на юге Балканского полуострова, как и разногласия между отдельными группами внутри Рима, в значительной мере определяли неприязненное отношение к ученым эллинам, несшим иные формы культуры и новые знания.
Приведенные выше примеры позволяют представить, сколь контрастными были условия работы греческих интеллигентов в чужих странах. Преобладали, все же, очевидно, благоприятные обстоятельства, в противном случае поток образованных специалистов направился бы по иному руслу[98].
Эллинистические монархи привлекали к своим дворам в большом числе поэтов, музыкантов, артистов. Эти категории пользовались особым благоволением царей: эллины или развлекали самих династов, или воспевали их. Творчество их придавало особый блеск правлению того или иного монарха, поэтому их труд обычно оплачивался весьма щедро. Сервилизм приносил немалые выгоды более угодливым, но менее талантливым, что не могло не иметь отрицательных результатов. Особенно должны были страдать гуманитарные науки и искусства, развитие которых иногда зависело от личных вкусов и интересов правителей. Например, деятельность поэтов и историков часто была полностью подчинена политике той или иной династии.
Нельзя сказать, что в среде эллинской интеллигенции не встречались люди, сохранявшие достоинство и отстаивавшие свои принципы. Укажем хотя бы на известного уроженца Приены флейтиста и танцовщика Сострата, который служил у Антиоха I Сотера (281 — 261). По-видимому, это был человек сильной воли, глубоко переживавший несчастья своей родины: согласно традиции, Антиох I, устроив пир по взятии Приены, приказал Сострату исполнять на празднике танец Ελευθερία. Однако Сострат возразил царю, говоря, что его родной город потерял свободу и такой танец будет неуместен. Эти слова побудили Антиоха I даровать Приене свободу[99]. Не только Сострат, но и его сыновья пользовались расположением царя: они были возведены в ранг телохранителей — σωματοφυλακές
