— Вполне невинно, — ответил Жосс. — Возможно, ей просто захотелось подышать свежим воздухом.
— Во сне? — в голосе аббатисы, отчетливо прозвучали иронические нотки. — Но это еще не все. Стоя там, прямая, как тростинка, она всматривалась куда-то вдаль, поверх стены.
— Поверх стены, — повторил Жосс.
— Да. Ее глаза были широко открыты, и она тихо, почти шепотом бормотала какие-то странные слова… Это не походило ни на что слышанное мною ранее. Какое-то мурлыканье… Даже словно бы пение… — Аббатиса слегка вздрогнула от нахлынувших воспоминаний.
Жосс, вспомнив план аббатства, попытался представить себе эту картину.
— Верхняя ступенька лестницы, ведущей в спальню… Вы сказали, она смотрела поверх стены?
Аббатиса кивнула.
Рыцарь вздохнул. Он начинал понимать беспокойство Элевайз.
— Значит, аббатиса, — заговорил он мрачно, — ваша юная сестра Калиста, желая того или нет, вглядывалась в лес.
В глазах Элевайз появилась тревога.
— Именно так, — ответила она.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Снова видя перед собой Жосса, Элевайз почувствовала себя намного спокойнее. И не только потому, что он посоветовал ей, как поступить с Калистой, — скорее, для нее было подлинным наслаждением откровенно поговорить с человеком, наделенным таким глубоким здравым смыслом.
— Вы должны отложить постриг этой девушки в монахини, — решительно заявил он. — Было бы опрометчиво — как по отношению к ней, так и по отношению к общине — ввести ее в жизнь самоотверженного служения и духовной зрелости, для которой она, судя по вашим словам, еще не готова.
Жосс не только поддержал Элевайз в ее мнении, он рискнул предложить совет, весьма здравую идею, к которой аббатисе не мешало бы прислушаться.
«Наверно, я пришла бы к тому же, — размышляла Элевайз, слушая Жосса, — если бы моя голова не была постоянно занята отвлеченными понятиями духовности в ущерб повседневным, более земным вопросам».
— Что если девушке поработать под началом одной из ваших монахинь, чья вера особенно сильна, но, если позволите использовать такое слово, проста? — задумчиво сказал Жосс. — Конечно, если у вас есть такая сестра.
— Да, есть! — воскликнула Элевайз, уловив его идею. — Сестра Беата, вы с ней встречались, это наша больничная сестра. Она как раз тот человек, который нам нужен, — идеальная наставница для послушницы, которой следует более твердо укрепиться в вере, чтобы примкнуть к церковной пастве.
Но тотчас в голову аббатисы пришла другая мысль, несколько охладившая ее пыл.
— Что-то не так? — Должно быть, Жосс заметил сомнение, внезапно отразившееся на ее лице.
— О… просто сейчас в больничном покое работает другая девушка. Она с нами всего два месяца, пока мы подыскиваем для нее постоянное место. Ее зовут Эсиллт. Она появилась здесь, сопровождая свою хозяйку, очень старую больную женщину, которая приехала к нам, чтобы пить святую воду. Когда хозяйка скончалась, Эсиллт некуда было идти, и мы решили, что лучше оставить ее здесь, чем отпустить бродить в одиночестве по белому свету.
— Увы, вне этих стен — большой мир, таящий множество опасностей для юной невинной девушки, — согласился Жосс.
— Да, но дело не совсем в этом…
Элевайз заставила себя замолчать. Не было никакой необходимости обсуждать Эсиллт, как и объяснять, почему Элевайз так уверена, что та вряд ли станет подходящей компанией для послушницы Калисты. В любом случае Жосс все поймет, если когда-нибудь встретит ее.
— Я переведу Эсиллт в дом для страждущих, где обитают престарелые монахи и монахини, — решительно заключила аббатиса. — Одному Богу известно, — добавила она почти шепотом, — может, ее веселый нрав окажет там чудесное воздействие. К тому же у нее легкая рука. Эсиллт привыкла заботиться о пожилых людях. Ее покойная хозяйка хорошо отзывалась о ней, и частично по ее настоянию мы ищем для Эсиллт достойное место.
Эта идея тут же была воплощена в жизнь. Как и было задумано, Эсиллт перевели из больничного покоя в дом для престарелых монахов и монахинь, а Калиста от ученичества у мудрой, но противоречивой сестры Тифены перешла к работе под бдительным оком сестры Беаты, чья по-детски простая вера, быть может, действительно была способна сотворить столь необходимое чудо.
«Да, я должна за многое поблагодарить вас, сэр Жосс», — думала Элевайз, наблюдая, как рыцарь садится на коня. Ей пришло в голову, и не в первый раз, что Жосс Аквинский безусловно привык руководить людьми. Ему явно приходилось делать это и в куда более сложных обстоятельствах…
— Ах да, аббатиса, чуть не забыл! — Он успокоил коня, который кружил на одном месте, и с задумчивой улыбкой взглянул на Элевайз. — По дороге сюда я случайно встретил вашего друга, некого Тобиаса Дюрана. Он просил передать вам привет.
— Тобиаса Дюрана?
Аббатиса нахмурилась, потом вспомнила. Тобиас Дюран был мужем той дамы, леди Петрониллы, к которой королева отправилась из аббатства. Он приезжал за Алиенорой со своей свитой. Вряд ли после той мимолетной встречи Элевайз могла назвать его другом.
— Неужели? У него для меня какое-то известие?
«Наверное, это касается королевы, которая сейчас конечно же на пути во Францию».
— Никакого известия он не передавал, — ответил Жосс. — Только привет аббатисе Элевайз из Хокенли.
— Как это любезно с его стороны, — пробормотала Элевайз. Затем громко спросила: — Где вы, по вашим словам, его встретили?
— Я таких слов не говорил. А было это на тропе, ведущей из леса, примерно в пяти милях отсюда к северо-западу. — Жосс махнул рукой в ту сторону. — Он охотился с соколом. Сказал, что там хорошие места: деревья расступаются, и открываются поля и кустарники, где полно мелкой дичи для обучения его новой птицы.
— О, вот как… — Элевайз была несколько удивлена, ведь королева Алиенора рассказала, что Тобиас и Петронилла живут неподалеку от побережья. Стоило ли Дюрану проделывать такой путь и приезжать именно в эту часть Уилденского леса, когда, без сомнений, подходящие места для соколиной охоты можно найти не так далеко от их дома? Впрочем, это не ее дело.
— Может быть, Тобиас нанесет нам визит? — предположила она.
— Во всяком случае не сегодня. — Рыцарь развернул коня. — Когда мы повстречались, он сказал, что направляется домой.
— Но мне показалось, что вы видели его сегодня утром?
— Да, так оно и есть. — Жосс сдерживал коня, которому не терпелось пуститься вскачь. — Подожди, Гораций! Мы уже едем!
«Значит, Тобиас выехал из дома очень рано, — озадаченно подумала Элевайз. — Если только он не остановился у друзей где-нибудь поблизости… Да, должно быть, так!»
— Он был один? Я имею в виду Тобиаса, — спросила она Жосса.
— Что? — Было очевидно, что Жосса совершенно не интересовал этот разговор. — О, совсем один. Теперь, аббатиса, я должен ехать. Хорошего вам дня!
— Всего доброго, сэр Жосс. Приезжайте к нам опять.
— Приеду. — Жосс улыбнулся. — Помимо удовольствия находиться в вашем обществе, аббатиса, я заинтригован появлением тела этого бедняги, на которое вы наступили.
— Но я не… — начала она.
Однако, взмахнув на прощание рукой, Жосс уже умчался.
«Я могла бы догадаться, — думала она, направляясь по галерее к своей комнате. — Стоит в присутствии Жосса Аквинского произнести слова «подозрительная смерть» — и вы обеспечите себе удовольствие от его общества. По крайней мере до тех пор, пока убийство не будет раскрыто».
* * *
Насколько Элевайз могла судить, нововведение сразу дало хорошие результаты. У Эсиллт был звонкий и мелодичный голос, во время работы она часто пела и очень скоро стала любимицей пожилых монахов и монахинь, живущих на покое в аббатстве Хокенли. Правда, несколько наиболее ревностных и нетерпимых служителей веры возмутились, что за ними позволено ухаживать юной девице, причем даже не из общины, а одного старика глубоко оскорбила песенка Эсиллт о пареньке, его возлюбленной и о том, что они делали ясной ночью в полнолуние в канун осеннего равноденствия. Однако недовольным пришлось подчиниться большинству, полюбившему Эсиллт за бьющую через край жизнерадостность и ласковые прикосновения к дряхлым больным телам.
Впрочем, никто не знал, что именно делало ее такой веселой, да и не думал спрашивать. У всех в аббатстве было много хлопот. Эсиллт, которая для каждого находила доброе слово, которая пела, выполняя даже самые неприятные поручения, казалась даром Всеблагого Господа, посланным осветить их долгие дни.
Калиста начала работать в больничном покое, и вскоре сестра Беата поделилась с Элевайз своими опасениями. Она беспокоилась, что постоянные разговоры пациентов о новой послушнице и похвалы ее внешности могут навредить Калисте, ведь большинство тех, за кем ухаживали монахини, приходили из мира и ничего не знали о монастырском этикете, согласно которому запрещалось делать замечания личного характера. Калиста, чья красота привлекала внимание, точно маяк в ночи, получала, по мнению сестры Беаты, слишком много похвал.
