Впрочем, полной математической стройности система фонем не достигает ни в одном языке — все время попадаются то фонемы, которые противопоставлены ближайшим соседям более, чем по одному признаку (например, русские рил отличаются не только местом образования, но и тем, что л — боковой, ар — дрожащий), то значения признаков, характеризующие всего одну фонему (например, в русском языке есть всего одна среднеязычная фонема — )). Видимо, хотя людям и свойственна некоторая тяга к систематичности и стройности структуры, она не имеет абсолютной силы.
В-третьих, в значение слов “встроена” информация об их сочетаемости. Например, глагол “находиться” обязан иметь при себе два компонента (или, как говорят лингвисты, у него две валентности) — кто/что находится (именная группа) и где находится (локативная группа — либо существительное с предлогом, либо наречие места), и если хотя бы один из этих компонентов не выражен, предложение воспринимается как неполное. У глагола бежать валентность одна — кто бежит, хотя бежать, разумеется, тоже можно только где-то. Именно проблемы с сочетаемостью (а отнюдь не только мода на все западное) привели в русский язык слово спонсор: слово с приблизительно тем же значением — меценат, уже существовавшее в русском языке, не может иметь при себе определение в родительном падеже, — действительно, нельзя быть меценатом чего-то. А вот спонсором чего-то (трансляции “Формулы-1”, например) — вполне можно.
Далее, в любом языке (и даже в языках глухонемых) существуют слова, единственное назначение которых состоит в указании на синтаксические связи в предложении (как, например, упомянутый выше союз и, имеющийся и в амслене); для многих других слов такая информация является хотя и не единственной, но важной частью значения. Кроме того, синтаксические отношения часто выражаются специальными частями слов — русская грамматическая традиция называет их окончаниями, но в других языках морфемы с таким значением могут располагаться и перед корнем, и вокруг него. Ср., например, формы глагола в языке суахили: ninakupenda “я тебя люблю” (ni- “я”, -ku- “тебя”) и anawapenda “он их любит” (а- “он (человек)”, -wa- “они (люди)”), — или формы существительного в чукотском языке: “олень”, “с оленем”90.
В словосочетаниях и предложениях слова следуют друг за другом в определенном порядке — он может быть “жестким” (т. е. обслуживающим синтаксис), как в английском, или “свободным” (т. е. служащим для выражения тонких смысловых различий), как в русском, но у него всегда есть правила. Например, в русском языке прилагательное в норме предшествует определяемому существительному, а определение в родительном падеже следует за ним, ср. добрый совет друга (другие варианты допустимы, но ощущаются как вычурные). В других языках обычным может быть другой порядок, например, в древнекитайском языке оба определения предшествовали определяемому существительному (gu rāu bōk — букв. “врага старый раб”), а в современном французском следуют за ним (le rappel bref d’une règle — букв. “повторение краткое правила”), но языка, в котором никакого порядка не было бы вообще, не существует.
Кроме того, в словосочетаниях и предложениях между словами имеются иерархические связи — одни слова являются зависимыми, а другие — главными (и тем самым могут, например, требовать от первых определенной грамматической формы), каждая такая пара может зависеть еще от какого-нибудь слова и так далее. Группа слов, которая вся целиком зависит от какого-то слова, представляет собой синтаксическую составляющую.
Чтобы убедиться, что такие составляющие — не выдумка лингвистов, рассмотрим правила построения сложных предложений с союзным словом который в русском языке: придаточное предложение ставится после того, к чему оно относится, а союзное слово выносится вперед: Человек, который часто смеется, дольше живет. На самом деле эти правила применяются не к отдельным словам, а к целым составляющим, ср.: Маша пересказала забавный диалог двух старушек, невольной свидетельницей которого она стала в магазине (составляющие подчеркнуты). Можно видеть, что в придаточном предложении вперед выносится не слово который, а вся составляющая, в которую оно входит, а в главном предложении ему предшествует не само определяемое слово, а опять-таки вся соответствующая составляющая целиком. Эксперименты специалистов по когнитивной науке Томаса Бевера и Джерри Фодора показали, что если человеку дать прослушать предложение, в середине которого на фоне речи слышится щелчок, и попросить, записывая это предложение, отметить позицию щелчка, то человек будет считать, что слышал щелчок не там, где он прозвучал на самом деле, а на границе составляющих91.
Все эти свойства присущи любому человеческому языку и не были обнаружены ни у каких животных — даже у антропоидов в языковых проектах.
Впрочем, справедливости ради надо отметить, что обезьяны, обученные языкам-посредникам и/или понимающие устный английский, обнаруживают некоторые элементы понимания синтаксиса (точнее, влияния порядка слов на смысл высказывания)92. Например, шимпанзе Люси удалось (после небольшого замешательства) различить предложения “РОДЖЕР ЩЕКОТАТЬ ЛЮСИ” и “ЛЮСИ ЩЕКОТАТЬ РОДЖЕР”, бонобо Канзи правильно показывал при помощи игрушек, как собака кусает змею и как, наоборот, змея кусает собаку.
Свойства языка, перечисленные Пинкером и Джакендоффом, не рекурсивны, и это показывает ошибочность “чисто-рекурсионной” гипотезы Хомского, Фитча и Хаузера.
Не связана напрямую с рекурсией и еще одна важная характеристика языка — его достраиваемость. Дело в том, что, овладевая родным языком, человек не выучивает его наизусть — он фактически самостоятельно конструирует его грамматику93. Свои высказывания ребенок строит, базируясь на том, что слышал от других. При этом многие формы — и высказываний, и отдельных слов — ему приходится достраивать самостоятельно, поскольку он их по тем или иным причинам никогда не слышал. Но даже то, чтó он несомненно слышал, на этапе конструирования грамматики ребенок строит заново, он перестает копировать формы из речи родителей (как было на более раннем этапе)94. Именно поэтому в речи, например, англоязычных детей появляются формы типа comed вместо came (прошедшее время от come“ приходить”; добавление — ed— регулярная модель образования прошедшего времени, чередование гласных в корне — нерегулярная), а в речи русскоязычных — формы типа возьмил или поцелул.
Чаще всего грамматические формы достраиваются правильно, но не всегда, ср., например, рус. нарисуть (“нарисовать”) или англ. Do not fall me down! (букв. “Не падай меня!”). Причина этих ошибок (весьма забавляющих взрослых) — в “гиперобобщении”: правило (вполне существующее в языке) применяется к тем знакам, на которые оно в норме распространяться не должно95.
Через наблюдение употреблений у детей формируется “языковое чутье” — неосознанное ощущение того, какие отношения существуют между различными элементами языковой системы, какие правила к каким элементам применимы, а к каким — нет. В период овладения языком это ощущение постоянно корректируется: дети слышат все новые и новые языковые выражения и перестраивают свою систему. При этом человек может не только добавлять новые правила в свое представление о языковой системе, но и удалять правила, оказавшиеся ошибочными96. Кстати, по окончании “чувствительного периода” эта возможность постепенно утрачивается, и предъявление языкового материала, не согласующегося с уже имеющимися у индивида правилами, вызывает не перестройку системы, а оценочную реакцию типа “так не говорят” (хотя, конечно, выучивание отдельных слов или форм — без интеграции их в систему — возможно в любом возрасте: например, как показывают мои наблюдения, человек может сменить ударение звóнит на ударение звони´т, может заставить себя вызубрить, что слова тюль и шампунь мужского рода, но, встретив незнакомое слово свиристель, он автоматически отнесет его к женскому роду. Человек же, который с самого начала освоения языка знал, что тюль и шампунь мужского рода, незнакомое слово бизань столь же автоматически относит к мужскому роду).
