Аргументом в пользу этой теории служит прежде всего быстрое усвоение языка ребенком (в особенности — быстрое усвоение грамматики на третьем году жизни). В развитии каждого человека существует так называемый “чувствительный” (или “критический”) период, когда человек усваивает язык. Как пишет Стивен Пинкер, “нормальное овладение языком гарантировано детям до шестилетнего возраста, и с этого момента оно все больше и больше ставится под угрозу до достижения ими пубертатного возраста, а потом редко имеет место”77.
Развитие языка происходит по определенной программе. Как отмечает С. Пинкер, “нормальные дети могут отставать друг от друга или опережать друг друга в развитии речи на год или даже больше, но стадии, через которые они проходят, обычно одни и те же, независимо от того, растянуты они во времени или сжаты”78. Но значит ли это, что овладение языком — столь же генетически детерминированный процесс, как, скажем, превращение гусеницы в бабочку? По-видимому, как и со многими другими поведенческими признаками (см. гл. 5), отчасти да, отчасти нет. На каждом этапе ребенку необходимо слышать — сначала хотя бы себя, потом — настоящую человеческую речь, необходимо пробовать свои силы и наблюдать обратную связь. Так, дети с нарушениями слуха не лепечут (или начинают позже), если же лепет присутствует, то по своим характеристикам он достаточно сильно отличается от лепета слышащих детей. Впрочем, “если их родители используют жестовый язык, дети начинают вовремя лепетать… руками!”79. Дети-“маугли”, выращенные животными и не имевшие доступа к человеческому языку на протяжении чувствительного периода, полностью овладеть человеческим языком не могут ни при каких условиях. Они могут выучить слова, но остаются на этапе протограмматики. С. Пинкер80 приводит в качестве примера девочку “Челси” (имена “подопытным” детям в научных публикациях дают условные), которая росла в семье любящих родителей, но не получила доступа к языку, поскольку была глухой, а врачи смогли распознать это, лишь когда “Челси” выросла. Получив в 31 год слуховой аппарат, “Челси” выучила много слов, но полностью овладеть языком не смогла. Вот как она говорит:
I Wanda be drive come “ Я Ванда буду привозить прийти”.
Orange Tim car in “Оранжевая машина, Тим внутри”.
The girl is cone th eice-cream shopping buying the man— “Девочка рожок мороженое магазины купить человек”.
Примерно так же говорит и “Джини”, девочка-“маугли”, которую в возрасте 13 с половиной лет нашли в пригороде Лос-Анджелеса81:
Genie have Momma have baby grow up “Джини мама ребенок растить”.
Applesauce buy store “Яблочный соус купить магазин”.
Дети же, имевшие во время чувствительного периода доступ к языку, овладевают им в совершенстве. Уже года в три они оказываются в состоянии строить вполне нормальные, грамматически правильные предложения. Овладеть человеческим языком в совершенстве способен любой нормальный ребенок — несмотря на то, что ему удается услышать сравнительно небольшое количество “первичного языкового материала” (в англоязычной литературе это обозначается аббревиатурой PLD, Primary Linguistic Data), его не обучают специально грамматическим правилам и даже далеко не всегда поправляют.
Особенно отчетливо это проявляется в ситуации креолизации (нативизации) пиджинов.
Пиджин — это вспомогательная коммуникативная система, которая стихийно складывается в условиях контактов носителей двух или более разных языков для выполнения ограниченного набора функций в очень узкой коммуникативной сфере (например, при торговле). Четкой грамматической структуры, строгих правил в пиджине нет, можно говорить почти как угодно — лишь бы это обеспечивало коммуникативный успех (при условии ситуативной привязки). Речь на пиджине медленна, в ней много пауз, говорящий с трудом подбирает каждое следующее слово и даже не пытается планировать крупные синтаксические единства. Специалист по пиджинам и креольским языкам Дерек Бикертон приводит в качестве примера описание носителем пиджина табло, расположенного на стене здания и показывающего попеременно температуру и время82:
Building — high place — wall pat — time — nowtime — an’den — a new tempecha eri time give you (перевести это можно примерно так: “Здание — наверху — чась стены — время — щас — ипотом — новый темпетура — сякий раз дать вам”).
Подобный же пример приводит и Т. Гивон83:
… me sixty year… little more sixty year… now me ninety… nah ehm… little more… this man ninety two… yeah, this month over… me Hawaii come-desu (перевод приблизительно таков: “Я шестьдесят год… немного больше шестьдесят год… теперь я девяносто… ну вот… побольше… этот человек девяносто два… да, этот месяц кончиться… мне Гавайи прийти- <японская связка>”).
Но когда такой язык становится для кого-то родным, в нем немедленно возникает грамматика. Например, в ток-писине (один из государственных языков Папуа — Новой Гвинеи, происходящий из пиджина на основе английского) появился обязательный показатель переходности глагола — суффикс — im (< англ. him “его”), ср.: lukim “видеть”, dringim “пить”, givim “давать”, но kam “прийти”, flai “лететь”, slip“ спать”. Как показывают первые два примера, здесь не может идти речь о заимствовании из английского целых фраз: по-английски ни look him(букв. “смотреть его”), ни drink him (букв. “пить его (одуш.)”) сказать нельзя (надо look at him, drink it). В языке папьяменту (возникшем во второй половине XVII в. на Малых Антильских островах на основе португальского и испанского языков) сформировалась система показателей времени — специальных слов, предшествующих глаголу: ta (наст. вр.), tabata (прош. вр.), lo (буд. вр.). Как и в предыдущем случае, эта система не была заимствована из европейских языков.
По мнению Д. Бикертона, креолизация пиджина является лучшим доказательством наличия у человека врожденной, закодированной в генах Универсальной Грамматики. Так ли это на самом деле, мы увидим ниже (см. гл. 2).
В 2002 г. в журнале Science была опубликована статья Марка Хаузера, Ноама Хомского и Текумзе Фитча84, в которой именно грамматика была объявлена определяющей частью человеческой языковой способности.
По мнению авторов, язык — это прежде всего грамматика, а грамматика — это прежде всего синтаксис, синтаксис же, в свою очередь, — это прежде всего способность к рекурсии85, т. е. возможность вставления одних составляющих в другие, как, например, в известном английском стихотворении про дом, который построил Джек: “Вот кот, который пугает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится в доме, который построил Джек” (здесь предложения про Джека и его дом, про пшеницу, про синицу и про кота вставлены одно в другое, как матрешки).
Рис. 1.10. Пример синтаксического дерева. Символ S обозначает предложение, NP — именную группу (существительное со всеми словами, которые зависят от него и от тех слов, которые зависят от этих зависимых), VP — глагольную группу.
Для того, чтобы доказать уникальность человеческой способности вставлять одни синтаксические составляющие в другие, специалисты по коммуникации животных Т. Фитч и М. Хаузер провели эксперимент, в ходе которого южноамериканским широконосым обезьянам эдиповым тамаринам (Saguinus oedipus; их еще называют эдиповыми игрунками, или пинче, см. фото 5 на вклейке) предлагалось освоить искусственный язык с рекурсивным вставлением составляющих86. Последовательность из двух слогов, первый из которых произносился женским голосом, а второй — мужским, вставлялась внутрь другой такой же последовательности (AB > A-AB-B). Женский голос мог произносить слоги из набора: ba di yo tu la mi no wu, мужской — из набора: pa li mo nu ka bi do gu. Вставленных друг в друга последовательностей в каждом “высказывании” было не больше трех. “Высказывания” могли быть “правильными” (например, yo ba pa do или ba la tu li pa ka) и “неправильными” (в качестве “неправильных” использовались только “высказывания” с чередованием слогов, произносимых мужским и женским голосом, например, no li ba pa или la pa wu mo no li). Исследователи кормили обезьян, проигрывая им записи “правильных” “высказываний”, а потом смотрели, смогут ли тамарины отличить ДРУГИЕ “правильные” “высказывания” от “неправильных”: слыша “неправильные” “высказывания”, они должны были бы удивиться и начать осматриваться, слыша “правильные” — нет. Как и ожидалось, обезьяны, в отличие от контрольной группы людей, даже очень примитивную рекурсивную грамматику освоить не смогли. Впрочем, результаты этого эксперимента были немедленно оспорены, критике подверглись не только процедура опыта, но и полученные выводы. Было указано, что результаты эксперимента могут быть интерпретированы и другим способом, не подразумевающим обращение к рекурсивным грамматикам87.
