«Каждый волен служить людям по-своему, — думал он. — В сущности, Мали своим творчеством тоже служит человечеству».
Порой его одолевали сомнения.
— Интересно, что именно он пишет? — спрашивал он себя. — Рассказы? Какие рассказы? Стихи? Или, может, философия?
На минуту он усомнился в жизненном опыте своего сына, в его подготовленности к тому, чтобы быть писателем. Временами, когда он восседал на своем троне в лавке, уставившись в «Бхагавадгиту», его мучило беспокойство. Как ни глубока была его книга, собственные мысли одерживали верх, заставляя его забывать о философии. Они неизменно вертелись вокруг рукописей Мали.
Ему хотелось знать, какой язык избрала муза Мали — тамили или английский. Если сын пишет на тамили, его признают на родине; если на английском, он станет известен и в других странах. Но хорошо ли он знал тамили?.. а английский?.. а любой другой язык? Джаган волновался, его раздирали сомнения. Проще всего, конечно, было бы прямо спросить обо всем Мали, но это представлялось ему невозможным. О чем им говорить? Мали снова ушел в себя, сейчас он стал еще более недоступным, чем раньше. Единственным связующим звеном была бумажка в пять рупий, которую каждое утро Джаган оставлял на столе в холле. Позже он проверял, принята ли она. Возможно, мальчик обедал и ужинал во «Дворце блаженства». Джагану больно было думать, куда идут его деньги. Но что поделаешь — этот ресторан считался лучшим в городе, хоть Джаган и доподлинно знал, что готовят там не на топленом масле, а на обезвоженном растительном, которое доставляют туда в жестянках без этикеток. Нет, вы только подумайте, они полагают, что, если на банках нет этикеток, все так и поверят, что масло настоящее!
Тридцатое сентября давно прошло. Джаган дорого отдал бы, чтоб узнать, отослана ли рукопись. Но установить это было невозможно.
Каждый шаг сына был так точно рассчитан, что, хоть они и жили под одной крышей, казалось, будто обитают в разных мирах. Только по свету, пробивавшемуся сквозь щель в двери, Джаган узнавал, дома сын или нет. Он не решался постучать в дверь. Они так редко возвращались домой в одно и то же время, что практически никогда не сталкивались в холле. Джагана мучила неизвестность.
Когда в обычный час в лавку явился братец, вид у Джагана был такой грустный, что он не мог этого не заметить.
— Боги благословили вас всеми дарами жизни. У вас есть то, о чем из ста человек мечтают каждые девяносто, — деньги. И то, чего нет у сотни из ста человек, — удовлетворение желаний. Но вы не научились одному — искусству быть счастливым. У вас всегда такой вид, будто вас одолевают заботы.
— Если у человека такой вид, значит, у него есть на то основания. Вы видите Мали?
— Не слишком часто… Да, совсем не часто. Как-то, довольно давно, я видел, как он ехал на велосипеде по улице Винаяка. Не спрашивайте, что я там делал. Обычно я захожу еще дальше, когда у меня есть какое-нибудь дело. Можете быть уверены, я это делаю не для себя, а для других. Служение… Для себя я ничего не делаю.
— Он с вами говорил?
— Нет, конечно. Он ехал на велосипеде.
— Что он там делал, так далеко от дома?
— Почему бы вам не спросить об этом у него самого? — воскликнул братец.
— Он не ответит — и все тут, — сказал Джаган.
— А вы пытались?
— Нет.
— Тогда попытайтесь.
— Он может рассердиться. Решит, что я вмешиваюсь в его дела.
— Если хотите, я могу его спросить при встрече.
— Нет-нет, не надо, он еще подумает, что это я вас к нему подослал.
— Я, конечно, скажу ему, что говорю с ним по вашему поручению.
Джаган испугался. На лбу у него выступил пот. Братец не удержался и сказал:
— Вы меня удивляете. Чего вы боитесь?
— Просто я не хочу его расстраивать. За всю свою жизнь я ни разу его не расстраивал.
— Ну, значит, вы сами до того довели, что теперь вообще не можете с ним разговаривать.
— Дело не в этом, — сказал Джаган, не желая соглашаться с такой точкой зрения.
— Вы можете мне сказать, когда в последний раз с ним разговаривали?
Наступило молчание. Джаган задумался. Братец безжалостно наблюдал за ним, посасывая леденец. Джаган вспомнил, что в последний раз говорил с сыном три с половиной месяца назад. Он читал в холле газету, а сын вышел из своей комнаты.
— Собираешься уходить?
— Угу.
Джаган ужаснулся и тут же постарался замаскировать свой вопрос.
— Ты видел сегодняшнюю газету?
— Нет.
— Не хочешь посмотреть?
— Там для меня ничего нет, — сказал Мали. И прошел мимо. Джаган услышал, как он взял велосипед, как хлопнула входная дверь. Он сидел неподвижно, не поднимая глаз от газеты.
«Слава богу, что из его комнаты нет двери прямо на улицу. А ведь мой отец собирался ее пробить. Какая глупость! Так бы я давно забыл, как выглядит мой сын».
Но не рассказывать же об этой встрече братцу! Поэтому Джаган просто сказал:
— Горе в том, что распорядок дня у нас совсем разный. Когда я кончаю молиться и открываю глаза, его уже нет. У меня в доме такой обычай — когда я молюсь, меня не беспокоят. Но это к делу не относится. Мы ушли от самого главного. Я хочу, чтобы вы мне помогли. Выясните, пожалуйста, — только так, как будто это исходит от вас, — куда он каждый день ходит и что сталось с романом? Кончил ли он его? Постарайтесь встретиться с ним, а потом все мне расскажите. Я буду вам очень признателен за помощь.
— Ну, что вы… Служить вам — мой долг. Не надо благодарностей. Я человек маленький, но я подумаю, что тут можно сделать.
Братца прямо распирало от важности порученного ему дела. У Джагана на душе полегчало.
Братец пришел через четыре дня, сел рядом с троном и сказал:
— Вас ожидают большие перемены. Ваш сын хочет ехать в Америку. Я вам давно уж на это намекал, помните?
Новость ошеломила Джагана, в голове у него зазвенело. От страха, что сын будет так далеко от него, на другом конце света, у Джагана перехватило дыхание.
Он только бессмысленно повторял:
— Америка! Но почему Америка? А что стало с его книгой? Написал он ее? Разве он ее не написал?
— Он надеется научиться этому искусству в Америке.
Джаган пришел в ярость. Возмутительно! Он почувствовал себя оскорбленным в своей национальной гордости.
— Ехать в Америку, чтобы учиться писать! Пусть бы лучше поехал в деревню к какой-нибудь старухе, — воскликнул он в порыве патриотизма.
— И я ему то же сказал, — подхватил братец.
— Разве Вальмики[10] ездил в Америку или Германию, чтобы написать «Рамаяну»? — вопрошал Джаган воинственно. — Странные мысли у этих мальчишек!
Осторожности ради он избегал называть своего сына по имени. В эту минуту его прервал старший повар, вошедший вместе с кухонными ароматами в комнату.
— Шафран кончается, — возвестил он. — Осталось только на один день.
Джаган посмотрел на него растерянно, не понимая, о чем он говорит.
Братец ответил за него, пообещав сделать заказ. Когда повар ретировался, Джаган спросил:
— Вы узнали, где он проводит все дни?
— В городской библиотеке.
— Где это? — спросил Джаган.
Он и не подозревал, что в городе есть библиотека. Братец и сам не знал где, только повел неопределенно рукой в сторону реки.
— Должно быть, это там, где вечно закладывают первый камень, стоит какому-нибудь министру приехать в город.
— Я бы о ней знал, если б она была хоть сколько-нибудь заметной. Но все равно — разве там можно жить?
— Ему там нравится, он там работает.
— Работает? Кем? — спросил Джаган в ужасе.
Неужели сын решил стать помощником библиотекаря? Этого еще не хватало!
— А что с его книгой? — спросил он в отчаянии.
— Он напишет ее в Америке, — сказал братец.
Джаган почувствовал себя раздавленным — враждебный круг смыкался.
— При чем тут Америка? — спросил он.
— В библиотеке он прочел в каком-то журнале, что там есть колледж, где учат писать романы.
Джагана так и подмывало снова пропеть хвалу Вальмики или деревенской старухе, но он сдержался.
— А что же с премией?
— Должно быть, пропала. Он ведь еще не написал книжку, — сказал братец. — Но все равно, книгу нельзя сочинять наспех.
— Истинно, истинно, — произнес Джаган, внезапно вспомнив слова сына.
Подумав, он добавил собственное соображение по теории творчества:
— И все же, по-моему, книгу нужно писать.
Время шло, а они все сидели, уныло размышляя о том, как пишутся книги.
— Но почему Америка? — вопрошал Джаган, не обращая внимания на принесенный мальчишкой сосуд с дневной выручкой. Братец также не делал попытки уйти.
— Должно быть, потому, что в других странах этому не учат.
— В этой стране едят только говядину и свинину. У меня был знакомый из Америки, и вот рассказывал…
