Так уж вышло, что по большому счету Зоины переживания в отношении собственных прелестей, точнее недостатков, пришлись ей в конечном итоге к пользе. Пусть не монашествовала, но за годы учебы лишь трое молодых людей могли похвастаться ее благосклонностью и поразиться превеликому для незначительных лет умению, что наводило на неверные мысли и третий – или второй? – за неуместное предположение получил по физиономии и клялся-божился: «Я дурак, идиот, кретин. Ну, убей меня, только не гони…» – на самом деле ничего такого не думал. Все трое порознь ревностно блюли тайну, замешавшись в компанию не преуспевших в ухаживании за Зоей приятелей, полагавших ее девушкой со странностями, или «телкой с прибабахом», и вообще слишком много о себе воображавшей. Недотрогой, если одним словом.
Примечательно, что все три Зоины увлечения техникумовских лет, внешне такие разные, в постели оказывались удивительно похожими друг на друга. Нет, ни в коем случае не пресные зануды, однако же… повторяли друг друга настолько, что в конечном итоге для себя Зоя окрестила их личным Змеем Горынычем, поименовав каждую из голов номерами, и на какое-то время уверилась, что сексуальное разнообразие среди мужчин – выдумка женщин нелестного поведения для оправдания своего выбора, если, конечно, обстоятельства их не вынудили, врожденное чувство справедливости настаивало на этой оговорке. Это удивительное открытие… – «Нет! Обнаружение! Вот правильное слово!» – направило мысли Зои в русло семьи и постоянства в плане партнера. Вскоре, однако, по счастливому стечению обстоятельств заблуждение оказалось чудесным образом преодолено. Вместе с ним, под откровенные переживания матери и сестры, кануло в небытие все, что сулило лишь быт и унылость. Только тогда до нее дошло: «Они же должны были быть одинаковыми! Откуда взяться разнообразию, если все трое… Господи, это из-за меня! Боже, они мне были верны…»
Как бы там ни было, но не стоило Зое ставить в один ряд симпатягу дантиста и того прыщавого оглоеда из школы. Разве что… в обоих случаях речь об опыте? Ну если так…
Давно уже «моду сменило «безмодье», как говаривала одна Зоина сослуживица из тех, кого природа лепила, ни в чем не испытывая дефицита, и нынче Зоя вполне вписывалась в востребованные обоими мирами – и женским, и мужским – представления о завидной внешности. Стройная, высокая, слегка худощавая, однако при этом потрясающе женственная. Осанка прямая, горделивая – наследие долгих занятий балетом, обидно оборванных неумеренно быстрым ростом, в отца. Волосы густые, прямые, черные и неизменно, будто по линейке, подрезанные чуть ниже линии плеч. Цвет в мать, что же до стрижки и ухоженности – профессия обязывала. Лицо овальное с мягкой линией скул, подбородка, высокий лоб… Лицо чуть пикантно за счет немного раскосых орехового оттенка глаз и слегка, хотя и не факт, крупноватого, чувственного, однако же без утрированной пухлости губ, рта. Наверное, не модель, но всё же… Всё же Зоя по-прежнему упрямо подбирала белье хоть немного, но увеличивающее грудь. Хорошо, что индустрия откликнулась на злоупотребление ватой, где-то стало ее не хватать. Зоя ругала себя «курицей», а после прекращения отношений с дантистом оттеняла выбор горьковатой иронией: «И для кого же мы нынче стараемся? А для себя. Так, курица?» – отвечала сама себе с вызовом.
Продолжать диалог не было смысла.
Отец Олега, тоже Олег, прокомментировал «шикарный» уход со сцены дантиста до первых «издевательских тактов товарища Мендельсона».
– Почему «товарища»?
– Если давка в метро чудовищная и тебе встают на ногу, ты, голову даю на отсечение, изречешь что-нибудь типа: «Охренели, товарищ?!» Потому что без «товарища» фраза прозвучит непозволительно грубо. Допустимо, но непозволительно грубо. А «господин» в предложенных обстоятельствах совершенно неуместен, или не канает… Это я для простоты понимания. Можно и не понять, за что больше бьют…
Тот еще балабол. Расход с дантистом, короче, Олег-старший так оценил:
– Нормальный, скажу я тебе, Зоя Иннокентьевна, сюжетец. Раз дюжину таким образом замуж не сходить, а потом и на фиг всё это, ничего не нужно, при том, что ничто человеческое не чуждо… при таком-то достатке! Сама мужиков выбирать будешь.
– Дурашка. А сейчас мне их кто другой выбирает… Бюро мужикоподбора «Стремный альянс»… Старший консультант Амуров слушает… – отшутилась Зоя кокетливо и находчиво. – Вы в курсе наших расценок?
– Мы в курсе ваших расценок, – хохотнул Зоин свояк.
На Олега-старшего после гибели сестры, тоже старшей – два года уже, как ее не стало, – у Зои имелись свои виды, но тот быстро, тонко организованным актерским нутром почуял неладное и решил, не откладывая, да и вообще не особо расшаркиваясь, расставить точки над «i». Огорошил, одним словом, даму. Как кувалдой по темени:
– Зойка, ты, конечно, баба потрясная, но, пойми, у меня почти точь-в-точь такая уже была! Бы-ла!
А они и впрямь с сестрой родились невероятно похожими друг на друга, прямо близняшки, появившиеся на свет с разницей в пять лет…
Зою саму удивило, с какой легкостью она приняла это объяснение, означавшее: больше не хочу, хватит. Всё же есть в неожиданной, шокирующей простоте своя магия. Не обиделась, сказала себе: «На что обижаться, если всё так и есть? Если правда это?» Самую малость подосадовала на сестру, успевшую так наскучить мужу («А ведь считались такой любящей парой…»), но тут же одернула себя, трижды мысленно перекрестилась, прошелестела одними губами: «Господи, прости грешную», затем прошептала чуть внятнее:
– Прости глупую сестренку…
– Да ладно, чего уж… Чайку с печенюшками?
Вдовец, как и свойственно закоренелым эгоистам, с профессиональной небрежностью – народный артист! – присвоил себе Зоины извинения.
Больше четверти века назад («Сколько мне тогда было… Тринадцать? Четырнадцать? Олегу-младшему двадцать шесть, значит, тринадцать») они с сестрой спорили, кто подарит Олегу-старшему, тогда еще единственному, цветы после премьерного спектакля. Сперва шутливо спорили: «Я! Нет я!», всё больше раззадориваясь. Потом почти что до Зоиных слез – ни в какую «мелкая» не желала уступать кумира старшей сестре, разобиделась на «соплюшку», так и убежала из театра сразу после занавеса, до поклонов, под неодобрительный ропот вежливых театралов и укоризненные взгляды чопорных, с вечно поджатыми губами, бабушек с вешалки. Зоя не соглашалась, что театр начинается с вешалки.
– Вешалкой театр заканчивается, потому что театр – это чудо! – доказывала дома.
– Правильно, доченька, – соглашалась мама. – Театр – это чудо. И оставив ненужное на вешалке, ты тоже становишься как бы другой… Ты готова к чуду…
– Но ведь до начала я даже не знаю, понравится мне постановка или нет? А когда ухожу, то уже знаю. И как, по-твоему, быть с летними спектаклями, когда нечего сдавать в гардероб?
– Вообще-то мы обсуждаем метафору.
– Мама, я ей говорила, но Зойка не слушает!
– А ты вообще ходишь туда только из-за Олега, сама же говорила, что пьесы идиотские, надуманные…
Неуступчивая Лена, нисколько не смущаясь расстройством и побегом сестры-«соперницы», сделала шаг из первого ряда и, приподнявшись на цыпочки, выпалила скороговоркой: «Олег, мне так понравилось, как вы играли». И обомлела, услышав в ответ: «А мне очень нравитесь вы. Вас ведь Лена зовут? И еще у вас есть сестра Зоя…»
Овдовев, Олег-старший, толком не передохнув после недолгого траура, запомнившегося коллегам пьяным обмороком, хорошо, что за сценой, и непристойными перебранками с буфетчицей, свято чтившей наказ главрежа актерам («И особенно этому!») в перерывах не наливать, ударился во все тяжкие по женской части. Как с десятиметровой вышки в воду сиганул.
Правда, были знакомые, что, ничтоже сумняшеся, утверждали, будто ничего в жизни старого бабника не переменилось, просто «рассекретил» то, что женатому человеку выставлять на показ не с руки, да и чревато проблемами. Зоя в ответ на все эти домыслы, сплетни и тогда, два года назад, и сейчас безразлично передергивала плечами. Понимай: «Мне-то какой интерес?» Правда, если совсем уж начистоту, то и после категоричного «нет» мужчина покойной сестры по-прежнему был ей… небезразличен. Если мужчина по определению не постоянен, то надо быть дурой, чтобы ставить на нем крест. Отсюда и слово такое округлое, без выступов, ну, может, с одним мало заметным выступом: «небезразличен». Растяжимое. Безразмерный носок, а не слово. Так по-разному можно его толковать! Всё зависит от настроения… Тяготевшая к определенности Зоя занесла мужа покойной сестры в графу «Привлекательные и недоступные», как семя сорняка на пшеничное поле. С этим и примирилась. Все его «шалости», временами будоражащие театр и, что особо прискорбно, отдельно взятые семейные очаги, были у Зои на слуху. Ее в театре любили и привечали все, кроме ревнителей нравственности, хотя она никак, даже имея желание, не могла отвечать за моральный облик свояка. «Не уполномочена», – разводила руками на вежливые упреки: «Что ж вы, милочка, могли бы и присмотреть за своим». Впрочем, ревнители в принципе никого не жаловали. Среди молодежи «очаровательный ловелас» Олег, наоборот, блистал с пьедестала на аллее героев.
