– Истомился он, – позже оправдывалась, краснея.
– Что-то ты всё больше о нем… А сама? – подначивали подруги. – Ладно, знаем всё про тебя. Не бойся, не скажем. Но палки метательные прибери лучше куда-нибудь, а то и вообще вынеси из дома. Скажешь, что милиция забрала и не вернула, а мы подтвердим.
За хорошее поведение досрочно освободили… истомленного. Видно, не всё о нем знали. Или то, что шумный больно, там «у них» не считается? Резкий парень, городошник-любитель, неторопливого ума, зато быстрый во всем, что касаемо рук. Светке сосед по лестничной клетке дважды помог сумки из магазина донести, так городошник перенес тренировку в родной дворик, да так для заботливого соседа невыгодно, что разом перебил тому обе ноги. Когда же, спохватившись, оказывал первую помощь, то по несчастному стечению обстоятельств сломал обезноженному страдальцу челюсть, ключицу, три ребра и, что совсем странно, мизинец на правой руке. Будто пытал. Притом что нужды в допросе с пристрастием не было: сосед добровольно и без утайки всё про свои похождения рассказал. Богатая получилась история, на двухтомник тянула, но Светки в оглавлении не было, только в проекте. «Выходит, вовремя я тебя», – заключил городошник-любитель. Увы, этим заключением он не отделался. Сел муж, бедолага, на шесть лет, обещал выйти досрочно, к сочинской олимпиаде, если городки возведут до олимпийского вида, но большой спорт снисхождения к сидельцу не проявил, а начальство тюремное – да.
Добротный день рождения вышел, запоминающийся. В самом деле, с чего это выдумали же не в меру замороченные граждане сороковой день рождения пропускать как какую-нибудь зачуханную чертову дюжину в цифирях на дверях гостиничных номеров? Уж не из страха ли сглазить удачу? «Будто до сорока все были такими удачливыми – спасу нет, а потом отпраздновали на свою голову… Прямо история страны получается. Смешно».
Но на самом деле смешным было совсем другое: в сороковой Зоин день рождения гости доверчиво, радостно и в охотку справили Зоины… тридцать шесть. Тридцать пять показались Зое слишком нескромными – «Надо меру знать…», а тридцать шесть – в самый раз. Что греха таить, в какой-то момент после лестных цветастых тостов (два грузина оказались в компании) хозяйка и сама почти уверовала в подсунутую охочими до гульбищ подружками приятную сердцу легенду, страсть как не хотелось Зоиным товаркам упускать повод, а Зоя, хоть и хорохорилась, но, видели, переживает, колеблется.
– Мы просто обязаны еще раз собраться тем же составом через полгода и отметить тридцать шесть и шесть! – предложил Зоин одноклассник.
Он был с виновницей торжества одного года и уже в силу этого неоспоримого факта мог пережить неожиданное озарение по поводу отмечаемой даты. Ан нет, не пережил, а может быть, так удачно актерствовал или Танька со Светкой – «лепшие» Зоины подруги прибить пригрозили, если проболтается. В общем и целом небольшая коррекция времени пребывания Зои на бренной планете была принята и поддержана собравшимися непринужденно, без недоуменных переглядываний, понимающих перемигиваний. Даже кадровичка с Зоиной службы оказалась с понятиями. Эта дама славилась прямолинейностью, раньше проектировала мосты, но уж очень вкусно Зоя готовила. Малость поступиться принципами заради настоящего узбекского плова… – да какая же сволочь посмеет упрекнуть за такое?! Харьковчанка, она и думала так и говорила – «заради»… А уж салаты, соленья, пироги с мясом, с рыбой и вовсе не оставляли места для щепетильности, куда там. Вот и решила Зоя в середине пира: «Десять процентов, пустяк, по нынешним временам судить, так и не украла. Как люди говорят, так тому и быть, тридцать шесть так тридцать шесть. Это по-людски».
«По жизни – сорок, но не по-людски… Занятно», – сейчас улыбнулась своим мыслям Зоя, покосившись на Олега и Эву.
Олег заметил.
– Ну, хоть повеселела. Тёть Зой, а ты ведь на самом деле нигде не была?
– Ты, Олежа, как-то уж… Ну не знаю… Слишком категоричен, что ли?
– Я, в смысле, за границей.
– За границей – нет, не была.
– И как тебе?
– Пытаюсь понять, разобраться в ощущениях.
– Разберешься – посвятишь?
– Как разберусь… Девушке переведи, а то она нервничать начинает, стоит нам заговорить.
– Тебе кажется.
– Ну… Пусть так, тебе видней, но ты все-таки проясни – о чем мы…
– Не волнуйся.
– Да у меня и повода нет.
– Carpe Diem, тёть Зой. Наслаждайся моментом.
– Слишком му́дро. Никак латынь?
– Она, родимая.
– Сразил, племяш, ученостью наповал.
– Вот же ты язва…
– А ты альмагелем в меня плесни!
– Олли? Зо?
До сих пор не случалось такого, чтобы Зоя посетовала на жизнь за то, что та, сквалыжница, обделила ее вояжами дальними, «заморскими»… По большому счету и близкими, «вдоль бережка» Зоя не была избалована. Если не относиться всерьез к летним детским поездкам с семьей на Черное море и одной взрослой на море Азовское, откуда она сбежала до срока с кишечной инфекцией и подозрениями похуже, не смертельными, но, слава богу, рассеявшимися. А потом началась другая жизнь, и все путешествия, те, что дальше работы, подруг, магазинов, как-то сами собой свелись к часу пятнадцати в толчее электрички с последующей прогулкой к старой даче через замусоренный лесок, нелюбимый Зоей, она вечно вздрагивала от непривычных шумов, особенно если шла в сумерках или ночью. Дважды принималась копить на машину и дважды накопленное уходило на латание дыр, в том числе и на даче. Конечно, можно было ее продать, тогда и на машину хватило бы, да еще и осталось, но куда на ней ездить, если дачи не будет?
Электрички Зоя всей душой ненавидела, называла «непродыхайками», а дарвиновскую теорию происхождения человека обогатила скрещиванием обезьяны и муравья, от которой будущая гроза всего живого, гомо сапиенс, взял единственное умение, зато ставшее образом жизни, – тащить. Тащить все и всегда. Совершенно необязательно только чужое, но, как правило, на себе.
Так сложилась жизнь, что Зоя и сама не сильно странствовала и другим не завидовала. «Вольно вам: обгорели, отравились и еще долгов на полгода вперед…» Впрочем, легко соглашалась, что чего-то не понимает. Наверное, могла бы раз в год Турцию себе позволить или Египет, но больше любила тихое Подмосковье. С таким настроением и приняла из рук ни с того ни с сего расщедрившейся судьбы, имевшей, впрочем, земное и весьма привлекательное обличье, поездку в Париж. Спокойно приняла, без восторженных «охов» и «ахов», скорее уж наоборот. «О господи…» – то и дело вздыхала в очередях в ОВИРе, а в аэропорту Шереметьево, нервно, убористо и неразборчиво заполняя листок декларации, принялась повторять про себя случайно услышанное: «Оно мне надо?» Универсальный, с клеймом «Сделан в Одессе» вопрос, единожды возникнув в Зоиной голове, тут же уподобился пытливому спелеологу и принялся блуждать по извилинам, откликаясь на всякую мысль и действие, утихомириваясь разве что в ночные часы, но уверенности в этом у Зои не было. Дело в том, что весь последний год, а возможно, и дольше, каждое божье утро Зоя безнадежно забывала свои сны. Не удавалось даже по остаточным ощущениям, «послевкусию» определить их жанр: что это было – кошмар или эротика?
Самым простым и полезным вышло бы ей в такой ситуации допустить смиренно, что сны не приходят к ней, нет их, потому и не помнит, то есть спит себе женщина «аки полено». Однако, как выяснилось, такую обиду даже от матери-природы непросто вынести. Так что Зоя без долгих раздумий, выбирая из «снов нет вовсе» и «я больна», однозначно пометила тему недуга и страдала от него не на шутку. Даже к участковому терапевту пошла, о котором слышала, что «он мужчина заметный и, кроме этого, во многом ой как разбирается!»
Был у Зоиной нетерпимости к простому и упрощавшему жизнь выводу, а именно – признанию, что не снится ей ничего, и память тут ни при чем, и вообще наплевать тысячу раз… свой материальный аспект: за пять богато оформленных и, увы, теперь оказавшихся совершенно ненужными сонников в свое время было весьма щедро уплачено. «В свое время» – это буквально накануне исчезновения способности видеть сны. «Счастливой способности», как теперь непременно подчеркивала Зоя, добавляя в варево из своих страданий щепотку пряности. Зоя и тогда считала, что переплачивает, но уж очень хотелось, а нынче, имея в виду коварство недуга и бессмысленность потраченных денег, думала как о форменном грабеже. «Постараться, и то не придумаешь такую подлянку. Прямо заговор “кого-то с чем-то”. И надо же было покупать сразу все пять! “Берите сейчас, женщина, не раздумывайте, у меня от каждой по одной книжке осталось, все раскупили, я и сама не ожидала…” Я тоже. Повелась, дура доверчивая».
Воспользоваться притаившимися под вычурными обложками знаниями – почему-то думалось о них как о «тайных» – Зое довелось не больше трех-четырех раз. По правде сказать, лишь две книги удостоились быть открытыми, да еще одну, будто банковскую упаковку купюр, «оценила» по обрезу большим пальцем, почудилось, что не все страницы разрезаны. Кроме времени – а о том, что его, скрашенного снами, ей отпущено уже не много, Зоя, конечно же, не догадывалась – ей не хватило терпения и, наверное, пытливости ума.
