Он шёл долго. Прибитый каблук к тому времени износился и отвалился. Дальнейший путь он шёл, переваливаясь с боку на бок и хромая. Позже он сам научился менять каблук, выбирая материал покрепче, чтобы держался дольше, или менял сразу оба каблука. Приобрёл сапожную лапу, гвозди, подмётки – всё необходимое для этого дела. Он был мастер на все руки и всё умел делать сам.
На улицах было пустынно. А сейчас он свернул с раннее оживлённой улицы, пошёл переулками. Снег похрустывал под сапогами. Парфирий подходил к своему дому. Затаив дыхание, остановился. Постоял. Прислушался, что делается у него в доме… В голове крутились одни и те же вопросы, которые не давали покоя всё это время: как дети? И кто у него родился последний? Как жена управлялась с ними всё это время? Он ещё долго не мог поднять руку, положить её на ручку калитки и открыть дверь. Наконец-то решился. Зашёл во двор. Остановился посредине, почувствовал тепло своего двора и дома. Ухоженный двор открывал объятья своему хозяину. Он стоял, выпрямившись на одной ноге, а другая носком чуть касалась земли. Порфирий вдыхал запах родного дома…
На скрип калитки выбежала Анна, а за нею все дети. Увидев Парфирия, от неожиданности и от постоянных мыслей о нем, она вдруг засомневалась – не привидение ли это?… Она остановилась и не могла сделать и шага похолодевшими ногами. Они словно стали ещё и ватными. Стояла и продолжала смотреть, узнавая знакомые и родные черты. Дети стояли, рядом обхватив её колени ручонками. Он приблизился к ним. Они не могли говорить, всхлипывать, причитать. Какая-то неведомая сила удерживала их, разливая тепло по телам. Все стояли, плотно прижавшись друг к другу, пока во двор из дома не выбежала Елена Васильевна с плачем и воплями: «Наш долгожданный вернулся!» – и бросилась в объятья к Порфирию. Увидев эту картину, дети тоже кинулись к отцу, обступив его кругом. Он взял на руки и поднял над собой самого маленького, Николая, которого он ждал, но увидеть до сих пор не пришлось. Анна торопливо заговорила: «Мы назвали его Николаем. Он родился в день Святого Николая – чудотворца. Никола-зимний, холодный. Никольские морозы – это первые серьёзные морозы. Трещали так, что через окна в морозных рисунках ничего не было видно. Снегу намело под самые окна, привалило вплотную все заборы». Она от радости говорила, говорила, и эта тема для неё была самая важная. В ней заключалось всё: её любовь, радость оттого, что самый маленький теперь будет знать своего отца, и все наконец-то теперь будут вместе.
«Так вот ты какой вырос, молодец! Сам ходишь, но больно худой» – сказал отец. «По-разному жить приходилось, вот и худой. Холод, голод нас одолевал – всё было. Но потом, потом об этом… А теперь, дети, давайте быстренько дров в баню наносите. Баню для отца топить будем», – сказала Анна.
Только сейчас она разглядела его поближе: уставший, худой, пыльный с дороги… Присмотревшись, Парфирий увидел её молодое красивое лицо, обрамлённое седой короной, и оцепенел. У Анны были чёрные длинные волосы. Она их искусно укладывала в высокую причёску, подхватив сзади гребнем…
Увидев её седую, он потерял свой обычный облик, сник. У него похолодели вмиг руки и ноги. Он не мог сдвинуться с места. Так они долго стояли, смотря друг на друга, словно пробуя себя на выдержку. Когда у Анны не осталось и следа сомнения в том, что это не сон, она произнесла: «Отец вернулся!» Только тогда Парфирий сделал первый шаг к ней. Шагая, немного наклоняя туловище, прихрамывая на один бок, он становился то ниже, то выше.
У Анны закружилась голова, она чуть не потеряла равновесие. Ей показалось, что он стал ниже ростом. Поняв, в чём дело, она двинулась к нему навстречу. Только сейчас, почувствовав вдруг юношескую силу, они бросились в объятья друг к другу. У Анны уже не было никакого страха и опасения за их будущее. Её сильный, надежный человек, веривший в их любовь, вернулся.
Вошли в дом все. Анна помогла Парфирию раздеться. Подвела к умывальнику. Посадила на кухне в красный угол. Он вынул кисет и курительную трубку с вырезанным на ней вычурным рисунком, набил доморощенным табаком – и заклубился дым по всей комнате.
Раньше, когда он курил, никто не замечал: или выходил во двор, или стоял на крыльце, или шел в сарай. Но сегодня он чувствовал, что наконец-то дома. В сторону стали уходить самые сильные переживания. Сейчас самым ярким пятном перед ним стояла Анна. Она достала из сундука чистую, выглаженную белую скатерть. Расстелила на столе. Положила буханку хлеба, поставила солонку с солью. И стало сразу празднично, уютно на кухне.
Парфирий давно, давно не ощущал, как по его телу разливалось блаженство. Она начала готовить обед. Ловкими и быстрыми движениями собирала на стол, что было в доме… Елена Васильевна с детьми отправилась топить баню.
Он смотрел на Анну, на её руки, лицо, плечи, на то, как она ловко, не торопясь, режет хлеб, кладёт соленья, приборы на стол, как она уверена в своих движениях. На печи варился чищеный картофель, посвистывал чайник, словно со всеми вместе приветствуя хозяина. Парфирий рядом с женой почувствовал тепло родного очага – вот чего не хватало ему все эти последние годы.
Обедали всей дружной семьёй. Пока обедали, обменивались краткими воспоминаниями, он рассказывал, как он добирался до дома. Баня к концу обеда уже истопилась.
Войдя в баню, Парфирий почувствовал жар, охвативший всё его тело. Анна окатила его водой. Сев на скамейку, он постоянно пытался брать Анну за руки, притягивая к себе, словно боялся, что она куда-то исчезнет. Положив его на полок Анна начала хлестать его берёзовым веником по спине, приговаривая шутливо: «Вот тебе за то, что ни прислал ни одной весточки». А он лежал и улыбался, испытывая огромное удовольствие: наконец-то дома, и рядом его любимая жена. Только сейчас он понял, сколько прошло времени впустую, сколько бед он пережил. Лицо его сделалось серьёзным, и он произнёс: «Анна, дорогая моя, об этом позже и всё по порядку, а сейчас мне очень хорошо, что ты у меня есть, и мы снова вместе».
После бани Парфирий уселся на кухне. Взял на колени всех детей, прижал их и постоянно говорил: «А выросли-то как! Как выросли!!..» Как будь-то других слов и не знал или позабыл за годы войны. У него на глазах наворачивались слёзы, которых он старался не показывать. Это были слёзы счастья, отцовской любви и долгой тяжелой разлуки с близкими.
Анна быстро подошла к ним, и стала уговаривать детей оставить отца: «Пусть он с дороги отдохнёт немного». Дети ушли. Анна положила мужа на кровать, на взбитые пуховые подушки и перину, застеленную простыней, искрящуюся белизной, накрыла одеялом.
Устав с дороги, он быстро уснул. Ей не хотелось оставлять его одного. Она села на край кровати и стала всматриваться в его лицо. Однако он тоже постарел, появилась седина, морщины – больно уж возмужал?!.. Так глядя на него, замечала, как на лице проступали оттенки заботы, порою он вздрагивал. Счастье проступало сильнее всего. Оно его лицу придавало светлый, ликующий облик. Порою двигал рукою, ногою и тихо звал: «Анна, Анна, ты где?» Она со слезами благодарности и счастья сидела около него, и ей совсем не хотелось уходить, хоть на миг оставлять его одного.
А в это время, во сне, молниеносно пролетала вся его жизнь вне семьи, и только он останавливался и старался подольше удержать моменты встречи с Анной, как сон быстро пролетал, уплывая. В мозгу появлялись всё новые и новые картинки бытия. Топот подкованных лошадей, выстрелы, от которых в мягкой и тёплой постели он морщился, вздрагивал, а когда проплывали картины встреч с Анной, детьми он, словно цепляясь за них поднимал руки, и постоянно крутилось в его голове: «Анна, не уходи, не уходи!» Его бросало то в жар, то в холод. Холодный пот выступал на лбу. Вздрогнув последний раз, он проснулся. Поднял глаза к потолку, обвёл взглядом комнату. Удостоверившись, что дома, спросил: «Анна, ты не уходила всё это время, была здесь? Я чувствовал во сне, что ты рядом и постоянно просил тебя: не уходи, не уходи»… Она ответила: «Ну, конечно. Я так соскучилась». Он нежно притянул её к себе и их тела слились в долгом поцелуе.
Анна встала рано, умылась, приготовила завтрак, но на стол накрывать не стала. Почувствовав её спешность, Парфирий вышел из спальни, а за ним высыпали один за другим все дети. Она пожелала всем доброго утра, и дети бросились к ней. Как всегда всех расцеловала, выпрямилась. Дети прижались к ней, и, положив руки им на головки, Анна произнесла: «Сегодня воскресенье, я решила, что мы пойдём в церковь всей семьёй. Надо обязательно отслужить благодарственный молебен за возвращение хозяина в дом. Наконец-то мы все вместе, начнём новую жизнь». – «Конечно, конечно!» – Из кухни вышла Елена Васильевна, сказав: «Чем раньше мы это сделаем, тем лучше».
Анна продолжала: «Мы ненадолго, всего на полчаса, а потом позавтракаем».
Ей всех уговаривать долго не надо было. Она много не говорила, не повторяла одно и то же несколько раз. В доме её понимали с полуслова, с полувзгляда. По нему они точно определяли, что им всем делать было надо… Радоваться ли, шутить ли вместе с нею – а если кто чувствовал себя виноватым, опускал голову низко и просил прощения. Она управляла глазами. В её глубоких синих глазах прочитать можно было всё: любовь, строгость, сочувствие, боль за других, нежность. Все её понимали. В них содержалось больше информации, чем в самой длинной фразе. Семья начала быстро собираться в церковь.
