настроениям Громова. Так значит, вашей целью было провести кровавую операцию по отношению к российскому народу с целью вызвать у него недовольство властью?
− Да, и я предложил вашему народу выбрать себе другую власть, предложил несколько вариантов, и все они были правильными, так как для дробления страны только и нужно, чтобы было многоголосье так называемых «лидеров». Однако народ выбрал совершенно другой вариант, и я не стал этому противиться.
− Почему же не стали, мистер Морровс? Я думал, что люди вроде вас должны бояться коммунизма, как огня.
− Пожалуй, что и так… − Снова отведённый взгляд. Глубокая задумчивость. Вновь обретённая мысль. Воодушевлённый блеск возобновления диалога. − В этом смысле я экстремист. Я сделал ставки на человека, идейно мне враждебного, и почти проиграл всё до копейки. Почему я пошёл на это? Всё очень просто: я уже говорил, что являюсь вашим ярым поклонником. Это, пожалуй, всё и объясняет − объясняет, как вы меня облопошили. Браво, господин Тарковский, браво! Вот − я, грешный, сижу здесь перед вами в качестве пленённого. Вы облопошили меня, своего преданного фаната, как какую-нибудь верную собачонку, как какого-нибудь Хатико, а теперь задаёте всякие деловые, политические вопросы, даже не осознавая, насколько выше меня в это мгновение стоите. Вы даже не понимаете, что ваше превосходство надо мной − не превосходство допрашивающего над допрошаемым и даже не превосходство Вождя над негласным министром пропаганды − нет. Ваше превосходство − это превосходство преисполнившегося над падшим, униженным и оскорблённым. Ваше превосходство надо мной куда выше, чем вы его оцениваете. Вы не пропагандистская шваль, не какая-нибудь политическая дрянь, не мой помазанник божий. Вы настоящий лидер, и вы бесконечно настоящий вождь. Я уважаю вас, уважаю ваш характер. Да! Вот, что я в вас сразу приметил: у вас неподдельно настоящий характер, и при этом вы не скот!
− Льстите мне, чтобы избежать наказания за свои преступления?
− Мне плевать на наказание. Наказывайте. Но лесть − нет, это уж слишком низко. Я лишь отвечаю на те вопросы, что вы задаёте мне − я ничего не говорю от себя. А лесть − она, знаете ли, идёт от себя, от самого сердца, пусть и гнилого. Моё же сердце гнило, но, думаю, не настолько, чтобы льстить.
16. АУТЕНТИЧНОЕ ГЛУБОКОМЫСЛИЕ
Впиваясь в дубовую мякоть стола, его мысли скребли по пальцам, как бешеные кошки; путались в немой голове, как бычьи цепни. Он думал путанно, поверхностно − вполне достаточно, чтобы его окадило лёгким замыслом бессилия, онемело головными болями в животе и выбросило на помойку первобытного одиночества перед лицом вечного убегания рефлексии. Белки в колёсах казались проще некуда относительно этой несуразицы, хотя и были подавлены звуком ключа.
17. КЛЮЧ
Любая философская дисциплина в процессе своего становления сталкивается с теми же проблемами, что и другие философские дисциплины, однако на одни и те же вопросы мироздания каждая дисциплина отвечает по-разному.
Представьте себе, что разные люди проходят один и тот же путь. Они пересекают одни и те же степи, пробираются сквозь одни и те же чащи, идут по тем же болотам, что и другие люди.
А теперь вообразите, что все они являются прирожденными философами, то есть кушать не могут, пока не выяснят причину всего сущего.
Этим философам попадаются на пути «одни и те же грабли»: кочки, камни, рвы и прочее. Споткнувшись об одну кочку, каждый из мыслителей спрашивает себя: «Почему я споткнулся?»; каждый, кто увяз в болоте, спрашивает себя: «Почему я увяз в болоте?»; и так далее, относительно всех препятствий.
Ответы на одни и те же «почему» у каждого гения мысли будут свои. Например, какому-нибудь древнегреческому философу, поддерживающему форму, данный философский забег покажется прогулкой, а вот у Ницше со слабым здоровьем будут проблемы. В связи с разным видением проблемы (ну да, Ницше споткнется 12 раз, а грек − 3) возникнут и разные интерпретации этих проблем.
В результате, гении, получив денежное вознаграждение, разойдутся со своими единственно верными мнениями по домам. Но что же остаётся нам? А нам остаётся рассмотреть те кочки, о которые они все столь усердно спотыкались.
Первая кочка − это бытие. Впервые открыв глаза, маленькие мыслители недоумевают: «Как? Что это значит? Почему я здесь? Что это за пелёнки?» Постепенно они свыкаются с мыслью о том, что жизнь − это нормально, все люди живут и воспринимают этот мир и в этом нет ничего удивительного.
Однако через некоторое время маленькие мыслители умирают. Смерть − это вторая кочка. Философы, наблюдая, как их собратья по несчастью один за другим умирают, начинают задумываться: «А что такое смерть? Является ли смерть абсолютным небытием? или же это просто переход в другое состояние бытия?»
Бытие и небытие − это два основных вопроса мироздания, принимающие самую разнообразную форму. С ними сталкивается любой человек. Они не ограничиваются жизнью и смертью, так как не любая жизнь − Бытие и не любая смерть − Небытие. Тем не менее, такие аспекты человеческой жизни, как жизнь и смерть, являются наиболее насущными проблемами человека, а значит наравне с бытием и небытием жизнь и смерть стоят особняками в философии.
За жизнью и смертью следуют остальные, не менее важные проблемы, волнующие каждого уважающего себя философа.
Третьей кочкой философии является страдание. Собственно, только о страдании я и собирался сегодня написать, а все изложенное выше − лишь небольшое недоразумение, иными словами, вступление.
18. СТРАЖДУЩИЕ
− А я разве отрицал, что анархо-коммунизм − идеальная общественно-экономическая формация? − спросил Джек, смотря на Энтони тупо и иронично.
Энтони ответил непонимающей улыбкой:
− Мистер Морровс, мы с вами уже два часа спорим о коммунизме и капитализме, и только сейчас вы мне говорите, что анархо-коммунистическое общество идеально?
− А я не говорил, что оно неидеально − ни только что, ни в начале нашей беседы. Анархо-коммунистическое общество прекрасно. Но где оно, это общество? Покажите мне его, мистер Вудман, и будьте уверены, что если вам это удастся, то я буду ослеплён светом, который будут источать его райские солнца в райских садах вашей фантазии. Боюсь, люди будут слепнуть, побывав в этих садах: такова их обезьянья природа − они неспособны воспринять сгенерированную чьим-то мозгом модель идеального.
− Почему же неспособны? Я не описываю чего-то сверхидеального.
− Как раз именно такое вы и описываете, − заметил Джек.
− Ничего подобного. Мои идеалы вполне может понять любой
