жизни, моим ребёнком − и мой ребёнок погиб. Я, кажется, уже писал, что кроме этого смысла у меня ничего не было. Раньше меня не пугала машина, что может меня переехать, и высота, что может сделать из меня кровавую лепёшку, пока я не вспоминал, что у меня есть неродившийся ребёнок. А теперь он погиб, его убили, чтобы сделать мне больно… И им удалось. Я перестал интересоваться политикой, перестал интересоваться жизнью, переставал бояться смерти. Тогда я всерьёз задумывался о суициде, но дальше фантазий ничего не заходило: у меня не было ни капли энергии, чтобы сделать это с собой.
Я лежал и понимал, что почти мёртв, однако, не мог не созерцать это своё состояние, не мог перестать созерцать всё это…
Ну а дальнейшую мою биографию вы, пожалуй, знаете: я «воскрес», чтобы стать участником Великой Коммунистической Революции, начало которой снова выпало на долю обездоленной России, которая постепенно начала выпадать из цепи капитализма, стала одним из слабейших его звеньев.
Теперь, оглядываясь на пережитое, я могу сказать только одно: я самый счастливый писатель на Земле.
P.S. Я надеюсь, мои дорогие читатели, что теперь вы больше не хотите поголовно стать писателями. Понимаете, друзья мои, у нас тут свои критерии счастья, которые вам могут быть непонятны. Это счастье заключается в самой идее писательства. Впрочем, не берите в голову. Мне просто нужно было «выговориться» кому-то.
12. ИДЕЯ, ЧТО ВИТАЕТ СРЕДИ НАС
− Так значит, вы идеалист, − слегка улыбнулся Тарковский. Впрочем, по этой улыбке нельзя было что-либо положительно сказать.
− Я знал, что вы меня так воспримете, − усмехнулся Энтони. − Понимаете, − продолжил он по-английски, чтобы легче выразить мысль, − я не просто идеалист. Ну, во-первых, даже если и идеалист, то объективный. А во-вторых, что такое идеализм? Взять, например, корень этого слова − идеал. Получается, любой просто идейный человек является идеалистом. А марксизм, ленинизм, да и коммунизм в целом − это полноценные идеи, которые ни коим образом не выбиваются из законов логики.
− Вы правы, − ответил Тарковский, − но если иметь в виду общепринятое значение этого слова, то выходит, что на практике идеалисты (и этим они отличаются от материалистов) возводят свою идею в абсолют. Я говорю, в первую очередь, конечно, о субъективных идеалистах. Здесь для примера подходит любая религия. Представители каждого религиозного течения считают свою религию единственно правильной. История знает немало войн, устроенных субъективными идеалистами, в том числе, и две мировые.
− Вот именно. Такого рода идеализм есть сугубо регрессивное явление, которое необходимо искоренять всеми возможными способами. Я идеалист совершенно другого рода. Я прекрасно понимаю, что анархо-коммунистическое общество никак невозможно устроить здесь и сейчас. Само собой, для начала надо устроить весь мир коммунистическим образом, и только потом люди перестанут нуждаться в какой бы то ни было власти.
− А-а, теперь я вас понял… То есть вы анархо-коммунист, не отрицающий необходимость коммунизма.
− Конечно, не отрицаю, − ответил Энтони. − Моё ясное видение анархо-коммунистического будущего лишь помогает мне не сомневаться в моих нынешних шагах.
− Что ж, товарищ Вудман, я вас поздравляю, вы мыслите материалистически.
− Спасибо, товарищ Тарковский. − Энтони немного покраснел, так как ему было непривычно так называть людей, тем более, политиков.
− А впрочем − сказал Тарковский, отхлебнув немножечко чаю, − вы ведь можете проецировать свою анархическую идею в литературе. Вы читали Ефремова?
− Да, я прочитал «Час быка» и «Туманность Андромеды» сразу после того вашего выступления.
− Я думаю, вы согласитесь, что книги Ефремова − не просто утопии или же антиутопии, которые не знают никаких литературных приёмов кроме воздействия на чувство читателя, а настоящие аналитические в отношении коммунизма и капитализма произведения.
− Безусловно, − ответил Энтони.
− Так вот, − продолжал Тарковский, − я думаю, что работа с идеалом невероятно важна для нас. Правильно сконструированный человеком идеал во многом определяет его настоящие действия. Без идеала человек ничто; однако, идеал этот должен быть достижим, настолько достижим, чтобы шаги навстречу ему можно было расписать по пунктам.
− Полностью, полностью согласен с вами. Этим я сейчас и занимаюсь.
− Что-то пишете?
− Да, пишу. Это произведение даже не о политике совсем. Оно скорее о всестороннем развитии человека.
− Это замечательно. Политически универсальные произведения − тоже очень хорошо.
− В конце концов, − засмеялся Энтони, − всесторонне развитый человек всё равно неизбежно придёт к коммунизму, так что да…
− Точно.
Тарковский допил чай и поставил кружку на рабочий стол. Энтони сидел на диванчике рядом и тоже, оправившись от диалогического забытья, начал пить.
− Так в чём же всё-таки заключается ваша идея, товарищ Вудман?
Энтони призадумался.
− Ох, я даже не знаю с чего начать… Ну я вам уже говорил об идее абсолютной свободы. Собственно, вся моя система взглядов строится вокруг данной идеи.
− А если поконкретнее? Какая же сама система?
− Я считаю, что человек должен быть свободен от всего чужеродного. В мире есть огромное количество вещей, придумкой которых человек гордится, не понимая, что они ему нужны, как пятое колесо в телеге. Скажем, государственность, деньги и т. д. От всего этого человек должен избавиться. Но ненасильственно. То есть, как мне кажется, человеку нужно просто понять простую истину, и чем раньше он её поймёт, тем лучше. Здесь нужно только понимание, не более того. Я думаю, что…
− Какую истину? Извините, что перебил.
− Любой человек был свободен с самого начала своего существования, то есть с незапамятных времён, и мы должны снова прийти к этому.
− То есть прийти к первобытному анархо-коммунизму?
− Нет, зачем же? Почему человек в своё время отказался от анархо-коммунизма? Потому что так было нужно. Это было необходимо. Человеку нужен был объединяющий фактор: деньги, лидер, государство. Без этого развитие было бы невозможно. Всё, чем мы обязаны всем предыдущим поколениям, зиждется на отказе от абсолютной свободы.
Теперь же, когда мы теоретически способны осознавать себя гражданами Земли, этот собирающий фактор стал разъединяющим, а потребность людей в абсолютной свободе стала критически высокой. Теперь каждый должен осознать себя частью единого целого: это и будет единственным собирающим фактором для людей.
Короче говоря, свобода природна, естественна для человека, но он пожертвовал ей ради эффективности. Теперь же наша эффективность настолько страдает, что планета грозится просто разорваться на куски в результате масштабных мировых конфликтов. Наше единственное спасение − прийти к системе, эффективность которой
