Я: «О, возлюбленная моя мати! Зачем ты такие для сердца моего горестные говоришь слова, которые пронзают мое сердце. Послушай меня, что я буду тебе говорить: скажи мне, кто меня вам дал и по какому мановению я зачат во утробе вашей? Ты сама скажешь, что Господь Бог меня вам дал, то Господь Бог и имеет полную власть взять меня от вас, ибо Он владеет животом и смертию, то хотя я и буду с вами, но придет смертный серп, подкосит меня и возьмет к себе; вот у вас и сына не будет. Как прошлого года на одной ниточке была жизнь моя, и вот давно бы уже не было меня. Но, может быть, Господь только и оставил для того, чтобы послужить Ему во иноческом образе; то для чего же вам убивать себя такою скорбью; неужели я первый начинаю этот путь? Ты знаешь, что есть тысяча примеров: первые апостолы оставили домы, родителей, жен и детей, ибо Сам Господь сказал, что аще кто любит отца или матерь паче Меня, несть Меня достоин; а потом мученики и все преподобные отцы все почти оставили домы и родителей. Наполнены все книги этими примерами: Четьи Минеи, прологи и синаксари. Еще примерно тебе скажу: а что, ежели бы тебе Господь Бог сказал: “Дай Мне сына, а я тебе дам Царство Небесное”,– то согласилась ли бы ты на это?»
Она ответила на это: «Как бы не согласиться?»
Я паки начал говорить: «То о чем же вам очень скорбеть и плакать; я вам ручаюсь, что ежели я уйду в монастырь, то вы за это получите Царствие Небесное, да еще радость к радости, ежели бы Господь привел и мне к вам попасть и быть вечно в радости и веселии. О, какое это утешение, пусть бы на малое время в жизни этой и разлучиться, а там бы вечно вместе радоваться.
Еще скажу, хотя бы и случилось это, что я вас оставлю, но я вас оставлю не престарелых и не одних, и не в нищете; Слава Богу, вы еще в самых силах, детей у вас еще останется и имения довольно, ежели Господь не отнимет, то до смерти его достанет; о чем же очень вам так скорбеть и сокрушаться. Но и то еще, Бог знает, уйду ли я в монастырь или нет. Вот уже десять лет собираюсь, а все еще дома живу, а хоть и совершу свое предприятие, то вы сами знаете, что я назначен на служение Богу еще прежде зачатия во чреве и еще ты не была замужем. Когда так, то зачем же очень о мне плакать, надобно вам радоваться, что сын ваш пошел не на худные дела, а на служение Богу. Вот мне воистину тяжко: оставить дом и имение и с вами, милыми родителями, на всю жизнь сию временную разлучиться, и не видеть вашего лица, также со всеми родными и друзьями, и идти неизвестно куда, странствовать по свету во всю свою жизнь. Проведя жизнь в богатстве и в нежном воспитании и быть самому последнему из нищих, но и то любовь Божия превозмогает, ибо знаю, что все на сем свете хорошо и приятно, а наипаче в кругу родных, а все тленно и скоро проходит. Все-таки скоро или нескоро, поздно или рано, а надобно разлучиться и все оставить. Который я предназначаю себе путь, хотя и кажется неудобоносимый и сверх естества человеческого, но зато по окончании этого пути какая ожидает награда, и награда вечная, которой весь мир сей недостоин единой вечной капли».
Мать: «Милое мое чадо, конечно, это я давно и сама знаю, что ты назначен на служение Богу еще прежде зачатия, и это знаю, что я тебя родила не так, как прочих детей, и это знаю, что за здешние труды и подвиги какая ожидает награда; но не о том мы сокрушаемся и плачем, что ты хочешь идти работать и служить Богу, об этом точно бы нам надо радоваться, но мы плачем; а о том, как мы можем с тобой разлучиться и не видеть твоего прекрасного лица, и не слышать твоих исполненных сладости словес, и не получать от тебя писем, и даже не иметь о тебе никакого слуха; вот для нас что очень скорбно и невыносимо. Видишь, какого тебя Бог нам дал: лицо твое ангельское, прекрасное и веселое, ум твой необыкновенный, слова твои сладкие, паче меда, ибо не только ты нас привлек к себе любовию, но и чужие, кто тебя только знает, все до бесконечности любят; по улицам нельзя пройти, всякой спрашивает, что от Пети давно ли получали письма – жив ли он, здоров ли он? Ежели чужие так о тебе сожалеют, а нам же, родным, как тебя не сожалеть и не любить. Да еще более этого о тебе мое соболезнование и печаль, что как ты пойдешь на чуждые страны странствовать и бедствовать; натерпишься холоду и голоду, воспитанный в самом нежном виде и в богатстве; мы будем жить в роскоши, а ты, может быть, не будешь иметь куска хлеба. Да и еще о том я очень соболезную, что как ты будешь препровождать свои молодые лета на чуждой стране, ибо к плотским страстям и похотям еще только приближаешься, а лицо твое прекрасное и привлекательное, очи твои веселые, слова твои сладкие, то тысячи на тебя будут устремлять взоры, которые будут соблазнять тебя; как же ты в таких летах можешь против всех соблазнов устоять; вот это больше меня беспокоит и оскорбляет мою душу».
Я: «Конечно, милая моя маминька, я и сам это знаю и чувствую, что весьма это трудно будет вынести, но уже, видно, для этого не раздумаю и не отложу своего предприятия; но, возвергнув всю свою надежду на Господа Бога, надобно начать этот трудный путь, хотя для вас это и скорбно, а для меня еще скорбнее, но необходимо».
Что же, все сидевшие в доме родные и до сего времени слушавшие наши разговоры вдруг вскочили и охватили меня со всех сторон, сделав великий плач и клич, так что обмочили всего меня слезами, что едва я мог их успокоить. Набежало полон дом народу, полагая, что кто-нибудь помер. Вот последний раз оплакали они меня и больше уже многие меня и не видали после до смерти. Мать положили замертво на постелю – едва очувствовалась.
44. На другой день, пообедав, начал я собираться на базар для принятия со склада товаров и расчета рабочих и один зашел в свою молитвенную храмину, помолившись Господу Богу и приложившись к иконе Божией Матери древней, препоручил Ей самого себя и омыл слезами лицо свое, ибо последний раз я помолился в своей моленной и полюбовался на свою библиотеку, которая составляла в жизни моей все утешение, ибо я уже больше не бывал в своей моленной и еще раз прошел по всему дому своему и простился с ним; но как было сердцу моему очень больно, то несколько раз от обморока садился я на стулья. Но от родных всячески старался это скрыть, хотя слезы по лицу и катились струями; родительница спросила: «Когда же придешь домой и когда нам тебя дожидаться?» Я в уме своем сказал, что никогда, а словами сказал, что дня через четыре буду, ежели с делами управлюсь, а то я больше не приду. Потом пошли меня провожать; хотя они со мной прощались на четыре дня, но я прощался навсегда. Я пошел один, а родные все остались. Я первый раз оглянулся, они все стояли и смотрели вслед меня. Потом вдруг послышался плач и крик. Я оглянулся – они все: которые лежат на земле, которые, ухватившись все, оплакивают меня; не знаю, что им пришло на ум; а я, давай Бог ноги, и прибавил шагу; уходя, боялся, дабы меня не догнали.
45. Придя на базар, я принялся за дело принимать товар и отпускать; рассчитывать рабочих, оканчивать все документы и векселя, контракты и сводить счеты, расчеты и отчеты, дабы себя вполне перед родителями очистить. Я прожил шесть дней. Что же? Приходят сестры ко мне. Я спросил: «Зачем пришли?» Они сказали, что прислала маминька, почему ты долго нейдешь домой, очень мы соскучились и проглядели все глаза, тебя дожидаясь, и узнать когда придешь домой. Я им сказал: «Вам там делать-то нечего, так и беспокоитесь, а у меня сотни дел и поесть времени нет. Когда управлюсь с делами, то приду дня на три погостить, а то опять надобно отправляться».
И они пошли домой.
46. Я, между тем, шедши увидел в одной лавке сидящего послушника. Я сейчас подошел к нему, спрося, из какого монастыря и чей он. Он сказал, что такого-то купца сын, а живу в таком-то монастыре.
Я узнал, что немного отец его мне знаком, а родной дядя его очень знаком, так что торговые имели дела. Я его спросил, когда он намерен ехать в монастырь. Он сказал, что он бы готов хотя сегодня, но отец его не хочет отпустить и хочет заставить торговать. Потом взял меня в дом свой. Мать его меня узнала, кто я таков, и сказала мне: «Ты не сказывайся, что ты кто еси, а то муж узнает и тебя остановит, а ежели он тебя в лицо не знает, то кольми паче». Я сказал, что его знаю, а он меня не знает. Она сказала: «Ты скажись, что ты из-под монастыря, и проси нашего сына ехать вместе». Так и сделали. Придя, он спросил меня, откуда я. Я сказал, что из-под монастыря, и начал его просить, чтобы отпустил он сына в монастырь! Он же прежде не очень соглашался, но, устыдившись меня, отпустил. Мы начали собираться в путь. Я еще все оканчивал свои дела и сводил счеты.
47. В субботу мне сказали, что мать моя ищет меня, и я увидел ее, она начала говорить мне со слезами, что ты нас позабыл, уже мы ждали, ждали тебя и не могли дождаться. Вот я сама приехала за тобой, теперь уже поедем домой. Я нарочно приехала на лошади.
