– Отправляете ли вы домой посылки или краденые вещи? Такого вопроса я не ожидал. Я не ответил. Тогда вперед выступил гражданский, который спросил у меня:
– Ты, фриц, разве не украл этот полушубок?
Что это были за вопросы! Я не ответил и на этот.
Глава 7
В тюремной камере
«Как хочешь», – проскрипел надзиратель. Он открыл замок, отворил крепкую дверь, которая вела в темное помещение, и толкнул меня внутрь. Затем быстро закрыл дверь за мной. Я оглянулся вокруг и обнаружил, что нахожусь в камере с пятью другими пленниками. Все они были русскими. Трое из них носили немецкие мундиры армии Власова. Двое других были гражданскими. Раньше они служили в украинской полиции, и, как выяснилось, немцы заставили их служить насильно. Все сразу же узнали, что я немецкий солдат. Они принялись внимательно меня разглядывать, но я даже не посмотрел на них и сразу же направился в противоположный угол камеры. Я стоял и молча разглядывал стену. Остальные тоже молчали. Сколько я продержусь, пока они не потеряют терпение? И, что важнее, что со мной станет, когда это произойдет? По-видимому, у меня было достаточно времени, чтобы обдумать эти вопросы.
Было 30 октября. До наступления темноты все мы очень устали, и каждый улегся на пол и заснул. Ту ночь мы провели в холодной камере, прижимаясь друг к другу потеснее, чтобы сохранять тепло. Я так и не сказал никому ни слова. В 7 часов утра мы услышали, как в замке поворачивается ключ. Дверь громко заскрипела и приоткрылась на ширину, достаточную для того, чтобы пропустить в темноту лучик света. Потом она быстро хлопнула, закрываясь. Через час дверь снова открылась, на этот раз более медленно. Это пришел хозяин дома, который принес завтрак: котелок с супом, шесть ложек и шесть кусков хлеба. С ним зашла женщина. Надзиратель тоже вошел в камеру и навис над нами.
– Ешьте! – пролаял он.
У меня не было никакого настроения есть, поэтому я отказался от пищи. Тогда он обратился ко мне:
– Ах, это для вас слишком примитивно! – Потом он посмотрел на женщину и бросил: – Этот солдат хочет есть из собственной тарелки. Принесите ему ее.
Женщина вышла и тут же вернулась с тарелкой и немецкой ложкой. Только мне одному выдали деревянную ложку. Я не был голоден, но хотел выразить свою признательность за такую чуткость к моему немецкому происхождению. Все так же сидя на полу, я посмотрел надзирателю в глаза и кивнул ему в знак благодарности. Потом взял тарелку и начал есть. Он улыбнулся и проговорил:
– Культура есть культура.
С этими словами надзиратель и женщина исчезли за дверью и снова заперли ее за собой.
В 12 часов надзиратель вернулся. Свет сияющего солнца, проникнув через дверь в темную камеру, на мгновение ослепил нас. В руке надзиратель держал лист бумаги, на котором были записаны две фамилии. Он прочитал их, и два полицая встали со своих мест. Вручив каждому по лопате, он приказал им выйти. Когда дверь закрылась, мы четверо посмотрели друг на друга. Мы понимали, для чего лопаты. Вскоре они должны были пригодиться и нам. Через час те двое вернулись. Надзиратель открыл дверь и втолкнул их внутрь. Избитые до кровоподтеков полицаи упали на пол. Трое других пленников спросили, что они делали. Дрожащими голосами те ответили, что их заставили рыть ямы, и это было все. Мы знали, что должно было произойти после этого. Один из нас будет первым, кто займет одну из этих ям. Русские тихо переговаривались между собой, и я слышал, как они говорили, что, скорее всего, первым будет «фриц». Через два часа снова вошел надзиратель с новыми указаниями. Не задерживаясь, он выкликнул троих солдат-власовцев. Выражения их лиц сразу же изменились. Они грустно посмотрели друг на друга, понимая, что жить им осталось всего несколько минут.
Они сели на пол и со слезами на глазах смотрели на шестерых русских солдат, которые без всякой жалости поволокли их прочь. Наш надсмотрщик вышел вместе с солдатами. Теперь в камере установилась тишина, и каждый из нас старался разобрать звуки снаружи, которые могли бы помочь нам угадать нашу судьбу. Примерно через пять минут тишину разорвали несколько винтовочных выстрелов, а потом – ужасающий крик. Я крепко закрыл глаза, будто это могло уберечь меня от сцены снаружи. Один из убийц[31]явно не сумел чисто поразить свою цель. Эту промашку вскоре исправил еще один выстрел, на этот раз из пистолета. Потом все снова затихло. Я широко раскрыл глаза и посмотрел на оставшихся сокамерников. Они уставились на меня виновато, как будто и вправду считали, что, выкопав могилы, стали причастны к казни. Один из полицаев впервые посмотрел мне прямо в глаза:
– Это было в саду около дома, примерно в сотне метров отсюда. Там мы копали ямы.
Я хотел сказать что-то, чтобы ободрить их, но все, что смог выдавить из себя, было:
– Ладно.
Установившуюся снаружи тишину лишь изредка нарушали звуки шагов и приглушенные голоса. Мне стало очень жарко, и я расстегнул мундир. Дважды или трижды пытался ходить туда-сюда, но лучше от этого мне не стало. Уставившись в грязный пол, я вслух сказал самому себе по-немецки:
– Это так странно.
Подняв голову, я заметил, как мои сокамерники смотрят в мою сторону и явно ждут от меня продолжения. Я решил, что будет более вежливо продолжить мысль на русском языке.
– Очень странно думать о том, что моя жизнь закончится именно здесь. Когда я призывался в армию, то предполагал, что вполне могу погибнуть. Я не боюсь смерти, но я надеялся на более осмысленный конец моей жизни, чем этот. Вероятно, моя семья никогда не узнает о его обстоятельствах. Со временем они узнают, что я погиб. Мои товарищи по батальону будут знать лишь то, что в одну из ночей я пропал во время патрулирования. Мое имя внесут в списки солдат, которые пропали без вести и так и не были найдены. Когда наш батальон перебросят с этого участка фронта, я стану просто одним из тех, кто не примет участия в этом. Не будет никаких указаний о том, где находятся мои останки, и, вероятно, вообще нигде не сохранится запись, что я находился в плену именно здесь. Меня просто вычеркнут из жизни. Какой странный конец.
Один из сокамерников возразил:
– Еще не все кончено.
Я выдавил из себя короткий смешок:
– Да, ты прав. Еще не все кончено.
Я тихо сидел в углу в ожидании своей очереди. И мне не пришлось долго ждать. Снова появился надзиратель. Он открыл замок и распахнул дверь на достаточную ширину, чтобы просунуть туда руку и указать пальцем на меня.
– Эй, ты, пойдем, – проговорил он.
Я вскочил на ноги и выпрямился. Дверь распахнулась немного шире, и я увидел, что здесь же находится и командир дивизии.
– Забери свою шубу, – приказал командир.
Я направился к двери со словами:
– Она мне больше ни к чему.
– Бери ее с собой! – приказал он. – На улице холодно и мерзко. Там ураганный ветер, идет снег вперемешку с дождем.
Я был не в том настроении, чтобы спорить. Я вернулся, чтобы забрать шубу, набросил ее на плечи и последовал за командиром. Когда мы вышли наружу, я осмотрелся в поисках вооруженных часовых. К своему удивлению, так никого и не обнаружил. Я шел за командиром дивизии через расположение войск, затем вошел в здание, где меня уже ждал какой-то лейтенант. Я снял шубу. Офицер предложил мне сесть. Я сел перед столом, за которым сидел он, посмотрел на него и стал размышлять, что ему от меня могло понадобиться.
Офицер достал карту и стал что-то рисовать на ней. Я сидел тихо и наблюдал, как молодой лейтенант усердно выполняет свою работу. Наблюдая за его занятием, я почувствовал, как напряжение начинает оставлять меня, потому что все это не было похоже на приготовления перед казнью. Мне показалось, что он трудился над картой почти целый час, а я с удовольствием наблюдал за его работой. Он был действительно хорош: я сумел убедиться, что он был знаком с искусством не понаслышке. Офицер вел себя очень дружелюбно. Он предложил мне сигарету, которую я с радостью взял, а потом спросил, была ли у меня сегодня возможность умыться.
Мне стало понятно происходящее. Было похоже, что русские решили использовать меня в качестве посыльного для доставки ложной военной информации для немецкой стороны. Мой сокамерник был прав: еще не все кончено. Когда офицер закончил работу, он жестом показал мне, что я должен забрать ее, что я и сделал.
После того как я забрал карты с нанесенной на них обстановкой, тот, кому было поручено следить за мной, отвел меня в соседнее помещение к командиру дивизии. Пусть он и не подходил ко мне близко, но в его дыхании явно присутствовал сильный запах алкоголя. Даже проделывая этот короткий путь, он умудрялся шататься. Этот парень, должно быть, был скверным солдатом. И я полагал, что в этом лагере должно было быть еще много подобных ему. Вскоре я снова предстал перед своим добрым другом полковником. Поскольку я знал, что они планировали сохранить мне жизнь, по крайней мере на ближайшее время, я не испытывал чувства страха.
