А мне этого выбора не досталось. Там может быть гигантский водопад сразу за Татеямой, край всего гребанного мира, а я об этом даже не узнаю. День за днем я буду ходить от базы к полю боя, и там меня будут пришпиливать, как насекомое к земле. И пока ветер дует, я буду возрождаться и умирать. Мне ничего не взять с собой в следующую жизнь. Все, что остается со мной — это лишь одиночество, страх быть непонятым и ощущение спускового крючка под пальцем.
Дерьмовый мир с дерьмовыми правилами. Задолбало!
Я вытащил из-под подушки авторучку и написал цифру пять на левой руке. Мой бой начнется с этого числа.
Посмотрим, что там можно взять с собой! У мира для меня есть только куча дерьма? Ну так я переберу его в поисках зерен! Научусь уворачиваться на волосок от дротиков. Научусь убивать Мимиков одним ударом. Если Рита Вратаски богиня войны, я буду смотреть и учиться, пока не сравняюсь с ней. У меня теперь есть все время этого мира.
Ничего лучше все равно не придумать.
И, кто знает, может быть что-то изменится. Или, быть может, я найду способ взять этот мир за жабры и нассать ему в глаза!
Как по мне, так это было бы здорово!
Часть 2
Глава 1
Как сказал однажды китайский император: «Если кошка может поймать мышку — это хорошая кошка».
Рита Вратаски была очень хорошей кошкой. Она убивала свою часть мышей и ее очень хорошо вознаграждали. Я же, с другой стороны, был жалким бездомным котом, вяло пробиравшимся через поле боя, готовый в любую минуту быть освежеванным и выпотрошенным, чтобы мои кишки превратили в струны для теннисной ракетки. Начальство заботилось о Рите и холило ее, в то время как остальным пехотинцам не доставалось и жалкой подачки.
ОФП будет продолжаться три изнурительных часа, и вы можете быть уверенны — долбаные статические отжимания тоже будут. Я был так занят, пытаясь выяснить, что делать дальше, что не обращал внимания на происходящее вокруг. Через полчаса наблюдения наших мук американский спецназ бросил это дело и разошелся по казармам. Я сдерживал свое желание посмотреть на Риту и она ушла с остальными, что означало для меня только лишь долгий путь. Это как в программировании задачка с условным оператором «если/то»: «Если Рита_присоединяется_к_ОФП = истина, то конец программы».
Иначе выполняется операнд Долбаные_статические_отжимания.
Наверное это и было доказательством того, что я способен изменить случившееся. Если я буду смотреть на Риту — она присоединится к нашему ОФП и они остановят его в течении часа. У офицеров нет особого основания проводить эту экзекуцию — соответственно нет нужды в особых причинах, чтобы прекратить ее.
Если мои предположения окажутся верны, то не в таком уж я и безнадежном положении. Окно возможностей может приоткрыться в завтрашней битве. Вероятность этого события 0,1 %, или даже 0,01 %, но если получится улучшить свои боевые навыки, пусть на самую малость, и это даст возможность хотя бы приоткрыть окно, то я найду способ распахнуть его настежь. Если научится перепрыгивать каждое препятствие на этой тропе смерти, проходящей сквозь меня, возможно, однажды получится и проснуться в мире, в котором есть завтра.
В следующий раз точно буду таращиться на Риту. Ощущения не очень хорошие от того, что втягиваю ее в это, она просто сторонний наблюдатель в моем бесконечном шоу одного актера. Но тут не такой уж и широкий выбор. У меня совершенно нет времени на то, чтобы качать мышцы, которые не переносятся со мной на следующий виток. Лучше потратить это время на программирование собственного мозга для битвы.
Когда тренировка наконец-то закончилась, все разбежались по казармам, чтобы избежать солнечного удара и вместе пожаловаться друг другу. Я пошел к сержанту Ферреллу, присевшему, чтобы завязать шнурки. Он здесь дольше, чем любой из нас, значит он и будет моей отправной точкой в программе боевого обучения. Да и не только потому, что он здесь дольше всех, если он передаст мне хотя бы 20 % своих навыков — это точно пригодится.
Волны тепла исходили от его головы, стриженой «под площадку». Иногда после трехчасового ОФП он выглядел так, что если бы он побежал триатлон и пришел первым, то не проронил бы при этом ни капли пота. У него был своеобразный шрам в основании толстой шеи — отличительный знак тех времен, когда у бронекостюма было еще достаточно много ошибок, и бойцам приходилось имплантировать чипы для увеличения скорости реакции. Этот шрам был некой медалью за заслуги в результате тяжелой 20-ти летней службы, которая и сейчас была не сахар.
— Заработал мозолей? — не отрываясь от своих ботинок спросил Феррелл. Он говорил на Берст раскатывая «эр», как это свойственно бразильцам.
— Нет.
— Стремаешься?
— Я бы соврал, сказав, что не боюсь, но я не собираюсь сбегать, если вы это имели в виду.
— Для салаги только после КМБ держишься просто молодцом.
— Вы же продолжаете свои тренировки, ведь так, Серж?
— Стараюсь.
— Вы не будете против, если я потренируюсь с вами?
— Это какой-то новый вид юмора, рядовой?
— Нет ничего смешного в том, чтобы уметь убивать, сэр.
— Ну, тогда что-то смешное с твоей головой, раз ты решил превратить себя в один из этих чертовых бронекостюмов за день до того, как мы умрем. Если хочешь хорошенько взмокнуть — пойди и сделай это меж бедер студентки. Взгляд Феррелла по-прежнему оставался на его шнурках. — Свободен.
— Серж, со всем уважением, но я не вижу, чтобы Вы бегали за дамами.
Феррелл наконец-то поднял свои глаза. 20-ти миллиметровые ружейные стволы, стреляющие по мне залпами из глубины ДОТов его загорелого лица. Я жарился под слепящим солнцем.
— Ты хочешь сказать, что я, типа, педик, которому приятнее сидеть в потном бронекостюме, чем между ног у женщины? Ты это хочешь мне сообщить?
— Эт-это н-не то, что я имел в виду, сэр.
— Тогда, ладно. Садись! — он провел рукой по волосам и хлопнул ею о землю.
Едва я сел, как со стороны берега повеял океанический бриз.
Я был на Исигаки, ты знаешь, — начал Феррелл. — Должно быть, лет десять назад. Бронекостюмы тогда были адски хреновыми. У них было такое место в паху, прямо вот там, а пластины подогнанны были плохо. Протирали кожу до мяса. И место, которое натиралось на тренировках — продолжало натираться и в бою. Болело так, что некоторые отказывались передвигаться ползком. Поднимались и шли прямо в гущу боя. Сколько ни говорили, что это убъет их — все равно находились такие, кто вставал и шел. Это как гулять с мишенью на груди! — Феррелл издал звук упавшей гильзы, — Дз-з-зэнь! Мы таким путем кучу народу потеряли.
Феррелл был наполовину японец, наполовину бразилец, но он приехал из Латинской Америки. Половина этого континента была опустошена Мимиками. Здесь, в Японии, где хай-тек дешевле хорошей еды, наши бронекостюмы были высококлассными машинами. Тем не менее, оставались еще страны, где все, что можно было сделать — это послать солдат с противогазом, старым добрым гранатометом и молитвой. Забудьте про артиллерию или поддержку с воздуха. Каждая победа, которую им удавалось получить, была всего лишь короткой отсрочкой. Нанороботы, испускаемые телами Мимиков, сжирали легкие еще оставшихся солдат. И так, шаг за шагом, безжизненная пустыня расползалась по территории, которую люди еще недавно назвали домом.
Феррелл был из семьи фермеров. Когда их войска начали терпеть поражение, он покинул страну и попал на один из островов на востоке — безопасные небеса, защищенные чудесами технологий. Семьи, чьи члены служат в ОCC, получают иммиграционные льготы — так он и попал в японские вооруженные силы.
Эти «Солдаты-иммигранты», как их называют, и попадают в бронепехоту.
— Ты когда-нибудь слышал выражение «кири обойру»?
— Что? — я был поражен услышав японский.
— Это старое изречение самураев, означает: «Повали врага и изучи его».
Я покачал головой. — Впервые слышу.
— Цукахара, Бокуден, Ито, Миямото Мусаси — все были знаменитыми самураями в свое время. Мы говорим о том же, что и пятьсот лет назад.
— Думаю, что однажды я читал комикс о Мусаси.
— Долбаные дети. Не могут отличить Бокудена от Бетмена. — Феррелл раздраженно вздохнул. Он знал об истории моей страны больше, чем я — коренной японец. — Самураи были воинами, посвятившими свою жизнь войне, прямо как я и ты. Как ты думаешь, скольких людей за всю свою жизнь убили те самураи, которых я назвал?
— Фиг его знает. Если их имена все еще витают в воздухе, спустя 500 лет, может… десять или двадцать?
— И близко нет. Записи того времени отрывочны, но число где-то между тремя и пятью сотнями. Каждый. И у них не было пушек. И бомб тоже. Каждого, кого они убили — они зарубили в схватке один-мать-его-на-один. Я бы сказал, что этого достаточно для получения медали или даже двух.
