Преподобный Брендон, казалось, боролся с сильнейшими эмоциями. Глаза у него выпучились.
– Пес с черными пятнами?
– Очень черными, но, боюсь, не чернее сердца, которое они прячут!
– И он действительно вмазал ему камнем в ребра?
– Насколько я мог судить, именно в ребра.
Священник протянул руку.
– Муллинер, – сказал он. – Этого я не знал. В свете фактов, на которые только что было обращено мое внимание, я без колебаний снимаю свои возражения. У меня с этим псом счеты со второго воскресенья перед третьим воскресеньем до Великого поста, когда он вцепился мне в лодыжку, пока я прогуливался по берегу реки, сочиняя проповедь «О некоторых тревожных проявлениях так называемого современного духа». Берите Джейн. Я охотно даю согласие. И пусть она будет счастлива, как должна быть счастлива любая девушка с подобным мужем!
После обмена еще несколькими трогательными фразами епископ с Августином покинули церковный дом. Епископ пребывал в раздумье и долго молчал.
– Я обязан вам очень многим, Муллинер, – наконец сказал он.
– Право, не знаю, – сказал Августин. – Разве?
– Очень, очень многим. Вы спасли меня от большой беды. Не прыгни вы в окно именно в ту секунду, не вмешайся – и я почти уверен, что мой дорогой старинный друг Брендон получил бы в глаз. Мое терпение подверглось жесточайшему испытанию!
– С нашим добрым священником иной раз бывает трудновато, – согласился Августин.
– Мой кулак уже сжался, и я как раз отводил плечо для размаха, когда вы остановили меня. Мне страшно подумать, к чему все это могло привести, если бы не ваши зрелые не по годам тактичность и деликатность. Меня могли бы лишить сана! – При этой мысли он задрожал, хотя день был очень теплый. – Я больше никогда не посмел бы показаться в «Атенеуме». Но тсс! – продолжал епископ, похлопав Августина по плечу. – Не будем задерживаться на том, что быть могло бы. Расскажите мне про себя. Очаровательная дочь преподобного Брендона – вы действительно ее любите?
– О да, да!
Лицо епископа посуровело.
– Подумайте хорошенько, Муллинер, – сказал он. – Женитьба – это не шутка. Не спешите, очертя голову, но прежде взвесьте все. Я сам супруг, и, хотя мне выпало великое счастье найти преданную подругу жизни, тем не менее порой мне кажется, что мужчине лучше оставаться холостяком. Женщины, Муллинер, непостижимы.
– Справедливо, – согласился Августин.
– Моя дорогая супруга – лучшая из женщин. И, как я не устаю повторять, хорошая женщина – это дивное творение, прилежащее добру, и она остается таковой при всех изменениях. Прелестна в своей юной красе и прелестна всю жизнь в красе сердца. И все же…
– И все же? – сказал Августин.
Епископ на мгновение задумался. Он слегка поизвивался с болезненным выражением на лице и почесал себя между лопаток.
– Хорошо, я откроюсь вам, – начал епископ. – Сегодня теплый ясный день, не так ли?
– Исключительно превосходная погода, – сказал Августин.
– Ясный солнечный денек, веет умеренный западный бриз. И все же, Муллинер, если вы способны поверить этому, моя супруга настояла, чтобы утром я надел толстое зимнее шерстяное белье. Поистине, – вздохнул епископ, – что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина, красивая и безрассудная. Притчи, одиннадцать, двадцать один.
– Двадцать два, – поправил Августин.
– Я и хотел сказать двадцать два. Оно из толстой фланели, а у меня очень чувствительная кожа. Будьте так любезны, милый, почешите меня пониже лопаток кончиком вашей трости. Мне кажется, это утишит раздражение.
– Но, мой милый несчастный старина епископ, – сочувственно сказал Августин. – Это недопустимо!
– Вы не говорили бы столь категорично, Муллинер, если бы знали мою жену. Ее решения бесповоротны.
– Вздор! – весело вскричал Августин. Он посмотрел между стволами деревьев туда, где леди епископша в сопровождении Джейн с безупречным сочетанием сердечности и снисходительности рассматривала сквозь лорнет лобелию. – Я в один момент все для вас устрою.
Епископ вцепился ему в локоть.
– Мой мальчик! Что вы задумали?
– Я просто намерен поговорить с вашей супругой, изложить ей суть дела как разумной женщине. Зимнее белье из толстой фланели в такой день! Нелепо! – сказал Августин. – Возмутительно! Никогда не слышал подобной чуши!
Епископ смотрел ему вслед, а его сердце наливалось свинцом. Он уже успел полюбить этого молодого человека, словно родного сына. И при виде того, как он столь беспечно устремляется прямо в пасть погибели, им овладела глубокая печаль. Епископ знал, какой становится его благоверная, если ей пытаются перечить даже самые высокопоставленные особы в стране – а этот доблестный юноша был всего лишь младшим священником. Еще несколько секунд – и она поглядит на него сквозь лорнет, а Англия усеяна сморщенными останками младших священников, на которых леди епископша поглядела сквозь свой лорнет. Он не раз видел, как они, удостоившись чести завтракать за епископским столом, съеживались, будто присыпанные солью слизни.
Епископ затаил дыхание. Августин приблизился к леди епископше, и леди епископша уже поднимала свой лорнет.
Епископ зажмурил глаза и отвернулся. А затем – годы и годы спустя, как ему почудилось, – его окликнул веселый голос, и, обернувшись, он увидел, что Августин бежит вприпрыжку между деревьями.
– Все в порядке, – доложил Августин.
– Все в-в порядке? – запинаясь, повторил епископ.
– Да. Она говорит, что вы можете пойти переодеться в тонкое кашемировое.
Епископ пошатнулся.
– Но… но что вы ей сказали? Какие доводы привели?
– Да просто заметил, что день такой теплый, и немножко пошутил по ее адресу.
– Пошутили по ее адресу?
– И она согласилась со мной очень по-дружески и сердечно. И пригласила меня как-нибудь на днях заглянуть к вам во дворец.
Епископ сжал руку Августина, как тисками.
– Мой мальчик, – сказал он надломленным голосом, – вы не просто на днях заглянете во дворец. Вы поселитесь во дворце. Будьте моим секретарем, Муллинер! И сами назначьте себе жалованье. Если вы намерены жениться, вам следует получать больше. Станьте моим секретарем, мальчик мой, и всегда оставайтесь при мне. Я много лет нуждался в ком-то вроде вас.
Уже близился вечер, когда Августин вернулся к себе – его пригласили ко второму завтраку в церковном доме, и он был душой небольшого веселого общества, собравшегося за столом.
– Вам письмо, сэр, – заискивающе сообщила миссис Уордл.
Августин взял письмо.
– С сожалением должен сказать, что скоро покину вас, миссис Уордл.
– Ах, сэр! Если я могу чем-нибудь…
– Не в том дело. Просто епископ сделал меня своим секретарем, и мне придется перевезти свою зубную щетку и штиблеты во дворец. Понимаете?
– Только подумать, сэр! Да вы и сами скоро будете епископом!
– Не исключено, – сказал Августин. – Отнюдь. А теперь разрешите мне прочитать его. – И он вскрыл конверт. По мере чтения его брови сходились на переносице во все большей задумчивости.
«Дорогой Августин.
Пишу в некоторой спешке, торопясь сообщить, что импульсивность твоей тетушки заставила ее совершить серьезную ошибку.
По ее словам, она отправила тебе вчера по почте флакон с образчиком моего нового «Взбодрителя», который изъяла без моего ведома из лаборатории. Упомяни она о своем намерении, я предотвратил бы большую неприятность.
Муллинеровский «Взбодритель» существует в двух формах – форма А и форма Б. Форма А – мягкое, но укрепляющее средство, предназначенное для людей, страдающих теми или иными недугами. Форма же Б, напротив, должна применяться исключительно в животном царстве и была создана для удовлетворения спроса, давно существующего в наших индийских владениях.
Как тебе, несомненно, известно, любимое времяпрепровождение магараджей – охота на тигров из беседки на спине слона. И в прошлом нередко случалось, что магараджу поджидало разочарование из-за расхождения во взглядах слона и его владельца на охоту как приятный досуг.
Чересчур часто слоны, завидев тигра, поворачивались и галопом отправлялись домой. Для борьбы с этой их повадкой я и создал муллинеровский «Взбодритель-Б». Одна столовая ложка «Взбодрителя-Б», подмешанная к утренней порции отрубей, понудит боязливейшего слона громко затрубить и, глазом не моргнув, ринуться на свирепейшего тигра.
А потому воздержись от употребления содержимого флакона, сейчас у тебя находящегося.
Остаюсь
Твой любящий дядя
Уилфред Муллинер».
Досконально изучив дядину эпистолу, Августин некоторое время пребывал в глубоком раздумье. Потом поднялся на ноги, насвистел несколько тактов псалма, исполняемого во время службы двадцать шестого июня, и вышел из комнаты.
Полчаса спустя по проводам летела следующая телеграмма:
«Уилфреду Муллинеру
«Башенки», Малый Лоссингем, Сейлоп.
