— Да это же и несмышленому ребенку сразу ясно станет, — отмахивался он от восторженных возгласов и похвал. — Эти два дня, пока хиромант в экипаже у меня показывал фокусы на картах и намекал на созвездия под тропиком Козерога, таинственных выстрелов не было? Не было! А анкетку мою партийную, которую просто по памяти вычитывал мне сучий сын капитан артиллерии, знал только начальник штаба? Установлено — знал. Обратно же, добивался ли этот сын черной магии, куда и когда я должен выезжать в рейд? Добивался! Начальнику штаба был известен приказ товарища комдива, но только времени моего выезда он, меценат хиромантии, знать-то и не знал. И не мог он об этом сообщить своему канониру, а ныне презренному трупу.
— Зачем же вы его сразу убили? — не давали покоя актрисы Князьковскому. — Ведь нужно было его судить.
— Суд все равно присудил бы его к смерти, — угрюмо ответил Князьковский. — Зачем же харчи до суда переводить? А я от него уже узнал все, что надо было… И вывел его в расход. Правда, за самочинную расправу до приговора мне по партийной линии вкатили-таки выговор, да еще и с предупреждением…
— Вот видите! Зачем же вы это сделали?
— Ну вас! — рассердился Князьковский. — Начинайте спектакль! — И он вырвался из круга актеров. — Ну, как вы этого не понимаете? За живого канонира ревком сто тысяч награды пообещал, а мне и миллион без интереса! Разве я его заради награды искал? Для интересов революции искал. А за мертвого канонира в объявлении ничего прописано не было. Значит, бесплатно!
И Князьковский поспешил на свои скатки ковров смотреть спектакль.
В антракте Князьковский поманил меня пальцем и потащил в уголок.
— Ты, братишка, кажется, председатель?
Я был председателем месткома.
— У меня тут заявленьице к тебе есть.
Он вынул из-за обшлага шинели листок и, аккуратно развернув его, протянул мне:
«В профессиональный местный комитет театра-студии Военного комиссариата От командира бронепоезда «Верный» товарища Князь Ковского.
Покорнейше прошу зачислить меня на должность сценариуса, альбо по усмотрению в число статистов-студийцев театра на исполнение ролей, но без довольствия, как получаю таковое в экипаже подчиненного мне броневика «Верный». По окончании ж революционной борьбы с недобитками мировой буржуазии покорнейше прошу меня считать в кадровом составе артистов и артисток пролетарского театра без совместительства.
Командир бронепоезда «Верный», меценат театра
Князь Ковский».
Первый драматург
И вот в один прекрасный вечер к нам в театр явился сам начпоарм.
За эти несколько дней фронт откатился на несколько десятков километров на запад, к границе. Только сегодня утром перед вокзалом остановился длиннейший эшелон с двумя паровозами «С» впереди. В теплушках с канцелярскими столами и набором всевозможных телефонных аппаратов, в классных вагонах, с выбитыми и забитыми фанерой окнами, был штаб армии и его политотдел.
В тот же вечер начпоарм во главе политотдела явился на спектакль «Юная буря» Разумовского. Днем как раз прибыло пополнение из далеких губерний Центральной России — на помощь украинским красноармейцам в борьбе против петлюровских гайдамаков. Места в театре были сплошь заняты совсем безусыми или густо бородатыми бойцами, — и политотдел армии пришлось разместить в оркестре. Начпоарм смотрел спектакль, опершись на рампу и прислонившись буденовкой к суфлерской будке.
Когда спектакль закончился, начпоарм появился из-за кулис и прошел прямо на сцену.
— Дайте свет! — приказал он. — И попросите всех работников театра собраться сюда.
Мы собрались немедленно все до единого. Актеры с размазанным гримом, полуодетые актрисы, вечно недовольные рабочие сцены, заспанный ночной сторож. Мы уже научились на приказы в боевой обстановке реагировать немедленно и точно.
Начпоарм ожидал на авансцене, опершись на рояль. Он быстрым взглядом осмотрел людей, разместившихся перед ним на скатанных реквизитных коврах, на мебели всех эпох или прямо на полу.
— Отставить! — отменил он свой приказ. — Мне нужны только актеры и вообще творческий персонал. Рабочие сцены, парикмахеры и реквизиторы могут идти. А впрочем, присутствовать могут все желающие.
Все остались на своих местах.
Рядом с начпоармом стояла женщина, тоже в буденовке, но не в шинели, а в красном драповом манто. Начпоарм попросил соблюдать тишину и заговорил.
Надо сказать, что это был блестящий оратор. Такого оратора нам еще не доводилось слышать. Голос его звучал сдержанно, фразы строились четко, паузы точно соответствовали законам логики и выразительности речи. Меткие метафоры и яркие, неожиданные сравнения пересыпали его речь. Мы слушали будто зачарованные. Даже ночной сторож не спал. Но главное было не в блестящей форме речи, а в самом ее содержании. Так с нами, актерами, еще никто не разговаривал.
Начпоарм говорил о гибели старого мира и о рождении нового неизвестного, неведомого еще, но несомненно прекрасного. Он говорил о том, что жизнь человека коротка, но человечество бессмертно. И человеческую личность, жизнь человека увековечивают наука, техника и искусство.
Таково, собственно говоря, было вступление к речи. И мы встретили его громкими аплодисментами.
Начпоарм призывал нас, интеллигенцию, служить народу верой и правдой и отдать все свои силы для великого дела построения новой жизни. Новая эпоха создает и свое искусство. И прежде всего — театр, наиболее массовую и доступную форму искусства. И начпоарм заверил нас, что пролетариат рядом с именами гениев, которые выйдут из его рядов, как только закончится вооруженная борьба против старого мира насилия, рабства и эксплуатации, — золотыми буквами запишет на страницах своей истории и наши имена, имена той интеллигенции, которая отдаст свои силы и свое мастерство на великое общепролетарское дело.
Мы, взволнованные, молчали.
— Создание пролетарского искусства уже началось! — воскликнул начпоарм, указывая рукой в сторону фронта и прислушиваясь к отдаленному грохоту орудий. — Оно началось там, где гремят пушки и льется кровь за пролетарское дело. В рядах бойцов на фронте сотни и тысячи будущих поэтов, художников, музыкантов и актеров. Они воспоют эту величественную борьбу в прекрасных, бессмертных произведениях искусства! И вы будете петь с ними в одном величественном хоре коммунистической культуры. Сегодня, — говорил дальше начпоарм, — на службу революции мы должны мобилизовать всё, и все произведения старого искусства тоже, пусть даже это будет искусство буржуазное. Оно способно дать утомленному бойцу хотя бы развлечение и отдых, обновить его духовные силы. Но только этого — мало! В действующей армии и театр должен выполнять действенную функцию. Он должен стать агитатором!
Начпоарм кончил, но наши аплодисменты на этот раз были несколько слабее. Мы были совершенно согласны с ним, однако несколько разочарованы. Ведь мы были только актеры, то есть исполнители, и вторую часть своей речи начпоарм, собственно, должен был адресовать не к нам, а, так сказать, к родоначальникам сценического искусства — к драматургам. Для того чтобы театр действующей армии мог бы выполнять по-настоящему действенную функцию, нужна была прежде всего пьеса — революционная пьеса.
Словно отвечая на наши мысли, начпоарм заговорил снова.
— Да, — сказал он, — репертуар — это прежде всего! Репертуар, в котором жили бы великие идеи нашего времени, идеи коммунизма, призывы к борьбе! Репертуар, в котором действовали бы прекрасные образы людей, борющихся за великое будущее человечества. И это должны быть образы не каких-то легендарных титанов-одиночек, а вот эти сотни и тысячи раз повторяющиеся образы окружающих вас рабочих, крестьян и красноармейцев. Такие образы надо создавать! Создайте их и покажите рабоче-крестьянским массам зрителей! И вы создадите пролетарский театр!
Мы молчали, чувствуя себя «без вины виноватыми». Начпоарм взглянул на часы. Было половина третьего. Приближался рассвет.
Тогда начпоарм расстегнул планшет и из-под карты вынул толстую тетрадь.
— Я сейчас прочту вам новую, только что написанную пьесу, и вы мне скажите о ней свое мнение. Режиссером ее будет вот этот товарищ. — И он указал на женщину, стоявшую рядом, в буденовке и красном манто.
На этот раз аплодисменты были снова дружные и громкие. Мы придвинулись ближе к чтецу. Сейчас нам прочитают настоящую революционную пьесу и даже спросят наше мнение о ней. Это было прекрасно, несмотря на поздний час.
Пьеса действительно была современная. В ней описывались события, которые происходили буквально на наших глазах в первых числах текущего месяца, — наступление красных частей на нашем участке фронта. И действующие лица были в ней действительно «сотни и тысячи раз повторяющиеся образы окружающей нас массы рабочих, крестьян и красноармейцев». В каждом эпизоде их были сотни. Но за револьверными, винтовочными и пулеметными выстрелами врассыпную и залпами, за разрывами ручных гранат, взрывами мин и орудийной канонадой этих людей не было ни слышно, ни видно. Кроме того, по ходу пьесы подрывался бронепоезд, взлетал в воздух склад артиллерийских снарядов и дотла сгорал уездный городишко среднего размера.
