Итак, он (не Чайковский, а Станиславский, разумеется) проснулся – я зашла в ванную – принял душ, вытерся моим полотенцем! – я вернулась в кухню – выпил чаю – я заглянула в холодильник – доел мою докторскую колбасу – я заглянула в хлебницу – и хлеб! – и ушел. Просто ушел, захлопнув за собой дверь. Не поцеловал меня на прощанье, не нацарапал мне что-нибудь вроде «жаль было тебя будить, увидимся вечером, целую, люблю»…
А, кстати, где хрустальные бокалы, из которых мы вчера так романтично пили шампанское?
Я отправилась на поиски. Бокалов не было ни на столе, ни на пианино, ни даже на полу.
Недоумевая, я вернулась на кухню.
Неужели он спер бокалы из-под шампанского? Но зачем?!
В тихой задумчивости я потянула на себя дверцу сушильного шкафа.
И обнаружила бокалы.
Они стояли на решетке. В отличие от чашки, вымытые.
Никогда бы в жизни не поверила, что боги способны мыть посуду. Боги вообще не подозревают о существовании грязи, не говоря уж о таких низких материях, как бытовая химия. Наведение чистоты – дело прислужников в храме.
И до чего же приятно узнать, что божества иногда снисходят не только до земной пищи, но и до земных дел.
– Ты мой бог, – запела я приятным голосом, – пусть все об этом знают! Ты мой бог! Ты первым мне сумел открыть любовь – и тебя я благодарю!
Достала из холодильника открытый пакет ряженки. Понюхала его содержимое – и предпочла не рисковать. Все-таки исчезновение божества – еще не повод травиться несвежей ряженкой.
Распахнув дверцу под мойкой, я замахнулась, чтобы бросить пакет в мусорное ведро и остолбенела.
В мусорном ведре было пусто.
Итак, божество вымыло бокалы и вынесло мусор. Но записки не оставило.
– По-моему, – сказала я кувшину с отфильтрованной водой, – это сюжет для триллера. Милого, приятного, уютного триллера в духе «Основного инстинкта». Настораживает только одна вещь…
Я выдержала эффектную паузу. Если бы кувшин умел говорить, он, несомненно, с жадным любопытством спросил бы меня: «Какая?». Но поскольку кувшин даром речи, к сожалению, не обладал, мне пришлось ответить, не дожидаясь вопроса.
– Непонятно, почему я до сих пор жива? Ведь он уничтожил все улики!
На всякий случай, я обследовала квартиру еще раз (в процессе поисков с аппетитом слопав несколько шоколадных конфет). И сделала еще одно открытие – похоже, что кто-то из нас вчера споткнулся о телефонный шнур. База беспроводного телефона валялась на полу за журнальным столиком, а вырванный из гнезда шнур со сломанным штекером – немного поодаль. Это значило, что я уже черт знает сколько времени живу без городского номера.
Воткнув шнур на место и худо-бедно закрепив его скотчем, я проверила, есть ли гудок в трубке и огляделась по сторонам в поисках мобильника, который как-то подозрительно скрылся с горизонта и не подавал признаков жизни.
Но прежде чем я успела его обнаружить, в мою входную дверь затрезвонили так яростно, что я от испуга подпрыгнула на месте и окончательно проснулась.
На цыпочках подкралась к двери и осторожно заглянула в глазок.
И страшно изумилась. Не помню, когда мне в последний раз доводилось видеть с утра в дверном глазке лучшую подругу. Разве что в детстве, когда мы вместе ходили в школу. Но то был другой дом и другой глазок…
Не успела я открыть дверь, как Лилька со сдавленным воплем налетела на меня, затрясла, заревела и заорала сквозь слезы:
– Ты, дура проклятая, ты что делаешь? Я думала, сейчас милицию вызывать буду, дверь ломать, а за дверью – твой труп!
– Да что такое, что случилось? – проблеяла я, вытирая со своего лица Лилькины слезы.
– Ты забыла что ли, что мы с тобой договорились вчера встретиться? – все еще шмыгая носом, спросила Лилька.
– Ой… – сказала я.
– А ты знаешь, что я тебе звонила на мобильник, и ты была недоступна?
– Ой… – сказала я, внезапно припоминая, что вчера выключила мобильник перед концертом, а потом, конечно же, так и не включила, да и когда мне было его включать?
– А ты знаешь, – тут Лилька еще раз встряхнула меня за плечи, – что я стала звонить тебе на городской, а никто не брал трубку? Что я звонила тебе полночи, а потом еще с утра?!
– Ой, мама!.. – сказала я.
– Хорошо, что твоя мама об этом не знает! Я не стала ей звонить! Я мучилась одна! Я чуть не рехнулась к утру! Я боялась – вдруг ты там отравилась или вены себе вскрыла.
– Я?! Отравилась?! С чего?! – искренне удивилась я.
– Да из-за этого дурака Димы!
Честно говоря, я даже не сразу сообразила, о чем речь. Я совершенно, просто намертво забыла о Диме, словно его никогда и не существовало. А заодно, кстати сказать, и о диете – словно Дима и диета шли общим набором.
– …Я отпросилась с работы, – продолжала ни о чем не подозревающая Лилька, – и поехала к тебе!!!
– Отпросилась с работы? – переспросила я. – А сколько сейчас времени?
– Ты что, так и живешь без часов?!
– Ну, у меня часы в мобильнике, – ответила я.
А кстати, я ведь так и не нашла этот чертов мобильник!
Лилька посмотрела на меня круглыми глазами:
– Между прочим, уже половина одиннадцатого! А ты почему дома? Заболела что ли?
– Пока нет! – завопила я и помчалась в комнату, на ходу скидывая с себя халат. – Но обязательно заболею! А может и умру! Ты меня довезешь до работы?
Лилька прошла за мной.
– Коне… чно. Слушай, а что тут… происходило? – спросила она, изумленно глядя на перекрученную постель.
Я выглянула из шкафа:
– Тебе так прямо и сказать, или ты сама догадаешься?
Лилька всплеснула руками:
– Нет, ну вы только посмотрите! Я ночей не сплю, думаю, что она там помирает, а она! Тем временем!
– А тебе бы больше понравилось, если бы я действительно померла? – прокряхтела я из недр гардероба.
– Честно говоря, не знаю, – сказала Лилька, обессилено усаживаясь за пианино. – Вот, пытаюсь понять, может, мне самой тебя придушить, для экономии душевных сил и времени?
– Очень, очень хорошая идея! Мне нравится! – я потеряла равновесие, натягивая джинсы, и с грохотом упала в шкаф. – Давай прямо сейчас, а то, знаешь ли, бремя жизни меня тяготит нестерпимо!
– Нет, это потом. Сначала расскажи, кто же тебя так… утешал.
Я вынырнула из шкафа полностью одетая:
– А вот рассказывать и краситься я буду у тебя в машине.
– Вот краситься в машине я бы тебе не советовала. Дороги в Москве не идеальные, а у меня пока еще не лимузин.
– Дороги в Москве, может, и плохие, – усмехнулась я, – зато пробки – хорошие.
Сумка накинута на плечо, рука тянется к лежащей на подзеркальнике связке ключей… И замирает.
Лилька пыхтела над рычажками дверного замка, упорно не желавшими с ней сотрудничать, и не заметила, как я, округлив глаза, правой рукой взяла ключи, а левой – лежавший прямо под ними компакт-диск.
На лицевой стороне коробки – божество с полуприкрытыми глазами, в черно-белом цвете – скромничает, делает вид, что оно не из золота, а из мрамора. Я заглянула внутрь, надеясь найти там записку.
И она, можно сказать, там действительно нашлась.
Одна из строчек в списке романсов была жирно обведена черной ручкой:
«Ах, зачем эта ночь так была хороша!»
И подпись, теми же чернилами: К. С.
Лилька справилась с замком и обернулась ко мне:
– Ты мне хоть скажи, кто он, а то меня разорвет от любопытства прежде, чем я дойду до машины!
В ответ я молча протянула ей диск.
И, спохватившись, полезла в сумку, чтобы включить мобильник.
Ожив, мобильник, словно только того и ждал, запищал, затрясся, и сообщил о приходе аж пяти смс-ок сразу:
«Станиславский: О любви не говори… А молчать не в силах – пой! Это намек!».
«Станиславский: Тебе понравился диск? А романс?»
«Станиславский: Черт, я забыл вымыть чашку! Но ты ведь не обиделась?»
«Станиславский: Не знаю, чем ты так занята, но я позвоню тебе вечером!».
Улыбаясь во весь рот, я полезла читать пятую.
Она была не от Станиславского, а от Нюты. И гласила: «Ты где вообще?!! Тут такое творится!»
Мое настроение, которое только что сияло и переливалось всеми цветами радуги, лопнуло, словно мыльный пузырь.
7
Подводить глаза в машине я, конечно, не рискнула, а вот губы накрасить – попыталась. К сожалению, попытка совпала во времени с выбоиной в асфальте. После я долго стирала помаду с ноздри и уха, информируя Лильку, что в Серебряном веке – подражая веку Восемнадцатому – румянили именно эти места. Лилька ответила, что тогда мне следовало бы еще нарисовать по всему лицу мушки и напудрить волосы, но едва ли в Восемнадцатом веке одобрили бы мои джинсы в заплаточку и кедики в цветочек, а про Серебряный век и говорить нечего. И напомнила мне про обещание поведать чудесную историю исцеления от Димы.
Нас снова подбросило на выбоине, и губная помада очутилась на моей левой брови. Я достала вторую влажную салфетку из Лилькиного бардачка, и поклялась, что она узнает все не позже, чем сегодня вечером. Если, конечно, мне удастся дожить до той чудесной поры. А рассказывать любовные истории в тот момент, когда где-то там Нюта, возможно, тонет в невзгодах, как княжна Тараканова в Петропавловской крепости, залитой волнами Невы, у меня не было решительно никаких душевных сил.
