Он прощально помахал рукой и пошел прочь от меня по коридору – и вдруг в два прыжка вернулся:
– Да, телефончик-то продиктуй!
Я продиктовала, запинаясь на каждой цифре.
Совершенно дезориентированная и обескураженная – не каждый день знакомишься с античным божеством, а уж такого, чтобы произведение искусства звало тебя на свой концерт и спрашивало телефонный номер, со мной и подавно не бывало, – влетела я в комнату и, поспешно схоронившись среди нагромождения шкафов, засунула коньяк на свою полку, в самую глубину, за стопки книг – сборник статей Бердяева, воспоминания Софьи Андреевны Толстой в двух томах, Толковый Словарь названий женщин и три детективных романа Элизабет Джордж.
Засунула – и призадумалась, тихонько напевая себе под нос: «Чашку кофею я тебе бодрящего налью». Конечно, на Софью Андреевну и Бердяева со словарем никто из сотрудников не посягнет. А вот детективы… Вдруг кому-нибудь захочется скоротать вечерок за леденящим душу чтением, и наткнется на коньяк, к тому же в початой бутылке. Многие чистые, нежные души могут не устоять перед соблазном. Нет, мне не жалко коньяка, тем более купленного на чужие деньги, но ведь чистые души могут быть, как и мы сегодня, застигнуты врасплох злобным Дракулой…
Осторожно выглянув из-за дверцы шкафа, я произвела рекогносцировку. Референт Федя, невидимый за огромным монитором, пощелкивал компьютерной мышью – то ли составлял учетный табель, то ли раскладывал пасьянс. Режиссер Жора, сидевший ко мне спиной, напряженно вчитывался в расписание матчей какого-то заморского футбольного клуба, уплетая неизвестно где добытую корзиночку с кремом. Проглотив слюну, я поспешно отвела от него взгляд. Больше в комнате никого не было. Все прочие коллеги, очевидно, либо приходили в себя после собрания, забившись в какие-то укромные уголки здания – либо с великим энтузиазмом трудились на благо любимого канала.
Мобильник, спрятанный в кармане джинсов, издал пронзительный писк.
«А здорово ты прятала бутылку под кофту. J Жаль, что я не коньяк! КС»
Перечитав эсэмэску несколько раз, я достала бутылку из-за книжек и сделала из нее большой глоток.
3
После ударной дозы коньяка пол в комнате слегка накренился, и возвращаться в нормальное положение никак не желал. К тому же песня про чашку кофею, в особенности та ее часть, где сообщалось, что «ты ж еще молодой, ты еще страдаешь е-ерундой!», так и рвалась из моей груди. Работать в таких невыносимых условиях стало совершенно невозможно. Осторожно разведав обстановку и с удивительной для самой себя ловкостью вызнав, что начальство, насладившись сеансом высасывания крови из подчиненных, отбыло на какую-то торжественную презентацию и возвращаться в нашу убогую обитель не собирается, совершила дерзкий побег с работы.
Надо сказать, у побега была и уважительная причина – идти на концерт в джинсах и свитере после эсэмэски от Станиславского я никак не могла.
Сбросив обувь и сунув ноги в домашние тапочки, я прошла в гостиную и, как всегда, не смогла побороть искушения. Распахнула настежь балконную дверь и вышла.
Взялась обеими руками за перила балкона, глядя прямо перед собой. Набрала полную грудь воздуха. И, повернув голову вправо, выдохнула.
Там, за мостом, за изгибом реки, торжественно возвышалась громада из красного кирпича, словно гигантская корона – обруч-стена в зубцах и башни, а на башнях – флажки и красные звезды.
Я смотрела на Кремль, и сердце мое учащено билось.
Вернувшись обратно в гостиную, я села, чтобы унять головокружение, на диван и осмотрелась по сторонам.
Старинное фортепьяно с канделябрами, полными оплывшего воска. На нем – фарфоровая чернильница-пенек с двумя медведями, ссорящимися из-за ягод, оправленный в серебро бычий рог, две статуэтки Ломоносовского завода – выдра, зажавшая в зубах трепещущую рыбину, и белый барашек с золотыми закрученными рогами, вазочка с портретом Пушкина и вращающийся металлический календарь. Витрина с посудой. Двустворчатый книжный шкаф, за стеклами дверец – потрепанные собрания сочинений всевозможных классиков полувековой давности и черные переплеты первого издания Большой Советской Энциклопедии. На стене – безмолвные часы с неподвижным маятником и две фотографии: пухлощекий мальчуган в вязаном чепчике, прижимающий к себе картонный конус-кулек, полный конфет, и полная женщина в кружевном воротнике с брошкой-камеей под горлом. Моя прабабушка, которой я никогда не видела. И мой отец.
До сих пор не верилось, что всё вокруг – и эта комната, со всеми ее сокровищами, и две других, и даже вид из окна – прекрасный, чарующий, несбыточный, словно сон – все это теперь принадлежит мне одной.
Еще труднее было поверить в подлинность истории, эпилогом которой стало мое водворение в этом земном раю. История казалось выдумкой неумного, но бойкого романиста, точнее романистки, потому что история дорогой квартиры отдавала дешевой мелодрамой.
Отец в моей жизни отсутствовал начисто, тревожа только воспоминаниями – смутными, почти забытыми: сгущающиеся сумерки, нескончаемо долгое ожидание так и не состоявшейся встречи, растерянность, обида, отчаяние, разрывающее сердце, и горькие слезы в подушку. Все эти чувства давно существовали только в моей памяти, а отца не было и там – можно было открыть альбомы и старые папки, посмотреть на фотографии, но симпатичное лицо молодого человека в старомодной прическе – остромодной в тот момент, когда был сделан снимок – не вызывало в моей душе ни малейшего движения. Да, был такой человек, разошелся с моей мамой, когда мне было пять лет, приходил каждые выходные, потом раз в месяц, потом по праздникам, потом раз в год, и, наконец, совсем исчез – ни звонка, ни открытки, словно и не было его никогда. История обычная, даже скучная.
Жизнь шла своим порядком, но однажды порядок нарушился – в нашу дверь позвонил какой-то старик. Мама разговаривала с ним на лестнице, в квартиру не пустила, вернулась в дом с покрасневшим сердитым лицом и бросила на стол толстую пачку розовато-красных банкнот – большие деньги, целое сокровище! О чем был разговор, она мне так и не сказала.
Банкноты отнесли в сберкассу, чтобы они приросли процентами к моему шестнадцатилетию; но праздник не удался – лихие девяностые слопали мой подарочек вместе с прочими сбережениями многомиллионного советского народа. А старик оказался отцом моего отца – и умер прошлым летом, так никогда и не став мне настоящим дедушкой. Отец, как выяснилось, умер годом раньше – от болезни, погубившей не одно поколение русских мужчин – и я, совершенно неожиданно для себя, оказалась единственной наследницей не очень большой квартиры в центре Москвы.
Три месяца назад я перевезла сюда посуду, одежду, десять баночек с чаем и несколько огромных коробок с любимыми книгами, а старую квартиру заперла на ключ, в ожидании тех лучших времен, когда кому-нибудь из друзей понадобится жилплощадь по символической цене. Все в один голос говорили мне, что я дура, и что надо было остаться в старой квартире, а эту сдать каким-нибудь полоумным иностранцам и получать огромные деньги, но я была непреклонна. Я чувствовала себя Скарлетт О’Харой, наконец-то обретшей свою обетованную Тару.
Мне хотелось жить в квартире с окнами на Кремль.
4
В назначенный час, в неброском, но элегантном брючном костюме из черного вельвета, с букетом тюльпанов в руке – сдержанно и небанально, не то что эти торжественные и патетические розы, не говоря уж о кладбищенских гвоздиках – я подошла ко входу в «Овощебазу».
Когда-то «Овощебаза» действительно была настоящей овощной базой, но овощи на ней кончились еще на закате Советской власти. Вместо них появились люди – свободные художники. Свободные от традиций, морали и условностей. И от денег. Художники своими силами очистили овощебазу от гнилья – и зажили своей странной, нищей, но буйно-веселой жизнью. Альтернативные показы мод, выставки, концерты. Вход дешевый, а то и совсем бесплатный. Много творческих идей и того, что способствует появлению этих идей – секса, выпивки, и, конечно же, наркотиков. Вскоре под своды овощебазы потянулись, говоря языком милицейского протокола, криминальные элементы. Сперва они продавали публике и художникам дурь и колеса, потом решили из простых участников сделаться хозяевами. На овощебазе зазвучали выстрелы, пролилась кровь… Свободное содружество художников лопнуло, словно аквариум, пробитый пулей. Живая вода ушла в землю, а золотые рыбки, немного побившись и подергавшись, умерли от удушья. Бандитам легко было отобрать у художников волшебный домик, но в их руках он перестал играть музыку и переливаться разноцветными огнями. И они оставили овощебазу – так бросает на землю сломанный инструмент тот, кто ничего в жизни не создал собственными руками.
Овощебаза долго стояла бесхозной – гигантское пристанище бомжей и бродячих собак, но года два назад туда пришли люди с воображением, а главное – со средствами. Нелегальных обитателей овощебазы попросили освободить помещение, по руинам бойко забегали смуглолицые мужчины в белых касках и оранжевых жилетках. И вот – новый центр концептуальных искусств распахнул двери всему актуальному. Даже изгнанные художники вернулись – те, кто не умер от внезапной остановки сердца и не вышел по странной рассеянности в окно десятого этажа. Теперь там, где когда-то лежали капустные кочаны, разместились картины и инсталляции, по соседству раскинулись на открытых полках и широких столах пудовые фотоальбомы с кинозвездами и моделями на обложках, а на месте бывшего картофелехранилища разместился киноконцертный зал.
