Императрица, желая знать мнение иностранных посланников относительно Киева, спросила у них, как им нравится этот древний город.
— Ваше величество, я не видал города прекраснее, величавее великолепного Киева, — ответил римскоимператорский посол граф Кобенцель.
— Откровенно говоря, это печальное место, где встречаются одни развалины и мазанки, — сказал английский министр Фицгерберт.
Граф де Сегюр был остроумнее их и так ответил:
— Ваше величество, Киев представляет собою прошедшее и будущее великого города.
Сама же императрица так писала о своем впечатлении, произведенном на нее Киевом: «Киев по своему положению есть место очень живописное. От прежнего его великолепия остались одни церкви. Четыре части города, находящиеся на горе и на долине, весьма обширны, но очень худо застроены. Однако же давно сей город не имел столь большой нужды в хороших квартирах, как во время моего в нем пребывания. Число разных приезжих народов было весьма велико».
Принц де-Лиль, пересчитывая знатных польских вельмож, кавказских князей, высокопоставленных духовных лиц, бывших тогда в Киеве, замечает, что даже Людовик XIV позавидовал бы Екатерине, если бы увидал пышность и знатность общества, окружавшего государыню в Киеве.
Во время пребывания Потемкина в Киеве шли приготовления к дальнейшему шествию императрицы; ему много было хлопот, так как государыня, выезжая из Киева, вступала в его наместничество; Потемкин готовился к приему государыни на Днепре, в Херсоне и в Севастополе. Времени на приготовление было достаточно, потому что зима стояла довольно суровая даже и в Киеве; мороз доходил до 20-ти градусов; надо было выжидать весны.
Князь Потемкин хоть и занят был приготовлением к дальнейшему, путешествию императрицы, но также находил время и для своих «амурных дел».
Он неотступно преследовал княжну Наталью Платоновну и не терял надежды на взаимность. Только благодаря любимице государыни, Марье Саввишне Перекусихиной, как уже знаем, Григорий Александрович на время оставил княжну в покое. Князь Потемкин бесился, избалованный женщинами и не знавший преград своим желаниям.
Княжна Наталья Платоновна оставалась недосягаема для могущественного Потемкина.
Десять лет добивался он взаимности, и все тщетно. Княжна была тверда как скала, сердце ее холодно ко всем ухаживаниям Потемкина.
«У этой княжны не сердце, а камень или кусок льда. Предо мной не могла устоять ни одна красавица, я играл женщинами, как шашками или пешками. И что же, княжна меня пересилила. Я, может быть, и достиг бы своей цели, если бы не эта старая ведьма, Перекусихина. Надо на время оставить княжну, а то Перекусихина и в самом деле пожалуется на меня государыне. Нет, не надо доводить до этого. Я никогда не чувствовал такого влечения ни к одной женщине, как к княжне… Ради Этого увлечения я даже не остановился и перед преступлением, и стоявший мне преградою Серебряков погиб. Зачем государыня взяла ее с собой?.. Я боюсь, не наделать бы мне каких глупостей, благодаря своему увлечению… Надо действовать осторожно, — узнает государыня про мое увлечение, она этого никогда мне не простит» — таким размышлениям предавался светлейший князь и фаворит Потемкин, по обыкновению лежа на диване.
Во время пребывания своего в Киеве он жил в Печерском монастыре, в отведенных ему кельях.
Князь был нервен, хандрил и вел в Печерском монастыре странный образ жизни. «Если кто, — пишет граф Сегюр, — поднимался в Печерский монастырь, чтобы посетить Потемкина, который там расположился, то подумал бы, что присутствует при аудиенции визиря в Константинополь. По врожденной ли склонности к неге или из притворного высокомерия, которое он считал уместным обнаруживать, он изредка показывался в фельдмаршальском мундире, покрытый орденами и бриллиантами, весь в шитье и в галунах, расчесанный, напудренный, но чаще всего ходил в халате на меху, с открытой шеей, в широких туфлях, с нечесаными волосами; обыкновенно он лежал, развалясь, на широком диване, окруженный множеством офицеров и значительными сановниками империи; редко приглашал он кого-нибудь садиться и почти всегда усердно играл в шахматы, а потому не считал себя обязанным обращать внимание на русских или иностранцев, которые посещали его».
Во время игры в шахматы князя Потемкина никто не смел отвлекать от игры. Графу Сегюру необходимо было переговорить с Потемкиным; он немедленно отправился в Печерский монастырь и застал «великолепного» князя Тавриды за шахматами. Вельможи, иностранцы и свита князя Потемкина безмолвно стояли и следили за игрой.
Потемкин, увлеченный игрою, по обыкновению не обращал ни на кого внимания. — «Тогда я прямо подошел к нему, — пишет в своих записках Сегюр, — обеими руками взял и приподнял его голову, поцеловал его и попросту сел подле него на диван. Эта фамильярность немного удивила зрителей, но так как Потемкину она не показалась неуместной, то все поняли мои отношения к нему».
Потемкин все же нахмурился и с неудовольствием спросил, не переставая играть:
— Что вам надо, граф?
— Мне необходимо говорить с вами, ваша светлость.
— После, после.
— Нет, ваша светлость, разговор наш не требует отлагательства, — настойчиво промолвил Сегюр.
— Как это скучно, как скучно! Вероятно, относительно Турции, так что ли? — оставляя игру в шахматы и зевая, спросил Потемкин у графа Сегюра.
— Вы угадали, ваша светлость.
— Ну, говорите, я слушаю. А вы все ступайте, оставьте нас, — князь Григорий Александрович бесцеремонно махнул рукой, давая тем знать находившимся в его кабинете лицам, чтобы они вышли.
Начался разговор французского посланника с князем Потемкиным.
В это время Франция косо смотрела на успех нашего оружия против турок.
Франция опасалась, что Россия совсем уничтожит Турцию.
Политику Франции готова была поддержать и Австрия, хоть австрийский император и считал себя искренним другом императрицы Екатерины Алексеевны; так же и король прусский Фридрих II шел против могущества России на Востоке. Фридрих был сердит на Россию за блестящие победы русского войска в Пруссии при императрице Елизавете Петровне.
— Я немало удивляюсь, граф, ваша нация образованнейшая в мире, а защищает турок, этих изуверов, невежд, — не сказал, а нервно крикнул князь Потемкин, бегая по своему кабинету; разговор с Сегюром волновал его.
— Того требует политика, ваша светлость….
— Политика! политика!… А знаете ли вы, граф, теперь вся Европа в праве обвинить Францию, которая так упорно охраняет варварство и чуму.
— Позвольте, князь, заметить, что неприкосновенность Турции есть необходимость для многих держав.
— Уж если вы хотите сохранить Турцию в Европе, эту варварскую страну, то, по крайней мере, согласитесь, что турок необходимо стеснить в более естественных и приличных им границах, во избежание частых с ними войн.
— Я понимаю вас, князь, — вам нужен Очаков и Аккерман, но, ваша светлость, это почти то же, что требовать Константинополя, — это значит объявить войну! — возразил французский посланник князю Потемкину.
— На это, граф, я вам скажу следующее: если турки на нас нападут, мы их, разумеется, разобьем и возьмем такую контрибуцию, какую захотим.
— Может, возьмете и Константинополь?..
— Да, да, граф, может, скоро наступит то вожделенное время, когда на храме Софии снова засияет святой крест, — христианство победит ислам! «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!» — с воодушевлением произнес князь Григорий Александрович.
Излюбленной мыслью Потемкина, до самой его смерти, было завладеть Константинополем и водрузить там вместо полумесяца святой крест.
XVII
В одном из окрестных монастырей древнего Киева, в убогой келье, спасался старец-инок Мисаил, проживший более пятидесяти лет в обители; слава о его святой, подвижнической жизни распространилась далеко за пределы стольного Киева.
Народ шел к старому Мисаилу со своими душевными и телесными недугами.
Для всех у старца-инока было готово слово любви и утешения.
К нему-то за словом утешения и решилась идти княжна Наталья Платоновна Полянская в сопровождении своей подруги Марии Протасовой.
Не без страха и волнения переступили они порог кельи старца-подвижника.
Кроткими и ласковыми глазами посмотрел Мисаил на вошедших к нему в келью благородных девиц.
Обе они подошли к нему под благословение.
— Мир вам, сестрички, — проговорил инок Мисаил, благословляя княжну Наталью и Марию Протасову.
— Откуда вы? — спросил у них старец; по их дорогой одежде он догадался, что гостьи у него важные.
— Из Петербурга, святой отец, — за себя и за подругу ответила Мария Протасова.
— Видно, с царицей прибыли в наш Киев?
