Обе они подошли к нему под благословение.
— Мир вам, сестрички, — проговорил инок Мисаил, благословляя княжну Наталью и Марию Протасову.
— Откуда вы? — спросил у них старец; по их дорогой одежде он догадался, что гостьи у него важные.
— Из Петербурга, святой отец, — за себя и за подругу ответила Мария Протасова.
— Видно, с царицей прибыли в наш Киев?
— Да, святой отец, мы фрейлины ее величества.
— Так, так… Что же вас, сестрички, привело в мою убогую келейку?
— Спросить, святой отец, духовного совета, что мне делать: у меня был жених и за несколько дней до свадьбы он куда-то исчез. И вот, в продолжение десяти лет, я не получаю от него никакой весточки. Не знаю, жив ли он? Не знаю, как и молиться за него: как за живого или как за мертвого, — печально проговорила княжна Наталья Платоновна.
— Жив человек… Жив твой жених… Молись о его здоровье и обрящешь его, — подумав несколько, проговорил старец.
— Как, святой отец, ты говоришь, он жив? — не скрывая своей радости, воскликнула княжна Полянская.
— Молись, говорю, и обрящешь.
— Господи, какая радость! Твоим словам, святой отец, я верю. Твоими устами говорит сам Бог. Как мне благодарить тебя?
— Не меня благодари, а Господа Бога. И верь, сестричка, что Господь не допустит напрасно погибнуть человеку. Как ни будь сильна кривда-лиходейка, а все же правда-матка ее осилит. Вспоминай своего жениха милостыней и добрыми делами. Твоя милостыня, сестричка, твое добро вернут к тебе и твоего жениха. Надейся на милость Божию.
Княжна Полянская и Марья Протасова простились со старцем-отшельником: княжна хотела дать ему денег, но старец-инок не взял.
— Мне не надо, отдай нищим и неимущим, а мне зачем деньги? У меня и хлеб есть, и угол есть. Отдай деньги тому, кто нуждается. Прощайте! Храни вас Бог! — Инок Мисаил благословил подруг и с миром их отпустил.
О, какою радостью наполнилось сердце княжны, когда она услышала вдохновенные свыше слова старца-подвиж-ника.
— Мари, милая, святой отец своими словами обновил меня. Теперь я верю, что мой милый жених жив. И кто знает, может, и, на самом деле, с ним скоро увижусь, — радостным голосом проговорила княжна, обращаясь к своей подруге.
— А скажи, княжна, наш великолепный князь бросил за тобой свои ухаживания? — спросила Марья Протасова.
— Кажется, после головомойки Марьи Саввишны, Потемкин решил оставить меня в покое.
— Наша Марья Саввишна шутить не любит. Что не так, она ведь и государыне нажалуется. Ее все боятся. На что моя тетушка, и та подчас трусит Марьи Саввишны, хоть за глаза и ругает ее.
— Разве твоя тетя не ладит с ней? — спросила княжна у своей подруги.
— Нет, при государыне они кажутся чуть не приятельницами, а как государыни нет, то готовы друг другу глаза выцарапать. От тетушки мне часто достается за мое хорошее отношение к Марье Саввишне.
— Марья Саввишна — добрая, сердечная женщина.
— Вообрази, княжна, и я о том же говорю; и тетя за это меня ругает и сердится, — с милой улыбкой проговорила Марья Протасова.
В таких разговорах подруги дошли до ворот монастыря и тут совсем неожиданно повстречались с князем Потемкиным.
Григорий Александрович приехал в роскошной придворной карете, запряженной в шесть лошадей, с гайдуками и с ливрейными лакеями.
Княжна Наталья и Марья Протасова удивились и испугались этой встречи; особенно же смутилась и растерялась княжна, она никак не ожидала встретить здесь светлейшего.
Потемкин сам немало был удивлен этой встрече.
Он остановился, окинул беглым взглядом подруг и проговорил:
— Какая неожиданная встреча. Вы были у о. Мисаила.
— Да, князь. Кажется, и вы к нему направляетесь, — оправившись от неожиданности, промолвила Марья Протасова.
— Вы отгадали, я к нему иду. Я давно собирался к этому монаху, который, говорят, хорошо изучил человеческую жизнь и обладает даром предсказывать. Но я этому плохо верю.
— Как, ваша светлость, вы не верите в святость жизни старца?! — с удивлением и досадой спросила Марья Протасова у Потемкина.
— Что же вы так удивлены?
— Признаюсь, князь… Вы не верите в святость жизни старца Мисаила, а сами к нему приехали?
— Я… я делаю то, что многие делают. А вы, княжна, вероятно, ходили спрашивать у старца про свою судьбу, не правда ли? — обратился Потемкин к княжне Полянской.
Она ничего не ответила.
— Что же вы молчите… Вы не хотите сознаться…
— В чем, князь?
— А в том, что ходили гадать к монаху про свою судьбу.
— К иконам гадать не ходят…
— Ну, спрашивать, узнавать… Не все ли равно? Что же вам, княжна, сказал монах? — в словах Потемкина слышалось какое-то раздражение, досада и насмешка.
— Для вас, князь, все равно, что бы ни сказал мне святой отец.
— Княжна, вы сердитесь на меня, презираете? — тихо проговорил Григорий Александрович.
В это время Мария Протасова отошла от княжны.
— Нет, — коротко ответила ему княжна.
— Нет, нет., вы меня презираете… и я, княжна, признаю это достойным… Я достоин вашего презрения…
— Князь, вы, кажется, раскаиваетесь? — поднимая на Потемкина свои чудные глаза, спросила у него княжна Полянская.
— Да, да… раскаиваюсь…
— В добрый час, князь…
— Вы, вы безжалостны ко мне… Я, опьяненный к вам любовью, готов на все, готов к вашим прелестным ножкам положить свою жизнь, а вы…
— Одумайтесь, ваша светлость, что вы говорите и где?… Здесь смиренная обитель, сюда идут со скорбями…
— И я, княжна, скорбный…
— Вы, вы!
— Да, да, я… я… удивлены?
— Признаюсь… вы, могущественный человек в империи…
— А все же, княжна, я скорбный…
— Князь, вы почитаете себя передо мною виноватым, так?…
— Да, да, почитаю.
— Загладьте, ваша светлость, свой проступок…
— Приказывайте чем?
— Верните мне жениха, — тихо проговорила княжна Наталья Платоновна.
— Это… это невозможно… вы желаете, княжна, невозможного, — сухо ответил Потемкин, меняясь в лице. — Я не Бог и не могу воскрешать мертвых, — громко добавил он.
— Мой жених жив…
— Об этом, вероятно, сказал вам тот монах, у которого вы только что были?
— Да, святой отец вселил надежду в мое сердце, он меня много обрадовал. В его слова я верю, князь.
— Это ваше дело… Простите, княжна, я удивляюсь вашей наивности: вы считаете своего жениха живым, когда он давным-давно похоронен… Это даже и не наивность, а просто безумие…
— Считайте меня, князь, безумной, наивной, какой хотите, а все же я вам скажу, что офицер Серебряков, мой милый жених, жив, жив… И я уверена в скорое с ним свидание…
— И все это со слов монаха?
— Если хотите, да — повторяю, я верю в слова святого старца… Прощайте, ваша светлость, нам пора ехать… Мари, куда же ты отошла? Поедем, время, — обратилась княжна Наталья Платоновна к своей подруге. И слегка поклонившись Потемкину, они сели в экипаж.
А князь Григорий Александрович, опустив величавую голову, направился в убогую келейку о. Мисаила.
Он застал святого старца за молитвой. Не желая прерывать свою беседу с Богом, старец не обращал внимания на вошедшего к нему всесильного и могущественного вельможу.
Потемкин был в простом мундире, он не хотел, чтобы сразу узнал монах-подвижник, что у него за гость.
«Светлейший» стоял у двери в келье и, скрестив на груди руки, терпеливо выжидал окончания молитвы старца. Вот молитва кончена; старец вопросительно поднял свои глубокие и умные глаза на Потемкина.
— Благослови, отче, — тихо промолвил Григорий Александрович, подходя под благословение к иноку.
— Бог благословит на все доброе, чадо…
— Ты меня не знаешь?
— Знаю… Ты сильный мира сего… И пришел в мою келейку, чтобы искусить меня, — строго проговорил инок Мисаил.
— За советом к тебе я пришел, а не за тем, чтобы искусить тебя…
— В моем совете ты, князь мира сего, не нуждаешься…
— Если бы я не нуждался, то не пришел бы к тебе, — раздражительно промолвил Потемкин.
— Для искуса и испытанья пришел ты ко мне… Мятежен твой дух, гордыня обуяла тебя… Читаешь ли ты библию?
— Читаю…
— Историю царя Навуходоносора знаешь ли? — все строже и строже спрашивал инок у «светлейшего».
— Знаю, читал.
— Если хочешь быть счастливым и довольным — забудь свое величие… Не походи на вавилонского царя и чаще вспоминай превратность судьбы человеческой. Кто ныне в славе и в богатстве, тот завтра нищ и убог… Твое величие, могущество — все тлен, земля, — наг бо родился и наг в землю отыдешь…
— Ты, старец, предсказываешь мне скорую смерть! — меняясь в лице, воскликнул Потемкин.
— А ты боишься смерти? Не смерти бойся, а греха!
