раз заставал мать читающей «Тыгодник повшехный» (видимо, она уже не была той ортодоксальной иудейкой, что в молодости). Летом он поместил ее в больницу к знакомым врачам, уверенный в ее скорой кончине. Однако она поправилась[1006]. Болезнь матери заставила Лема затеять постройку нового дома (примерно в километре от старого), более вместительного, что позволяло выделить помещения для секретаря и помощников по хозяйству: Лемы начали задумываться о старости. Им повезло: строительство взял на себя Фридерик, свояк писателя, а внутренним убранством обещала заняться его жена, сестра Барбары, дизайнер по профессии.
В ноябре 1978 года Лем наконец разорвал все договоры с «Выдавництвом литерацким», протестуя против запрета «Волшебника Земноморья» в переводе Бараньчака. Такая принципиальность заслуживала уважения – но мог ли Лем поступить иначе? Еще в конце 1976 года близкую ему «Одру» покинули несколько человек в знак протеста против увольнения главного редактора, наказанного за рекламу творчества Бараньчака и других диссидентов[1007]. Пойди Лем на уступки директору издательства Кужу, от него просто отвернулись бы друзья.
Лем продолжал преподавать в Ягеллонском университете, но осенью 1978 года посещаемость его лекций упала, что озадачило писателя. Барбара даже пришла с проверкой и тоже была удивлена – по ее словам, интеллект Лема нисколько не ослаб (не «скапцанял», как выразился Лем в письме Врублевскому, использовав слово из львовского диалекта). Однако студентов не прибавилось[1008].
К осени 1978 года внутри диссидентского движения назрели конфликты – не только между правыми и левыми, но также между деятелями культуры и Комитетом защиты рабочих. Киёвский даже сравнил Комитет с «Красными бригадами», обвинив организацию в беспардонном давлении на сотрудников, провокациях и в стремлении навязать свою диктатуру всему движению[1009]. Анджеевский погрузился в саморазрушение, а Ворошильский после конфликтов с Михником ушел из редакции «Записа».
И тут произошло неожиданное. 16 октября 1978 года, когда шеф краковской милиции на собрании парторганизации местного отделения СПЛ докладывал о подрывной роли епископата, в помещение влетела буфетчица и сообщила, что римским папой только что избрали Кароля Войтылу. Глава воеводского парткома и воеводского совета Казимир Барчиковский, обретя дар речи, потребовал от начальника милиции немедленно представить ему досье на кардинала, после чего удалился с собрания. Стоило ему выйти, как Махеек, ярый ненавистник костела, мрачно изрек: «Ставлю пол-литра, что с сегодняшнего дня будем целовать задницу католикам»[1010].
Краков сошел с ума. По всему городу, невзирая на будний день, зазвенели колокола. Народ высыпал на улицы, не веря случившемуся. Власти скрепя сердце вынуждены были поздравить соотечественника с высокой честью, а 22 октября позволили телевидению вести прямую трансляцию церемонии интронизации. Щепаньский целый день просидел у Лема перед цветным телевизором, следя за историческим событием[1011]. Сам Лем был так вдохновлен триумфом земляка, что вложил и зацементировал в фундамент нового дома записку с сообщением об этом[1012]. Через месяц оба они, Лем и Щепаньский, сели писать киносценарий по «Насморку»[1013].
За этим занятием их и застала «зима столетия» 1978/79 года. Морозы стояли такие, что лопались трубы, а поезда не могли доставить угля на электростанции из-за снежных заносов, отчего происходили отключения света и остановки производств. Поляки ругали власть и жили предвкушением визита Иоанна Павла II, который обещал в скором времени посетить родину с паломнической миссией. Многие предрекали антикоммунистическое восстание по примеру Ирана, где недовольные монархией только что свергли шаха, тоже сплотившись вокруг духовного лидера.
Польская экономика летела в пропасть, назревал общественный взрыв, но для Лема 1979 год сложился в целом неплохо: он дважды побывал в Западном Берлине и ФРГ, весной заключил очередной договор с западногерманским издательством и получил солидный аванс, осенью купил новый «Мерседес» (модели 280 SE, зеленоватого цвета), а еще впервые за три года издал сборник рассказов; вдобавок на экраны вышли сразу два фильма по его произведениям: «Больница Преображения» и «Дознание пилота Пиркса», а на советском телевидении поставили спектакль по «Путешествию четырнадцатому» Ийона Тихого, причем постановка запустила целый телецикл «Этот фантастический мир». Наконец, Лем использовал свои возможности для популяризации творчества Щепаньского: опубликовал в «Ди вельт» на последнюю книгу товарища рецензию, в январе 1980 года прозвучавшую по американскому радио в Западном Берлине[1014]. Щепаньский не остался в долгу и сумел пробить договор на экранизацию «Насморка».
В 1979 году Лем потерял мать. Она скончалась в октябре, когда писатель был занят оформлением нового автомобиля. И, хотя Сабина Вольнер никогда не понимала увлечений сына, да и кончина ее была давно ожидаемой, все же мать оставалась последней ниточкой, связывавшей Лема со львовским детством. «Мерседес» тоже не порадовал: Лем привык лихачить, но реакция уже была не та, поэтому за руль сел племянник Михал Зых, который отныне и возил писателя[1015].
«Больница Преображения» очень недолго была в прокате. Когда Лем в марте 1979 года уезжал в ФРГ, фильм еще не вышел на экраны, а когда в начале мая вернулся в Польшу, его уже нигде не показывали. Оставалось читать рецензии. А они были восторженные. «Это интеллектуально выдающийся фильм, и прекрасно сыгранный притом, – написал 33-летний кинокритик Кшиштоф Клопотовский. – Он был бы гениальным, если бы появился сорок лет назад. Но наши творцы отказываются от визионерства в пользу исторических диагнозов. Жебровский представил на экране моральный трактат о независимости личности, отталкиваясь от романа 1948 года. Не нужно обладать проницательностью, чтобы догадаться, где спустя три года после войны автор увидит опасность для человечности. Но нужна особая инерция нашей культуры, чтобы через тридцать лет увидеть опасность в том же самом месте». Клопотовский провел параллель с фильмом Милоша Формана «Полет над гнездом кукушки», но не в силу единства места действия (в обоих произведениях описывается психиатрическая больница), а по причине общей проблематики: и там и там личность оказывается в плену «превосходящих ее структур»[1016].
В свою очередь кинообозреватель Кшиштоф Креуцингер отметил, что режиссер весьма вольно обошелся с оригинальным материалом: «„Над темными воротами высилась прикрытая по бокам кустами щербатая каменная арка с поблекшей надписью. Когда они подошли поближе, Стефан смог разобрать: CHRISTO TRANSFIGURATO“. Две фразы из романа Станислава Лема. Важные, ибо в зашифрованной форме содержат заголовок: „Больница Преображения“, а еще важные потому, что ими почти ограничиваются общие черты одноименного фильма Эдварда Жебровского с литературной основой. Несколько персонажей носят те же имена – все прочее другое»[1017].
Что касается «Дознания пилота Пиркса», его польская премьера состоялась 25 мая (а советская – более чем год спустя, в июле 1980-го). Событием фильм не стал, хотя
