Отношения с Бесс тоже были непонятны. После того, как им удалось хорошо поговорить, Маану казалось, что между ними установился тонкий, но прочный мостик, и она глядит на него без прежнего страха. Однако она не могла не ощущать, что в доме с недавних пор установилась напряженная атмосфера, лишь подчеркнутая нарочито вежливыми отношениями с Кло. Дети всегда чувствуют подобное, даже если не в состоянии выразить это словами. Бесс не могла не ощущать, что в их доме что-то изменилось. Маану она казалась посерьезневшей, немного замкнутой, избегающей любых разговоров. Утром она молча завтракала с Кло, потом брала портфель и уходила в школу. И, возвратившись, до позднего вечера готовила уроки, не показываясь из своей комнаты.
С Кло они тоже почти не разговаривали. Когда она приходила со службы, уставшая и с покрасневшими глазами, он, поужинав, уже сидел на диване и смотрел теле. Они перебрасывались набором дежурных слов, которыми научились жонглировать автоматически, не задумываясь. Здоровье. Дела на службе. Ужин. Теле-спектакль. Новости. Слова можно было бросать в любом порядке, ни одно из них не несло какого-либо смысла. Но без этой иллюзии общения было сложно делать вид, что все идет по-прежнему.
Маан чувствовал, что становится раздражительным, несдержанным, резким. И изо всех сил сдерживал себя, стискивая стальной хваткой готовую вырваться наружу по поводу или без кипящую злость. Его раздражало все. То, что Кло готовит. Беспорядок в квартире. Закончившийся гигиенический гель. Но эта злость, рожденная в нем Гнилью, пока компенсировалась осторожностью, которую насаждала та его часть, которая была человеком. Он стал осторожен до мнительности и изворотлив. Каждый свой шаг и каждое слово он просчитывал наперед, не доверяя теперь интуиции и привычкам — они могли подвести. Прежде чем что-то сделать, он вспоминал, как поступил бы в подобном случае несколько месяцев назад. Это помогало практически всегда.
Он стал замечать, что ему хватает двух часов сна в сутки. Он не мог выспаться даже в одиночестве, но в то же время не ощущал никакой усталости. Он стал меньше есть, но это никак не отразилось на его весе. Однажды он не ел три дня подряд, не ощущая при этом никакого дискомфорта, но весы продолжали показывать прежние цифры.
Еще был страх. Маану везде чудилась опасность. Прикрывая глаза, он вдруг начинал слышать приглушенные голоса, раздающиеся из-за двери. И тогда ему представлялась штурмовая группа Кулаков, замершая у его дома. Фигуры в черных доспехах, лишенные лиц, собранные, готовые выполнить задачу любой ценой. И, конечно, несколько инспекторов. Может быть, даже Геалах. Маан мог видеть его лицо — потемневшее, как обычно перед операцией, напряженное, почти незнакомое. Геалах — отличный специалист, взять молодую «двойку» для него не сложнее, чем выпить стакан джина. Это произойдет очень быстро и аккуратно. Он всегда работает аккуратно, несмотря на свое демонстративное пренебрежение дисциплиной и инструкциями. И, наверно, когда-нибудь, сидя в «Атриуме» и покуривая, пряча в усах знакомую усмешку, он будет говорить кому-то: «Брал я как-то одного Гнильца в его доме. Обычная „двойка“, звали его Маан».
Эти мучительные видения преследовали его постоянно. Он стал подозрителен. Когда Кло и Бесс уходили, он тщательно проверял, заперта ли дверь. Они обычно пользовались одним замком, но он запирал и второй. Смешная предусмотрительность, тонкая пластиковая дверь вряд ли выдержит даже хороший удар прикладом, не говоря уже о богатом инструментарии из арсенала Кулаков, специально созданном для того чтоб открывать запертые двери. Маан жалел о том, что заранее не предусмотрел мер по защите дома, но теперь с этим поделать уже ничего нельзя было. Они с Кло выбрали дом в хорошем жилом блоке, где жили луниты от тридцатого уровня и выше, здесь практически отсутствовала преступность и необходимость оборонять свой дом с оружием в руках могла придти в голову только сумасшедшему. Такому, как он.
Маан не сомневался, что его рассудок претерпел какие-то изменения, но все же сохранял достаточное количество здравого смысла чтобы понять — если Контроль решит взять его, никакие ухищрения и попытки спастись не увенчаются успехом. Они просто окружат дом и возьмут его. Быстро и четко, опыта им не занимать. Им часто приходится выковыривать Гнильцов из убежищ. Напуганных, ослепших и оглохших от «римских свечей», вжимающихся в камень, который так и не смог их защитить.
«Хорошо, что сейчас взяли, — скажет Тай-йин, — Еще пару дней и сбежал бы в „гнездо“, ищи его потом…»
«Такой не сбежал бы, — скажет кто-нибудь, например, Мвези, — Уж я его знаю».
Думая об этом, Маан безотчетно сжимал в руке «ключ». Смехотворное оружие, не чета и самому старому пистолету. Но, может, он успеет быстро застрелиться, до того, как они выломают дверь.
О том, что они увидят, когда окажутся внутри, Маан старался не думать.
Может, к тому времени от него останется лишь фрагмент головы и позвоночник, отвратительное подобие змеи, бьющееся на полу. Или его тело начнет разрастаться, точно надуваемое изнутри, и в тех местах, где не поспевающая расти плоть будет лопаться, возникнут огромные зловонные гнойники. Может, к тому моменту, когда про него вспомнят, он уже не сможет выйти из дома, как тот парень по имени Тцуки, которого они с Геалахом брали вечность назад. Весь дом наполнится хлопочущими людьми Мунна в их неотъемлемых белых комбинезонах. Собранные и хладнокровные, как ученые за работой, они деловито будут орудовать хирургическими пилами, захватами и щипцами, упаковывая его слишком большое тело в пластиковые мешки. Им повезет, если к тому моменту его голосовые связки атрофируются в достаточной степени чтобы он не мог кричать. Ужасно неприятно стоять рядом и слушать, как кричит изымаемый из комнаты Гнилец…
Пятно на его груди стало размером с ладонь. Он не мог на него смотреть, мертвая чернота гнилостной метки гипнотизировала, казалась поверхностью холодного бездонного озера в безлунную ночь. Иногда Маан машинально запускал пальцы за отворот рубашки чтобы проверить, на месте ли оно, и пальцы касались чего-то плотного, гладкого, будто обработанного воском, податливого. Кожа на груди стала утрачивать чувствительность даже там, где ее не коснулась проклятая чернота.
В промежутках между приступами паники и злости он пытался следовать своему плану. Бежать. Покинуть этот жилой блок. Найти уединенное место, в котором не будет ни деклассированных, ни Гнильцов. А ведь чутье, которое он все еще полагал человеческим, может привести его в «гнездо»… У него не было ничего для осуществления этого плана, ни оружия, ни запасов еды, ни подходящей одежды. Не было и решительности. Маан ощущал, что готовность действовать становится все слабее. Он стал замкнут в себе, пассивен, бездейственен. На него навалилась апатия и равнодушие. И хотя каждый раз, просыпаясь, он испытывал страх, не зная, какие перемены произойдут с его телом, и сознавал, что находиться в доме необычайно опасно, всякий раз, когда он думал о том, что пора что-то делать, воля и силы оставляли его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
