чего чаша терпения шокированного и сбитого с толку мистера Дайсона переполнилась окончательно.
Вскоре после этого он вышел из дома и испытал особое наслаждение от пятимильной прогулки по улицам, которые из черных медленно становились серыми, а потом наполнялись сиянием, подаренным утренней зарей.
Время от времени на пути попадались заплутавшие гуляки, но Дайсону пришло в голову, что ни один из них не провел ночь так бестолково, как он сам; к возвращению домой он решил, что должен исправиться. Прежде всего, отказаться от милетских[142] и арабских развлечений и записаться в библиотеку Мьюди[143], чтобы регулярно добывать там легкое, безобидное чтиво.
Странное происшествие в Клеркенуэлле
На протяжении нескольких лет мистер Дайсон занимал комнаты на умеренно тихой улице в Блумсбери, где, если вторить его немного высокопарному стилю, держал руку на пульсе, не рискуя оглохнуть от тысячи слухов, циркулирующих по главным артериям Лондона. Тот факт, что от ближайшего угла Тотенхэм-Корт-роуд сотни омнибусов отправлялись во все городские районы, служил для него источником своеобразного, тайного наслаждения; он охотно рассказывал о том, как удобно посещать Далстон, и в подробностях расписывал замечательный маршрут, простирающийся от окраины Илинга до улиц за Уайтчепелом. Свои изначально «меблированные апартаменты» он постепенно очистил от наиболее оскорбительных элементов обстановки; и хотя эта квартира была далека от сияющего великолепия его старого жилища неподалеку от Стрэнда, в убранстве ощущалось строгое изящество, которое делало честь его вкусу. Старые ковры демонстрировали свою неподдельную, увядающую красу; на стенах висели эстампы в паспарту и черных рамках, почти все – первые оттиски, сделанные самим художником; и никакого вездесущего черного дуба. На самом деле, мебели было очень мало: в углу стоял простой стол без излишеств, квадратный и крепкий; перед камином – козетка XVII века; два стула с подлокотниками и книжная полка в стиле ампир довершали обстановку; однако важнее всех прочих был один-единственный предмет. Ибо Дайсона не заботила обычная мебель; его место было за письменным столом, причудливым лакированным бюро, где он сиживал часами, спиной к комнате, во власти отчаянных литературных устремлений, – или, как он сам выражался, говоря о своей профессии, преследуя фразу. Аккуратный ряд ячеек и ящичков вмещал великое множество рукописей и записных книжек, которые представляли собой результаты многолетних экспериментов и потуг; а внутреннюю полость, обширное хранилище, переполняли скопившиеся идеи. Дайсон был ремесленником, всей душой любившим тонкости и технику того, чем занимался; и хотя – о чем уже упоминалось – литератор ошибочно считал себя творцом, его забавы не причиняли вреда, ибо он избрал (или же за него этот выбор сделали издатели) благой путь и не стал утомлять мир печатным словом.
Итак, здесь Дайсон оставался наедине со своими фантазиями, экспериментировал со словами и сражался, как и его друг, затворник из Бейсуотера, с почти непобедимым врагом – стилем, но всегда с безупречной уверенностью, которая в корне отличалась от хронической депрессии писателя-реалиста. После ночного приключения с необычной жиличкой из апартаментов на втором этаже дома в Абингдон-Гроув Дайсон практически непрерывно трудился над неким планом, имевшим, как ему казалось, почти магический потенциал; и когда литератор отложил перо, лучась торжеством, его осенило – он не выходил на улицу пять дней кряду. Все еще переполненный энтузиазмом от достигнутого результата, он отложил рукопись и отправился гулять, поначалу ощущая ту редкую разновидность ликования, когда каждый попавшийся на пути камень таит в себе зародыш шедевра. Час был довольно поздний, осенний вечер, притаившийся под многослойной вуалью из дымки и тумана, близился к завершению, и Дайсону казалось, что голоса в неподвижном воздухе, шум транспорта и шарканье ног – это звуки, доносящиеся со сцены в тот момент, когда зрительный зал погрузился в тишину. Быстрый, как летний дождь, листопад шел в сквере, а на улице позади Дайсона уже зажегся свет в мясных лавках, и продавец фруктов и овощей включил яркую наружную иллюминацию. Была суббота, и повсюду кишели обитатели густонаселенных трущоб; битые жизнью женщины в порыжевших черных нарядах щупали куски тухлятины или торговались из-за вялой капусты, дешевый эль шел на ура. Дайсон миновал этот ночное скопище огней с некоторым облегчением; он любил размышлять, но не как Де Квинси, принявший порцию наркотика;[144] его совершенно не волновало, сколько стоит лук, и он бы не обрадовался, услышав, что мясо подешевело до двух пенсов за фунт. Он все еще исследовал девственные дебри истории, которую писал, тщательно соизмерял сюжетные повороты и структуру, лелеял каждую удачную фразу и страшился провала, подстерегающего за любым углом; в таком настроении Дайсон оставил позади шипящие и посвистывающие газовые фонари и ступил туда, где было поменьше народа.
Сам того не заметив, он повернул на север и шел теперь по обветшалой, пришедшей в упадок улице с широкой мостовой и широким тротуаром, по обе стороны от которого высились мрачные дома с длинными, узкими окнами, не выступающими на стенах из потускневшего кирпича; всюду висели объявления о сдаче внаем кабинетов и целых этажей и ощущались отголоски чопорного изящества Эпохи Париков. Дайсон ускорил шаг, решив, что один конкретный эпизод надо немного переработать; невзирая на это, он пребывал в радостном изобретательском настроении, и новая глава возникла в потаенном уголке его мозга, он со смесью любопытства и наслаждения размышлял над событиями, которые предстояло описать. Было так приятно гулять по тихим улицам, и в мыслях Дайсон превратил весь район в свой кабинет, после чего поклялся, что еще вернется сюда. Не задумываясь о маршруте, он опять направился на восток и вскоре забрался вглубь убогих кварталов, застроенных серыми двухэтажными домами, а потом забрел в лабиринт пустынных немощеных улочек позади какой-то огромной фабрики, где узрел лишь бесплодную пустоту, кирпичные стены и мусор из окрестных домов; место было заброшенное, плохо освещенное и пропитанное безысходностью. Дайсон быстро свернул, и перед ним предстало нечто неожиданное: посреди ровной местности обнаружился холм, и озаренная фонарями дорога шла круто вверх, так что путник, обуреваемый исследовательским зудом, поспешил вперед, гадая, куда же приведут его извилистые тропы. Вокруг все вновь обрело благопристойный вид, но сделалось до крайности уродливым. Некий безымянный строитель, увлекшийся концентрированным унынием начала 20-х годов, возвел виллы-близнецы из серого кирпича, обликом напоминающие Парфенон, и классические притязания каждой гордо подчеркивали длинные барельефы из стукко. Название улицы ни о чем не говорило Дайсону, и еще сильнее он удивился, когда на вершине холма обнаружил сквер неправильной формы, с травой и облетающими деревьями, где также ощущалось влияние Парфенона. Далее улицы сделались хаотичными,
