— Трудное дело, — прошептал жрец. — Сначала его нужно отыскать.
— Да, — склонила голову богиня. — Самое трудное — увидеть зло в том, что кажется уже привычным, хотя и не самым лучшим.
— Ты скоро уйдешь, — прошептал правитель, и слова его прозвучали как приговор.
— У меня нет выбора.
— Ты же сама Истина.
— Там, где есть свобода, — дорогой Тхагаледжа, там нет и не может быть выбора, ибо истинными могут быть только единственно возможные вещи. Только это, понимаешь, и ничто другое. Только достоинство, только правда, только честь. Разве ты можешь предложить мн что‑нибудь взамен?
— Конечно нет, — ответил правитель.
— Тогда о каком выборе мы говорим? Я опять уйду во внешний мир, только на этот раз я вооружена знанием, а вы предупреждены. И потом, Я ведь уйду не сразу.
— Побудь с нами, — просит правитель.
— Мне здесь так хорошо, — откликается Истина.
Следующим утром, на рассвете, она снова отправилась в священную рощу Салмакиды. И почти сразу нашла маленькую поляну, ту самую, залитую золотым солнечным светом, поросшую душистыми диковинными цветами, усыпанную ягодами. Ту, на которой тоскливо пела свирель в незапамятные счастливые времена. Поляну, которую некогда создал для нее бог Эко Экхенд, Податель жизни, Древний Владыка Лесов.
Влюбленный бог, сердце которого навсегда осталось с ней.
Трое монахов подходят к храму Кахатанны и останавливаются неподалеку. Они садятся на лужайке, прямо под цветущим, благоухающим кустом и застывают в молчании. К одному из монахов подбегает маленький ежик и тычется мордочкой ему в руку, обнюхивая. Неизвестно чем, но запах его явно привлекает, потому что он начинает карабкаться на ноги монаха, цепляясь крохотными коготками, сопя и пыхтя.
Монах сидит потрясенный. И его ошарашенное, удивленное лицо никак не соответствует простому ходу событий.
Проходящий мимо жрец Кахатанны — молодой человек, впервые зашедший в храм, который наконец соизволил открыть перед ним свои двери, улыбается:
— Что, брат? Издалека, наверное, ты к нам добирался, если тебе еж в диковинку. Ты не думай, они безобидные, хоти и все в колючках.
Однако простая человеческая речь производит на троих сидящих еще более сильное воздействие — они подскакивают, оглядываются и возбужденно переговариваются между собой. И хотя это поведение не слишком похоже на манеру держать себя других искателей Истины, жрец никак не реагирует — сколько людей, столько и странностей. Если они пришли сюда, то рано или поздно найдут самих себя. И он тихо удаляется, чтобы не разволновать странную троицу еще больше..
— Нас видят?
— Нас слышат?
— К нам обращаются?
Трое монахов подходят поближе к храму. Затем садятся на ступеньках, достают шкатулку и высыпают из нее множество резных фигурок.
— Сыграем?
— Сыграем…
— Сыграем.
Поверхность шкатулки вопреки их ожиданиям остается гладкой и блестящей и узоров не меняет. Они молчат очень‑очень долго, пока из дверей храма не появляется женщина. Она медленно спускается по ступенькам и садится около монахов.
— Я помню вас, — говорит она. — Ты Да‑гуа, ты Ши‑гуа, а ты Ма‑гуа.
Они кивают, когда она обращается к каждому, называя его имя.
— Вам нравится, когда вас видят, слышат, чувствуют?
— Непривычно.
— Странно…
— Больно! — вскрикивает Ма‑гуа, который напоролся ладонъю на колючку.
— Это почти всегда одно и то же, — говорит она.
— Мы ошиблись, — с радостью заявляет Да‑гуа.
— Впервые, — говорит Ши‑гуа.
— Ты поступила иначе, — говорит Ма‑гуа.
— Нам тоже так нужно, — заключает один из братьев, и различий между ними нет в эту минуту.
— Навсегда? — спрашивает она.
Монахи мнутся. Это непривычно, странно, больно, но очень желанно. Она видит их сомнения и предлагает:
— Тогда, если хотите, поживите здесь. Вас будут видеть не все, и вы немного сможете соприкасаться с этим миром. Иначе с непривычки такого наизменяете!..
Трое монахов кивают, соглашаясь.
— В чем мы просчитались? — спрашивает Ши‑гуа.
— Где мы ошиблись? — добавляет Да‑гуа.
Ма‑гуа молчит…
— Разница в цене, — медленно произносит Кахатанна. — В том, сколько ты согласен платить за то, что тебе нужно.
— Это уже было, — шепчет Ма‑гуа.
— Было, — эхом откликается Да‑гya.
Ши‑гуа молчит.
Кахатанна поворачиваетсяк ним и просит:
— Расскажите.
— Позже, ‑отвечают они нестройным хором.
— Позже, — уже тише просит Ши‑гуа, — когда мы сами разберемся, что к чему.
— У вас же было все время этого мира, чтобы разобраться, — недоумевает Кахатанна.
— Всего времени бывает недостаточно, иногда нужно еще несколько часов, о Суть Сути, — без тени улыбки кланяется ей Ма‑гуа.
— Не бывает ничего, кроме истины, о Мать Истины, — склоняет голову Да‑гуа.
— Нам нужно думать и думать — у нас слишком мало времени, — говорит Ши‑гуа.
Суть Сути, Мать Истины, Великая Кахатанна поднимается на ступеньки собственного храма.
Трое монахов идут по лужайке и усаживаются под облюбованным ранее цветущим кустом. Они погружаются в мысли, и мир вокруг них опять не зависит от них, так же как они не зависят от него. С одной только разницей — и она в цене, которую они готовы дать за то, что им нужно.
— Что же нам больше всего нужно? — спрашивает Ши‑гуа.
— Что же мы готовы отдать? — спрашивает Ма‑гуа.
— Что из этого получится? — говорит Да‑гуа.
И бра‑тья переглядываются, удивленные тем, что впервые сказали разные слова.
Трое монахов сидят на зеленой лужайке в мире, который никак не влияет на них и на который никак не могут повлиять они. Только теперь их работа заключается совершенно в другом. Например, сейчас их работа состоит в том, чтобы узнать, какая работа им предстоит.
ЭПИЛОГ
Они сидели на залитых солнечным светом ступенях храма. Каэтана задумчиво водила по ним рукой, с удовольствием ощущая под пальцами приятное шероховатое тепло мраморных плит, нагретых за день. Перед ними раскинулся прекрасный парк с бассейнами и фонтанами, маленькими ручейками, через которые были переброшены изящные мостики. Над яркими цветами порхали фантастические гигантские бабочки. Все здесь было ухожено, окружено любовью и заботой. И парк словно откликался на это тепло — изо всех сил пели и щебетали птицы, едва слышно шелестели листьями гордые стройные деревья. А в густой изумрудной траве все время ползал и шуршал кто‑то невидимый.
Барахой держал в руках тонкостенный бокал, наполненный легким розовым вином. По случаю жары его тяжелый плащ был сброшен и теперь лежал бесформенной кучей у высокой нефритовой колонны. Каэтана примостилась рядом с Верховным богом, скромно завладев пыльной бутылью в оплетке — из храмовых запасов. Изредка она прикладывалась к ее горлышку.
— Хорошо тут у тебя, — довольно протянул Барахой и пригубил из бокала. — Что же ты его глотаешь? Такое вино надо пить по чуть‑чуть. Чтобы распробовать, посмаковать.
— Распробовать я его уже успела — за предыдущие месяцы. Теперь просто пью.
— Тишина‑то какая, просто не верится. Деревья шумят, птицы поют. И никаких тебе гимнов и литаний по двадцать пять часов в сутки в исполнении нестройного хора.
— Они пытались. Но я категорически запретила.
— Счастливая — не без зависти взглянул на нее Барахой.
— Между прочим, я это счастье себе добыла, в неравной схватке с самим Нингишзидой.
— С кем?
— С грозным и великолепным Нингишзидой, — с расстановкой произнесла Каэтана. — Знать надо. Это мой верховный жрец. И все Древние боги, и все Новые боги рядом с ним — несмышленые дети. А я вообще в счет не иду. Когда он мне вручил мое расписание и перечень обязанностей…
— Что‑что? — В изумлении Барахой даже оторвался от вина.
— Вот это самое и вручил. Понимаешь, оказывается, Верующие по мне истосковались, и я должна всю себя посвящать их проблемам. Причем не путь указывать, а сам вопрос решать — прямо как волшебная палочка. А в свободное время заниматься истосковавшимися по мне служителями храма. А чтобы мне не было совсем уж скучно, из всех прочих храмов Сонандана ко мне будут идти истосковавшиеся же паломники. Каково?
— Гениальный у тебя жрец.
— А я и не спорю; Только сказала ему, что если он рассчитывает замучить меня таким количеством дел, то я лучше сразу ухожу.
— И куда же? — заинтересовался Барахой.
— Куда глаза глядят — в ночь, в бездну. В паломничество к храму Джоу Лахатала. Но перед уходом упраздню должность верховного жреца.
— Ну и как?
— Вроде бы притих. Нет, если всерьез, то без него я бы со всеми молящимися и ищущими истину не справилась. Он, конечно, мудрый. Просто его мое возвращение так подкосило. Я же все вверх дном перевернула.
Словно в подтверждение ее словам на дальней аллее робко замаячили фигуры жрецов с музыкальными инструментами в руках.
