Даже ее отец приколол к пиджаку черно-красный флажок «Движения 26 июля» и выступал на митингах. А потом началось непонятное. Новое правительство стало отбирать земли и раздавать их крестьянам, стало конфисковывать заводы, а в дома известных людей переселять бедноту. Однажды отец сказал, что он напрасно восторгался Фиделем. Он отколол от пиджака флажок и выбросил его в окно. Вскоре он умер от инфаркта. А мать, когда у них отобрали все, решила уехать к сестре в Бостон. Бланка в это время была в горах, в Сьерра-Маэстре. Многие ее друзья уехали в Майами или готовили заграничные паспорта. Звали ее с собой. А она все не решалась сделать выбор. Мучительные мысли не давали покоя: «Почему я должна уезжать? Почему я вдруг должна стать человеком без родины — как разбитая шлюпка, которую подхватил океан?..» Но что же тогда делать? Она не знала. Она осталась. Решила сама все увидеть и понять. Мерильда уверена, что она связана с подпольной «Белой розой». Эти — тоже: «С нами ты или с ними?» Баррикады! Две стороны! «Или — или!» Зачем заставлять ее сделать выбор? Она не хочет ожесточать свое сердце, не хочет быть на баррикадах. Но как объяснить вот этим людям, что ей так же дорога Куба, как дорога она им?.. Как объяснить: раньше она думала только о себе, о своих стихах, а теперь ей близка сердцу ее новая работа? И мил этот старик редактор Варрон. И волнует каждое событие, происходящее в ее стране.
Мысли ее прервал голос шофера:
— Непонятно, как вас взяли в милисианос?
— Я заслужила это в Сьерра-Маэстре, — тихо ответила Бланка.
Рядом с подъездом радиостанции, в лоджии соседнего дома была оборудована маленькая кофейня. Стойка кофейни выходила на улицу. За стеклами ее витрины громоздились ящички сигар, были рассыпаны цветные открытки. Тут же стоял телефон-автомат. За прилавком хозяйничала красивая мулатка лет восемнадцати. Она молола кофе, протирала чашки и все время внимательно наблюдала за Мануэлем. «Его подружка, что ли?» — подумала Бланка.
Мулатка перегнулась через стойку и пронзительно закричала:
— Мануэль! Мануэль!
Шофер поправил автомат, сплюнул, вразвалочку подошел к прилавку.
— Ну чего ты дерешь глотку на всю Гавану?
Девушка сверкнула глазами.
— Грубиян! А ты чего любезничаешь с этой рыжей?
Она говорила нарочито громко, чтобы Бланка ее слышала.
— Тебе-то какая забота? — ухмыльнулся парень.
— Ах, вот ты как заговорил! Тебе лишь бы новая юбка! — Девушка в сердцах так громыхнула чашками о стойку, что они чуть не слетели на тротуар.
— Дуреха, — примирительно сказал Мануэль. — Ты же знаешь…
— Что я знаю? — Грациэлла выскользнула из-за стойки, обняла его, прижалась щекой к куртке: — Говори.
Мануэль похлопал себя по лбу.
— Я уже забыл, что хотел сказать.
— Вот видишь! Тебе и сказать нечего — ведь я права. Ты втрескался в эту новенькую рыжую, хотя непонятно, что ты в ней нашел.
— Конечно же, ты права! — оттолкнул девушку шофер. — Права, права, права! Разве может быть иначе?
Девушка еще крепче обняла шофера, дотянулась до его подбородка, поцеловала. Мануэль сердито дернул плечом, пытаясь стряхнуть ее руки. Грациэлла обняла его крепче, примирительно прошептала:
— Все, все, больше я не буду! Хочешь баккарди?
— Нельзя, — неуверенно отозвался он. — Я на посту.
— Глоток не повредит революции. Для бдительности.
Девушка достала из-за стойки начатую бутылку.
— Разве что для бдительности, — согласился парень и отхлебнул из горлышка.
Бланка с интересом наблюдала за ними. «Вот и все конфликты… Быстро и просто. А после смены он придет к ней домой…» Она почувствовала щемящую тоску. Как она одинока! И как все сложно в ее жизни!..
И, словно бы услышав ее мысли, Грациэлла спросила:
— Когда придешь?
Мануэль задумался:
— Не знаю. На рассвете, как только сменюсь с поста, уезжаю.
— Надолго?
— Может — на день, может — на год. Я — солдат.
Он кивнул в сторону подъезда.
— В командировку с ней.
— С этой рыжей? — снова насторожилась девушка. — Ох, не нравится мне эта командировка!
— Обычная командировка, — равнодушно сказал Мануэль. — Можешь быть спокойна: я с нее глаз не спущу.
— То-то и оно!..
Шофер поставил на стойку полупустую бутылку.
— Пойду на пост.
— Здесь еще есть, — встряхнула Грациэлла бутылку. — Приходи!
Мануэль вернулся в вестибюль радиостанции. Старик редактор посапывал в кресле. Бланка все так же ходила вдоль подъезда.
Парень кивнул на Варрона.
— Вот так оставь хоть на минуту.
— Прикажете разбудить, камарадо начальник?
— Пусть спит…
Бланка уловила в голосе шофера теплоту.
— Пусть спит, — повторил Мануэль. — Устал. А вообще-то он что надо! Я познакомился с ним еще в Сьерре… Тогда у нас не было такого шика. Вся радиостанция — шалаш под соснами, а аппаратура — на двух мулах увезешь. Ничего, вся Куба слышала, и даже подальше! Да разве вам понять!..
— Куда уж мне… — устало отозвалась Бланка. — Вы все бородатые. А у меня почему-то борода не растет.
Мануэль погладил свою курчавую бороду:
— Ее заслужить надо. Это теперь пошла такая мода: каждый сопляк отпускает… Дохлому льву любой-то на хвост наступит.
— Конечно, несправедливо, — улыбнулась девушка. — Нужно бы на бороды специальные мандаты выдавать: у такого-то подлинно революционная борода, а у такого-то — контрреволюционная.
— Издеваетесь? — насторожился обидчивый шофер.
— Шучу, — вздохнула она. — Давайте лучше станцуем. Ча-ча-ча!
Варрон открыл глаза. Поднялся с кресла, потер затекшие колени.
— Пойди, компаньерита, кофе выпей. Я выпил — сна ни в одном глазу.
«Хороший старик! — подумала Бланка. — Чудно́й…»
В вестибюль спустилась кабина лифта. Из нее вышел писатель Альдо. Бланке он напоминал Паганеля из детской книжки — сухопарый, длинный, близорукий. Писатель работал на радиостанции внештатно. Он находился в редакции круглые сутки, и никто не знал, когда он отдыхает и спит. Старый, одинокий, полиглот и ценитель изысканной литературы. С Бланкой он любил говорить о поэзии, причем уважительно, как с равной. Сейчас, выйдя из ярко освещенной кабины, он с минуту постоял, привыкая к темноте, потом сделал неверный шаг к милисианос:
— Спокойного вам дежурства, друзья!
Сипло, как старый курильщик, прокашлялся и спросил:
— Кофейня Грациэллы еще открыта?
— До рассвета, как всегда, — отозвался Мануэль.
— Можно составить вам компанию, сеньор Альдо? — подошла Бланка.
