И стал ждать, впадая из надежды в неверие, из неверия в трепет.
Нина приехала на двадцать первый день его новой жизни, когда он впервые выпил стакан яблочного сока, пополам разведенного водой – согласно инструкции, повешенной Звягиным на стенку рядом с календарем. Хлопнула калитка, скрипнуло крыльцо, Анучин удивленно повернулся от готовой кухонной полки, которую покрывал лаком – и увидел ее. В черно-красном плаще. В вязаной шапочке. Лицо как мел. А глаза… глаза…
– Вот… – глупо сказал он, стоя с кистью в руке и капая лаком на пол.
– А худой… – с раздирающей жалостью прошептала она, мотая головой и медленно приближаясь.
Анучин уронил кисть и протянул к ней руки.
Назавтра настроение у Звягина держалось решительно праздничное. Он отоспался после суточного дежурства, прогулялся по любимым набережным, подстригся на Желябова у личной парикмахерши Марии Ильиничны и купил в «Старой книге» на Герцена отложенную для него и давно ловимую книгу Эксквемелина «Пираты Америки». А вечером позвонила Нина Анучина и известила, что «все идет по плану и замечательно».
– Все идет по плану, – повторил он на вопрошающий взгляд жены, утыкаясь в историю кровожадного Л'Олоне.
– Что значит – по плану?
– Это значит, – терпеливо сказал Звягин, – что я оставил ей инструкцию, как три недели раскармливать его после голодания. За это время он отремонтирует квартиру и найдет работу.
– Иногда ты выглядишь сентиментальным, как институтка, – сказала жена, возясь в ванной, – а иногда – равнодушным, как… вот эта стиральная машина. – И она швырнула в машину белье.
– А от нее не требуется переживать, – возразил Звягин. – От нее требуется стирать белье. Мне вообще неясно: дался тебе этот алкоголик, что ты так ревностно следишь за его судьбой?
– Тебя не мучит совесть? Ведь ты уволил его с работы, уговорил директора? А укоротил ему жизнь историей со своим Дранковым – ничего себе, подозрение на рак!
– Хорошо, когда есть что укорачивать, – защищался Звягин. – Синяки мажут йодом, а не медом.
В субботу он заглянул в знакомую квартиру Анучиных с твердым намерением попрощаться: как бы контрольный визит.
Светящийся довольством, худой и розовый Анучин клеил обои, а Нина прикидывала, что надо купить из мебели, и где расставить, и не проехаться ли по комиссионкам, а сын размешивал детской лопаткой клей в тазике и был совершенно счастлив своей социальной ролью полезного в хозяйстве человека.
На проблему трудоустройства Анучин смотрел оптимистически: две специальности в руках, а руки везде требуются. Конечно, трудовая со статьей… но ничего, бывает.
…Ноябрь валил слякотью, и Звягин, подняв воротник волосатого серого реглана, гулял вдоль чугунных решеток канала Грибоедова. У «Астории» и произошла последняя встреча с Ниной.
– Все хорошо, – радовалась она. – А вдруг опять начнет?..
– Подсыпай ему в еду тетуран, – посоветовал Звягин, доставая упаковку.
– А если заметит?
– Во-первых, вряд ли. Во-вторых, и заметит – поймет и простит. Скажи-ка, у вас с соседкой отношения как? не сболтнет?
– Ой, да никогда. Ее мужик тоже иногда закладывает, она понимает… А Гена – такой счастливый сейчас!..
– М-да? – иронически спросил Звягин. – А ты?
Она в возбуждении сделала летательное движение руками, пытаясь за нехваткой верных слов изобразить свое состояние:
– Как вас благодарить, Леонид Борисович, не могу себе этого представить…
– Скрыться с глаз моих долой, – буркнул Звягин с той напускной грубостью, которую любят себе позволять заведомо добрые люди.
День был туманный, и Нина, улыбнувшись и поклонившись, скрылась в этом тумане по своим делам; и туман времени, как написали бы в старом романе, опустился на закончившуюся историю.
Как-то в зеленом и веселом месяце мае, вылетая в своем реанимобиле на Новосибирскую улицу, Звягин зацепил острым взглядом троицу на тротуаре: семейство Анучиных степенно гуляло. Он вспомнил, как началось знакомство; перед ними притормозил на светофор автобус, через заднее стекло уставился юный модник с золотой сережкой в ухе.
– Правильно, – заворчал Звягин, – если женщина может быть главой семьи, почему мужчина не может носить серьги?.. Старею, видно, раз к моде цепляться стал, – со вздохом сказал он шоферу. – Ведь и Френсис Дрейк носил серьгу, а уж он был мужчиной, тут никуда не денешься.
Глава VI
Вольному воля
Непростая вещь – слава. Валерий Чкалов пролетел под Литейным мостом, что стало первой главой легенды о великом летчике, – это общеизвестно. А кто вспомнит фамилию парня, который на съемках фильма «Валерий Чкалов» пролетел под мостом четырежды: режиссер требовал дублей?
Звягин кинул палочку от шашлыка в урну и обернулся. Отсюда, с полоски песка у стены Петропавловской крепости, далекое пространство под мостом казалось немалым для крохотного поршневого истребителя. Игрушечный трамвай полз по мосту мимо черточек людей у перил.
– Хотите кинзы? – Сосед по столику, истолковав его молчание в пользу согласия, посыпал дымящееся мясо тертой пахучей травкой и завинтил баночку.
Звягин ограничился сухим «благодарю». Случайного знакомства с банальными разговорами не хотелось. Жена с дочкой укатили на весенние каникулы в Москву, и Звягин, подобно многим семейным людям, находил особенное удовольствие в недолгом одиночестве.
– Весна… – молвил сосед, вздохом и паузой приглашая к беседе. – Нева, Зимний дворец… – Перевел взгляд на противоположный берег. – Знал Петр, где строить город.
– Да, – холодно сказал Звягин. – Петр знал, где строить город.
– Игла Адмиралтейства, – куковал сосед, – купол Исаакия…
Он, похоже, настроился цитировать путеводитель для туристов.
– Казанский собор, – отрубил Звягин. – Невский проспект, Смольный монастырь. Пискаревское кладбище.
Край полосатого тента хлопнул под ветром и сбил с общительного едока шляпу. Шляпа плавно перевернулась в воздухе и шлепнулась в блюдце с кетчупом. Сосед вдруг побелел, затрясся и с маху швырнул шляпу в урну. На голове его обнаружилась косая унылая проплешина.
– Вещи – тлен, – изрек Звягин, – по сравнению с бессмертной красотой архитектуры нашего города.
Издевка не вызвала реакции. Сосед вгрызся в мясо, обнажив прокуренные зубы.
– А если бы брюки запачкались? – с интересом спросил Звягин. – Тоже в урну?
– В урну! – прорычал тот, жуя и задыхаясь.
– Чуждый нам образ жизни миллионеров, – согласился Звягин, – имеет свои привлекательные стороны. Например, носить новые сорочки, выкидывая грязные. Говорят, у них там жутко захламлены улицы.
– Ненавижу этот город, – прошипел сосед.
– А что ж вы в нем делаете?
– Что?! Живу!
– Тяжкая доля. А вы не пробовали поменять Ленинград на Конотоп?
Мятое, усталое лицо соседа выразило беспомощную покорность: он покорялся глумливости собеседника, пропаже шляпы, всем бесчисленным неприятностям, читавшимся в ранних морщинках.
– Молодец, – зло одобрил он. – Никогда никому не сочувствуй.
– Я так и делаю.
– Выпить хочешь?
– Хочу! Ты угощаешь?
Из респектабельного «дипломата» блеснула бутылка «Стрелецкой», рыжая струя зашуршала в бумажные стаканчики: бульк, бульк.
– Кх-ха… А ты что же?
– Хочу, – с сожалением подтвердил Звягин, – но не могу.
– Как это?
– Я подшит, – горестно сказал Звягин. – Месяц как из ЛТП. – И пояснил: – Лечебно-трудовой профилакторий.
– Ух ты… – без сочувствия сказал сосед. – Тогда – твое здоровье!
Переступив по песку ближе, протянул руку – несильную, нерабочую:
– Володя.
– Леня, – Звягин изобразил слабое пожатие.
– Кем работаешь, Леня?
– Да вот, устраиваюсь пока…
– Семья-то есть?
Звягин немного подумал, как бы не будучи уверен, есть ли у него семья:
– Сейчас один, – неопределенно ответил он, гримасой давая понять, что это вопрос деликатный.
– А вот у меня все есть, – безрадостно сказал Володя. – Семья, работа, квартира… Вроде есть – а вроде бы и ничего нету… Не понимаешь? Да… Ты здорово закладывал?
Достойным кивком Звягин изобразил, что да, закладывал он здорово. Володя посмотрел на него с сомнением. Подтянут, черный плащ по моде, галстук вывязан узким узлом. Подбритые виски, артистическая проседь, на жестком лице треугольный шрамик, как у прусского студента-корпоранта.
– А смотришься, как большой человек, – сообщил он результат своего осмотра.
– Внешний вид способствует трудоустройству. – Звягин остался доволен своей канцелярско-неуклюжей фразой. Прикинул, какая роль оградит его от возможности попасть впросак.
– Я ведь шофер был. Первого класса. На «скорой», – подчеркнул со значением.
– А что ж не удержался?
– Машину я разбил. Эх… Со всей бригадой, с больным. Страх! Врач через стекло наружу вылетел, больной с носилок – на фельдшера, реанимобиль в брызги… Собрали меня по частям в больнице – и на суд. Семь лет и принудительное лечение. Вот что водка делает.
