— Мадам! — она призывала меня к порядку, и это прозвучало как выдох. — Я прошу вас немедленно забыть все это. Совершенно непозволительно, чтобы какой-то Персон мог когда-либо брать уроки у вас… или… — она сделала глубокий вдох, — или что он когда-либо имел дела с вашим отцом.
— Мадам, папа был в свое время очень известным торговцем шелками, и дом Клари до настоящего времени пользуется отличным кредитом.
— Я вас прошу, забудьте все это, мадам. Вы — наследная принцесса Швеции.
Настало долгое молчание. Я рассматривала свои руки. Мои мысли путались. Наконец я сказала:
— Я начала изучать шведский язык… но это, кажется, уже не имеет значения.
Никакого ответа. Тогда я подняла глаза.
— Мадам, уговорили бы вы Его величество короля назвать Жана-Батиста регентом, если бы его супругой была не я?
— Возможно.
— Выпейте еще чаю, мадам. — Это коза своим дрожащим голосом.
Я отказалась.
— Я решила поговорить с вами, — сказала королева своим холодным голосом, — чтобы вы нашли способ подобающе вести себя, дитя мое.
— Я как раз над этим думаю.
— Вы не должны позволять себе ни на один миг забывать, что вы жена нашего доброго сына, наследного принца, мадам, — заключила королева.
Тогда мое терпение лопнуло.
— Ваше величество только что требовали, чтобы я забыла, кто был моим отцом, теперь вы требуете, чтобы я не забывала, кто мой муж. Я прошу вас раз и навсегда знать: я ничего не забываю и никого не забываю.
Без разрешения я поднялась. К черту этикет! Три дамы сидели очень прямо. Я низко присела.
— В моей стране, в Марселе мимоза уже в цвету, мадам. Когда станет немного теплее, я уеду во Францию.
Эти слова возымели неожиданное действие. Все трое подскочили.
Королева смотрела на меня с испугом, старая коза недоверчиво, и даже черты вдовствующей королевы отразили удивление.
— Вы хотите уехать? Когда эта мысль пришла вам в голову, дорогое дитя? — спросила королева.
— Только что, Ваше величество.
— Боюсь, что это не решение вопроса при нынешнем положении страны. Вам следует поговорить с нашим дорогим сыном, наследным принцем, — сказала она.
— Я не предприму ничего без согласия моего мужа.
— А где вы будете жить в Париже, мадам? У вас там нет дворца, — заметила старая коза оживленно.
— У меня его никогда не было, но мы сохранили наш дом на улице Анжу, это обычный дом, хорошо обставленный, — объяснила я ей. — Я совершенно не чувствую необходимости иметь дворец и я совершенно не привыкла жить во дворцах. Я… даже ненавижу дворцы, мадам.
Королева взяла себя в руки.
— Ваша усадьба в окрестностях Парижа будет, может быть, более подходящей резиденцией для наследной принцессы?
— Ля-Гранже? Вы знаете, что мы продали Ля-Гранже и все наши прочие поместья, чтобы заплатить срочные долги Швеции. Ведь были нужны немалые деньги, чтобы заплатить эти долги, мадам.
Она кусала губы, затем, быстро:
— Нет, это невозможно. Наследной принцессе Швеции жить в обыкновенном доме в Париже. И…
— Я поговорю с моим мужем. Кроме того, я не намерена путешествовать и жить под именем Дезидерии Шведской.
Я почувствовала, что мои глаза наполнились слезами. Только не заплакать сейчас, только бы не доставить им этой радости! Я подняла голову.
— Дезидерия, Дезире — желанная… Я прошу Ваше величество подыскать мне какое-нибудь имя, чтобы сохранить инкогнито. Могу ли я уйти, мадам?
И я захлопнула за собой дверь так, что в углах мраморных покоев отозвалось эхо. Как когда-то в Риме. В первом дворце, где мы жили…
Из гостиной королевы я направилась прямо в рабочий кабинет Жана-Батиста. Перед кабинетом камергер преградил мне дорогу.
— Должен ли я доложить о приходе Вашего высочества?
— Нет, спасибо. Я привыкла входить к своему мужу без доклада.
— Но я должен доложить, — повторял он настойчиво.
— Кто вас заставляет? Может быть, Его высочество?
— Этикет, Ваше высочество, В продолжении веков…
Я двинулась вперед. Он вздрогнул от моего прикосновения, как будто я его уколола. Тогда я засмеялась:
— Не волнуйтесь, барон, я не буду часто злоупотреблять этими нарушениями этикета.
Я вошла в кабинет Жана-Батиста.
Жан-Батист сидел за своим бюро, просматривая документы и одновременно слушая камергера Веттерштедта и еще двоих господ. Зеленый козырек прикрывал его глаза и прятал в тень половину лица.
Я знала от Фернана, что от постоянных занятий у Жана-Батиста болят глаза. Даже днем он закрывал окна шторами и занимался при свечах. Он работает ежедневно с девяти утра до трех часов ночи, и глаза его очень воспалены. Однако только его приближенные знают о зеленом козырьке. Даже от меня он скрывает это, чтобы я не беспокоилась. Так и сейчас. Он тотчас снял его.
— Что-нибудь случилось, Дезире?
— Нет, я просто хотела поговорить с тобой.
— Это срочно?
Я покачала головой.
— Нет. Я тихонько посижу в уголке, пока ты кончишь дела с этими господами.
Я пододвинула кресло к круглой печке и приложила к ней ладони. Сначала я слушала, о чем они говорили. Жан-Батист говорил о ненадежности курса нашего риксдаля, о необходимости поддерживать торговые отношения с Англией, так как это выгодно Швеции, он напомнил, что вложил все свои деньги в поддержание стабильности курса Швеции, о перестройке войска, о необходимости обратить большое внимание на артиллерию, так как в настоящее время битвы не выигрываются только саблями.
Потом я принялась приводить в порядок свои мысли, проверила, права ли я, и, почувствовав, что права, успокоилась.
Жан-Батист забыл о моем присутствии и опять надел свой зеленый козырек. Он читал.
— Мы задержали несколько английских матросов в одном портовом кабачке, а англичане задержали трех шведов, чтобы показать Франции, что мы в состоянии войны, — задумчиво сказал он. — Сейчас англичане желают произвести обмен пленными. — Он поднял голову. — Необходимо, чтобы об этом был извещен Сухтелен.
Сухтелен — посол России в Стокгольме. Царь не разорвал союза с Наполеоном, но он вооружает свои войска, а Наполеон стягивает войска в Померанию. Может быть, Жан-Батист хочет секретно объединиться с Англией, врагом Франции и России?
— Нельзя ли одновременно поговорить с Сухтеленом о Финляндии? — спросил один из господ.
Жан-Батист вздохнул.
— Мы к этому вернемся. Царю может надоесть… простите меня, господа, я знаю, что значит для вас Финляндия. Мы поговорим об этом с Сухтеленом, а в следующем письме к царю я затрону этот вопрос обязательно. А пока отложим дела на завтра. Спокойной ночи, господа.
Все трое поклонились Жану-Батисту, потом мне, потом стали, пятясь, двигаться к двери. В печке трещали поленья. Жан-Батист снял козырек и сидел с закрытыми глазами. Его рот напомнил мне рот Оскара, когда он спит. Лицо Жана-Батиста выражало усталость. Как он любит руководить! Как он это любит. И, конечно, он умеет хорошо руководить!
