Я взяла его за руку и посадила на ручку моего кресла. Я прижалась к нему.
— Неужели ты думаешь, что Наполеон арестует свояченицу своего брата Жозефа? Это довольно проблематично. Кроме того, он тебя так хорошо знает, что уверен, что на тебя это никак не повлияет. Он подарил мне соболью накидку, хотя получил от тебя отказ в поставке солдат. Он не принимает меня всерьез, мой любимый. Отпусти меня.
Он отрицательно затряс головой.
— Я работаю дни и ночи. Я камень за камнем возвожу новое здание нашего государства, я принимаю ректоров университетов, после обеда я езжу по воинским частям и сам обучаю их искусству побеждать, которому когда-то учил меня Наполеон. Я не смогу вести такую жизнь, если буду знать, что тебя нет возле меня. Дезире, ты нужна мне…
— Другим я тоже нужна, Жан-Батист. Когда-нибудь может настать день, когда моя сестра и ее дети найдут в моем парижском доме единственное убежище. Отпусти меня, Жан-Батист, я прошу тебя!
— Невозможно, чтобы ты оказывала покровительство своей семье, находясь под шведским флагом, Дезире. Я этого не потерплю.
— Я буду прибегать к покровительству шведского флага лишь в тех случаях, когда смогу оказать помощь кому-либо. Швеция маленькая страна, Жан-Батист, и только своей человечностью она может завоевать авторитет и признание.
— Можно подумать, что ты за это время прочла много книг, — сказал Жан-Батист, посмеиваясь.
— Я найду время для этого, мой любимый. В Париже мне будет нечего делать. Я буду учиться, читать, заниматься воспитанием себя, чтобы позже ни ты, ни Оскар меня не стыдились.
— Дезире, ребенок нуждается в тебе. Как ты представляешь себе разлуку с Оскаром на долгое время? Может случиться многое, тебе будет трудно вернуться. Европа может превратиться в огромное поле сражения…
— Мой дорогой, в битве я тебя сопровождать все равно не смогу, а ребенок… да, ребенок…
Все это время я пыталась отодвинуть эту мысль. Мысль расстаться с Оскаром была как открытая рана. Мой любимый маленький сын теперь наследный принц. Он окружен адъютантами и камергерами. С момента приезда в Стокгольм он уделял мне очень мало времени. У него занята каждая минута. Сначала, правда, он будет скучать обо мне, а потом он поймет, что наследный принц не может поддаваться чувству, а должен лишь исполнять свои обязанности. Без меня мальчик будет воспитан так, как должен воспитываться наследный принц, наследный по рождению. И позже никто не назовет его «король-выскочка».
Я положила голову на плечо Жана-Батиста и заплакала.
— Ты опять мочишь слезами мое плечо, как было когда-то, когда я с тобой познакомился.
— Теперь твоя форма сшита из лучшего материала. Он не такой жесткий и не царапается, как тогда, — ответила я, всхлипывая.
Потом я успокоилась и встала.
— Вероятно, пора обедать.
Жан-Батист неподвижно сидел на ручке кресла. Отойдя от печки, я почувствовала леденящий холод, охватывающий меня со всех сторон.
— Знаешь, а сейчас в Марселе уже цветет мимоза, — сказала я.
— Камергер обещал мне, что здесь через месяц уже будет весна, Беттерштедт — человек, которому можно верить, — пробормотал Жан-Батист.
Медленно я шла к дверям. Всеми фибрами моей души я ждала его последнего слова. Я хотела слышать это слово, чтобы знать…
В дверях я остановилась. Я ждала… Я почувствовала, что то, что он скажет, будет для меня приговором…
— А как я объясню твой отъезд Их величествам и двору?
Он спросил это как бы между прочим, но это был приговор. Вопрос был решен.
— Скажи, что мне было необходимо поехать на воды для поправки здоровья и что осень и зиму я проведу в Париже, потому что не выношу здешней суровой зимы.
И я быстро вышла.
Глава 33
В замке Дротнингхолм, Швеция. Начало июня 1811
Как светло-зеленый шелк, ночное небо раскинулось над парком. Давно пробило полночь, но все еще не стемнело. Ночи здесь очень светлые. Я не могу заснуть. Завтра утром я уезжаю во Францию.
Уже три дня, как двор переехал в замок Дротнингхолм, летнюю резиденцию. Вокруг замка, сколько хватает глаз — парк, а потом леса и поля, и так много маленьких озер с темно-голубой водой…
Когда я оглядываюсь на свою жизнь, сумрак окутывает эти последние дни перед отъездом, последние разговоры, полные горькой прямоты, эти последние горькие прощанья, нисколько не облегчаемые тем, что меня отпустили… мне разрешили уехать…
Я листаю мой дневник, думая о папе.
…«Я скопил немного денег и могу купить дом для вас и ребенка», — сказал однажды мне Жан-Батист. Это записано в моем дневнике.
«Какого ребенка?» — спросила я.
Жан-Батист, ты сдержал слово. Ты купил дом, это было в Соо, дом был очень маленький и очень уютный, и мы были там очень счастливы.
Первого июня шведский двор покинул королевский дворец в Стокгольме, чтобы переехать в королевский дворец в Дротнингхолме. Жан-Батист, ты обещал мне маленький дом… Почему ты предоставляешь мне дворцы с мраморными лестницами, коронными и бальными залами? «Может быть, все это мне снится?» — спрашиваю я себя этой светлой ночью, последней ночью перед отъездом, последней ночью, когда я еще ношу имя наследной принцессы Швеции.
Завтра утром я начну путешествие под именем графини Готланд. Может быть, я сплю и проснусь в моей комнате в Соо? Мари войдет и даст мне маленького Оскара. Я расстегну рубашку и дам Оскару грудь… Но сундуки в моей комнате слишком реальны…
Оскар, дорогой мой, не только по причине слабого здоровья твоя мать возвращается во Францию. Я долго не увижу тебя, а когда увижу, ты не будешь уже ребенком. Во всяком случае, ты уже не будешь моим ребенком. Ты будешь настоящим принцем, воспитанным как принц крови. Потому что для того, чтобы стать королем, нужно получить особое воспитание.
Жан-Батист рожден, чтобы управлять. Что касается тебя, то тебя воспитают так, как это нужно, чтобы ты в дальнейшем был хорошим королем, настоящим королем.
По поводу моего отъезда при дворе было много разговоров шепотом. Но мне никто ничего не говорил, и мне не пришлось объяснять свой отъезд. В Дротнингхолм я поехала лишь для того, чтобы увидеть летнюю резиденцию Ваза, где мой сын будет проводить каждый год свои летние каникулы.
В день приезда был дан концерт в маленьком театре. Коскюль спела несколько арий. Король восторженно аплодировал, а Жан-Батист остался совершенно равнодушен. Странно! Зимой в Стокгольме мне показалось… А теперь, когда я уезжаю, эта высокая с золотыми кудрями Валькирия потеряла все свое обаяние для него?!
Сегодня вечером Их величества устроили в мою честь ужин и даже небольшой бал. Они сидели на тронах с высокими жесткими спинками, и на их лицах были приятные улыбки. Я немного потанцевала с Мернером и Браге. Потом я сказала:
