— Сюда нельзя! Часовой, почему пропустили?
И тут же осекся, разглядев вошедших, хотя желтоватый свет то и дело мигающей лампочки был крайне тускл.
— Доложите Верховному Главнокомандующему! — рявкнул Белобородов, как истинный вояка, не переносящий такого рода «проколов»,— Вы что, ослепли?
— Товарищ Верховный…— осторожно, спотыкаясь на каждом слове, начал было человек в халате.
— Не надо никаких докладов,— отмахнулся Сталин.— Ведите нас в палату к раненым.
— Слушаюсь! — Начальник медсанбата порывисто распахнул дверь ближайшей палаты.
Сталин перешагнул через порог. В призрачном свете он увидел несколько рядов железных кроватей, на которых в самых разнообразных и даже причудливых позах спали раненые. Из дальнего угла доносился тяжелый храп. Кто-то прерывисто бормотал во сне.
Врач щелкнул выключателем. На койке, стоявшей у самого прохода, потревоженный этим светом, зашевелился раненый. Сгоняя сон, он покрутил крупной стриженой головой, наполовину перевязанной бинтами, и сонными глазами уставился на пришедших из-под густых, цвета спелой ржи, бровей. Сразу сообразив, что перед ним высокие военные чины, он попытался было свесить ноги с койки и встать, но подошедший к нему вплотную Сталин мягко опустил свою ладонь на плечо бойца.
— Не надо вставать, лежите,— сказал он негромко,— Как ваша фамилия?
Раненый, в упор глядя на Сталина, все еще не веря, что перед ним действительно Сталин, а не кто-то другой, молчал, словно потерял дар речи.
— Доложите Верховному Главнокомандующему! — с громким возгласом метнулся к нему Белобородов.
— Сержант Брусникин, товарищ Сталин! — У раненого наконец «прорезался» голос, и он выкрикнул это так громко, что на соседних койках испуганно взметнулись бойцы.
— Потише,— остановил его Сталин,— Иначе мы поднимем на ноги весь медсанбат. Брусникин, Брусникин,— он несколько раз повторил эту фамилию.— Есть такая хорошая ягода — брусника. Особенно много ее в Сибири.
— Так точно, товарищ Сталин! — все так же громко выпалил сержант.— У нас в Сибири ее хоть косой коси!
— А я, между прочим, товарищ Брусникин, сразу догадался, что вы сибиряк. Вон какой великан.— Сталин обернулся к Жукову и Белобородову, стоявшим у него за спиной,— С такими богатырями можно воевать! А где вас ранило?
— Под Истрой, товарищ Сталин!
— И каково ваше самочувствие, товарищ Брусникин?
— Нормальное, товарищ Сталин! — широко улыбаясь, отчеканил Брусникин, и щеки его, щедро обсыпанные веснушками, зарделись,— Да я хоть завтра в бой! Валяться на печи да жрать калачи нынче недосуг!
— Хорошо сказано,— одобрил Сталин,— Впрочем, калачи вам перед боем не помешали бы, а вот что касается того, что валяться на печи недосуг, тут вы, товарищ Брусникин, попали в самую точку,— Он немного помолчал, все пристальнее всматриваясь в понравившегося ему бойца и будто вознамерившись отгадать его истинные мысли, а не услышать только то, что сержант говорит вслух,— И как вы считаете, товарищ Брусникин, отдадим мы немцам Москву?
Брусникин заморгал рыжими ресницами и непонимающе уставился на Сталина.
— Москву? Немцам? — переспросил он, подозревая, что Сталин просто решил подшутить над ним,— Да ежели мы Москву сдадим, то грош нам цена в базарный день!
Сталин протянул Брусникину руку и ощутил в своей ладони его горячую, крепкую, по-мужицки грубую ладонь.
— Власик,— сказал Станин,— дайте мне орден Красной Звезды.— И, приняв из рук подскочившего Власика орден, прикрепил его к больничному халату раненого.
Брусникин, памятуя запрещение вставать, радостно выпалил сидя:
— Служу Советскому Союзу!
— С такими бойцами грех отступать,— сказал Сталин,— Товарищ Жуков заверял меня, что Москву не отдадим. Честно говоря, товарищу Брусникину я верю даже больше, чем товарищу Жукову. Пусть товарищ Жуков на меня не обижается.
— Не обижаюсь, товарищ Сталин,— улыбнулся Жуков,— Солдат — главный кузнец победы.
На выходе из палаты Сталин приметил в коридоре стоявшую в сторонке женщину в белом халате. Она была стройна, красива, из-под белой шапочки выбивались густые черные волосы. Что-то трудносоединимое светилось в ее по-молодому блестевших глазах: удивление, испуг и затаенная печаль. В вытянутых руках она держала поднос со множеством лекарств в пузырьках и коробочках. Видимо, это была медсестра, готовившая лекарства для утреннего приема.
Что-то неуловимо знакомое почудилось Сталину в облике медсестры. Сталин смотрел на нее немигающими глазами, пытаясь заставить свой мозг восстановить в памяти, где и когда он уже видел эту женщину. Но усилия эти были тщетны: память подсказывала ему разные варианты, но он, убедившись в их недостоверности, отбрасывал эти догадки прочь.
— Власик,— обернулся Сталин к начальнику охраны.— У вас есть медаль «За отвагу»?
— Найдется, товарищ Сталин!
— Дайте.
Власик поспешно протянул ему медаль.
Сталин медленно подошел к медсестре и бережно, стараясь не задеть рукой поднос с лекарствами, прикрепил медаль к ее халату. Она потрясенно смотрела на вождя.
— Спасибо,— тихо прошептали ее похолодевшие губы.
— Не по-уставному отвечаете, медсестра! — сердито проронил Белобородов: этот медсанбат подводит его на каждом шагу!
— Ничего,— остановил его Сталин.— Чем можно лучше выразить благодарность, как не русским словом «спасибо»? Не надо зря нападать на женщин, товарищ Белобородов. Это мы должны говорить им спасибо за то, что вместе с нами воюют. Если хотите, мы их должны на руках носить.
— Будем носить, товарищ Верховный Главнокомандующий! — все так же рьяно заверил Белобородов.
— Не уроните,— улыбнулся Сталин.
«А как она похожа на мою Светланку,— что-то трогательное вспыхнуло в его душе.— Правда, постарше и, кажется, красивее. Но где я мог ее видеть прежде? — не давала ему покоя навязчивая мысль.— И сколько их, таких Светланок, на всем этом безбрежном фронте…»
— Власик, оставшиеся награды передайте Белобородову, он ими распорядится лучше нас,— приказал Сталин.
— Да у меня их чуть-чуть…— начал было Власик.
— Надо было взять побольше,— сердито сделал ему внушение Сталин.— И не надо жадничать. Никакая самая высокая награда не стоит и одной капли крови, пролитой защитниками Москвы.
…Когда кортеж устремился к столице, Сталин с облегчением подумал о том, что наконец-то он лично побывал на передовой, к тому же не на обычной, а на передовой главного направления, на котором наступают гитлеровцы. Пусть теперь попробуют упрекать его в том, что он сторонится фронта! Каждый его шаг будет запечатлен в истории и останется в ней, как не подвластное времени эпохальное событие, как и эта ночная поездка в деревню, хотя и со странным, но тем не менее символическим названием Лупиха, и в городок тоже со странноватым названием Дедовск. Причем поездка не в победные часы войны, а в часы, когда решается судьба Москвы, а значит, и всей России…
Въезжая на рассвете в Кремль, Сталин вздрогнул. Его неожиданно осенило: медсестра, которую он так безуспешно пытался опознать, была той самой женщиной, которую он видел на праздничной вечеринке у Ворошилова девять лет назад, той, которая, по версии наркомвнудельцев, готовила против него, Сталина, террористический акт, той, которую он велел Берия отправить на фронт. А теперь вот наградил медалью, да еще — «За отвагу»!…
…Несмотря на заверения Жукова, Сталин понимал, что в обстановке, когда противник придвинулся почти вплотную к Москве и готов был совершить на нее последний бросок, возможны любые повороты событий, и к любому повороту событий нужно быть готовым. Размышляя над этим, Сталин не исключал и такого исхода, при котором Москва окажется в руках немцев, как когда-то она оказалась в руках французов. И все же для самого себя он твердо решил: в любом случае не покидать Москву до последней возможности, ибо и армия и народ уверовали в то, что, если он, Сталин, в Москве, значит, ничего катастрофического с ней не произойдет.
Сталин верил Жукову, верил в его неистребимую энергию, в его умение принимать молниеносные решения и добиваться их осуществления, в его поразительную способность сохранять спокойствие и уверенность в самой катастрофической обстановке. Чем опаснее была обстановка, тем крепче была его воля и неотразимее устремленность к победе. Сталин с радостью обнаруживал в Жукове те черты характера, которые были типичны и для него самого. Не склонный к мифотворчеству, Сталин все же верил в счастливую звезду этого твердого, как кремень, строптивого, как молодой бык, в высшей степени самолюбивого человека, способного протаранить любую преграду — чем она была крепче, тем лучше. Сталин открыл в Жукове несомненный полководческий талант, соединявший в себе искрометную военную хватку Суворова и мудрую хитрость Кутузова. Порой Сталин проникался чувством зависти к Жукову, пытаясь в процессе принятия важных стратегических решений перенять его знания, опыт и хватку и утвердить себя в роли Верховного Главнокомандующего не просто как некую символическую фигуру, а как реального стратега. Ценил он и начальника Генерального штаба Шапошникова, прошедшего школу еще царской армии, по характеру резко отличавшегося от Жукова. Борис Михайлович был человеком мягким, до крайности уравновешенным, неспособным высекать искры при столкновении прямо противоположных мнений, стремившимся обязательно сгладить острые углы. При всем этом он отличался мудростью и умело противостоял всяческим крайностям, способным бросать человека от одной ошибки к другой.
