места, где он находится, также хорошо встраиваются в стратегию освоения данного места. Постоянный элемент формирования авторского «я» и конструирования идентичности — образ преданного слуги изгнанного князя. После смерти Ракоци парадигма сиротства становится особенно важной, подчеркивая униженное, зависимое положение эмигрантов. Показывая свою судьбу и судьбу товарищей по несчастью, Микеш в равной мере пользуется известной с XVI в. компаративной культурной моделью — параллелью между еврейской и венгерской судьбами, дважды вспоминая библейский образ Иова, терпеливо сносящего страдания. Формулы, открывающие и завершающие письмо, частая тематизация писем — все это также функционирует как мощный фактор создания идентичности (например, письма 57, 75).
Тем, как Микеш изображает других людей, он по крайней мере в такой же или даже в большей степени раскрывает себя, чем в тех случаях, когда рассказывает о событиях своей жизни, о своих мыслях и чувствах. Портреты его особенно точны и интересны в тех случаях, когда он изображает такую сложную фигуру, которую любит, как, например, Жужи Кёсеги, или к которой питает глубокую антипатию: например, к Миклошу Берчени и Йожефу Ракоци. Среди всех этих людей выделяется Ференц II Ракоци, о котором Микеш рассказывает в нескольких местах, богато представляя его в жизненно правдивых, достоверных и проникнутых личным чувством чертах.
Еще одна особенность писем — лаконичность, подчас афористичность стиля. Свои мысли Микеш часто формулирует как пословицы, поговорки, сентенции, цель которых — давать читателю некий нравственный стимул. Сентенции и афоризмы чаще всего сообщают особое значение его размышлениям, подталкивают читателя к определенным выводам, к жизненной мудрости, придают весомость начальным или финальным фразам в письмах. Вот несколько характерных примеров: «тот, кто дал нам зубы, даст и еду» (письмо 122), «я — тот, кто был, и буду тем, кто есть» (письмо 72), «Дороже то, что реже» (письмо 23), «кто богаче, тот и сильнее» (письмо 48), «верно говорят, что Франция — рай для женщин и ад для лошадей. Турция же — рай для лошадей и ад для женщин» (письмо 15).
Излюбленный прием Микеша — стремление связывать личный опыт с впечатлениями, почерпнутыми из книг, и олитературивать то и другое. Экзотические описания почти всегда носят личностный характер; автор в основном воздерживается от обобщений. У него хорошо развита способность разделять индивидуальные черты и общие культурные характеристики. Он сознает, что его собственная система культурных ценностей отличается от господствующей в данном месте, но, как правило, отодвигает эту систему на задний план или релятивизирует ее. Свои наблюдения он излагает, эмоционально окрашивая их; явления и конкретных людей последовательно оценивает в их отношении к ситуации изгнания, под углом зрения французского опыта и турецкой среды. Тот факт, что во второй части «Писем» преобладают описания, новеллистические вставки, почерпнутые из письменных источников, демонстрирует процесс культурной, социальной адаптации к чуждой среде. Описывая окружающую жизнь, ландшафт, он вплетает в них свои размышления, переживания, рефлексии; рисунок восточного мира находит отражение в личных ощущениях автора. Такие оппозиции, как «цивилизация—варварство», «центр—периферия», как и показ восточной культуры через западное восприятие в стиле и манере Микеша, почти или даже совсем не находят места.
Светское миросозерцание, развитое чувство стиля и нацеленность на развлечение оттесняют на задний план традиционные морализаторские тенденции. Нравственная критика Микеша чаще всего находит выражение между строк, в скрытом, опосредованном виде. В использовании античных, библейских или ренессансных по своему происхождению мотивов, религиозных и иных сюжетов Микеша интересует в первую очередь не моральный пафос, но анекдотическое содержание, приспособленное к теме или настроению письма, оживляющее изложение и встраивающееся в формально-жанровые рамки. Даже из произведений представителей Раннего Просвещения он в основном берет исторические и другие курьезы, некоторые элементы художественной прозы и, осмысляя историко-критическое миросозерцание авторов, дополняет их собственными замечаниями, модифицирует, сокращая или расцвечивая. В передаче нескромных подробностей любовных историй или связанных с женщинами странностей бывает, что, уступая правилам бонтона, он вынужден о чем-то умалчивать, — как, например, это имеет место в рассказе о юноше, женившемся, в одном лице, сразу на троих: младшей сестре, дочери и жене (письмо 73). Заимствованные рассказы чаще всего переплетаются с другими темами так же естественно, как это происходит в устном общении.
Изложение историй, взятых из других литературных источников, в большинстве случаев нацелено на выражение сути и связано с данной ситуацией. Иногда пересказ сводится всего-навсего к одной-двум фразам или краткой ссылке. В подавляющей части писем содержится по одной истории, однако несколько раз Микеш объединяет в одном письме по две-три схожие по теме истории (см., например, письма 72, 86, 94, 109). С помощью такого приема он как бы делает чужой текст своим: сюжет и в новом контексте функционирует как носитель определяющих пафос письма знаний. Микеш обладает особенной чувствительностью к забавным, гротескным или абсурдным анекдотам. Голый остов какой-нибудь истории он наполняет жизнью, но комментирует мало, еще меньше анализирует, а выводы обычно доверяет читателю. К части рассказов он не добавляет никаких пояснений; бывает и так, что он завершает историю вопросом, обращенным к партнерше (например, барышня и три ее любовника, письмо 94). Моральное истолкование части рассказов является очевидным, однако оно не навязывается читателю и редко формулируется эксплицитно.
В своем мировоззрении и способе изложения Микеш был реалистом и в языке, и в стиле. В письмах его встречается немало простонародных, диалектных и архаических выражений; он часто использовал метафорические обороты, словесные образы, пословицы и библейские выражения. Язык его вместе с тем — слепок разговорного языка тогдашней Трансильвании. Важные характеристики его стиля — спонтанные или кажущиеся спонтанными, часто далекие, неожиданные ассоциации, быстрая смена различных стилевых регистров, вариативность тем, техника монтажа, строящаяся на контрасте, на контрапункте, а также юмор и ирония, пронизывающие всю коллекцию.
Стиль Микеша совершенно индивидуален, остроумен, нагляден, естествен и дружелюбен; часто он становится эмоциональным или шутливым. Моральные воззрения его коренятся в христианской вере, в то же время они необычно смелы, ему не чужда игривость, приемы искусства соблазнения. «Турецкие письма» возникли в точке пересечения трех культур: венгерской, французской и турецкой, и стиль их носит на себе характерные черты этих культур и результаты их соседства или даже смешения. Другие определяющие черты этого стиля: спонтанность, доброжелательность и критический взгляд. Микеш с непринужденной естественностью вводит в свои тексты латинские, турецкие и греческие слова; но своеобразие трансильванского диалекта венгерского языка также обогащает его стиль. Еще одна важная черта — прерывистое, прыгающее повествование и лаконичность. Последние письма во все большей степени омрачены ощущением безвозвратно уходящего времени, утратой соратников и друзей; усугубляющийся мало-помалу меланхолический, трагический тон подчеркивает литературный характер произведения. Стилевые принципы Микеша,
