Опыт Парижской Коммуны, подтвержденный и обогащенный опытом Великого Октября, сохраняет свое значение и в настоящее время.
Уже во время Коммуны рабочий класс Франции проявил себя как защитник ее подлинных национальных интересов и вместе с тем как борец за жизненные интересы пролетариата всех стран. «Патриотизм Коммуны неотделим от ее интернационализма».
Славные революционные традиции Парижской Коммуны — первого опыта диктатуры пролетариата в истории — живы до сих пор. Они вдохновляют рабочий класс и другие прогрессивные силы Франции в их борьбе за мир, за новую демократию, за социализм[782].
Столетняя годовщина Парижской Коммуны была широко отмечена в Советском Союзе, в других социалистических странах и на родине Коммуны — во Франции. «Парижская Коммуна — предвестница нового мира», — так определял значение пролетарской революции 1871 г. ветеран Французской коммунистической партии Жак Дюкло[783], председатель «Ассоциации друзей Парижской Коммуны».
9. Третья республика (1871–1899 годы)
«Республика без республиканцев»
Революция 4 сентября 1870 г. и в особенности 72 дня Парижской Коммуны окончательно утвердили во Франции республиканский строй. Возврат к монархии был уже невозможен; народ да и значительная часть буржуазии не желали больше монархии, ни в одной из ее форм. Но парадоксальное своеобразие политической жизни Франции начала 70-х годов заключалось в том, что при антимонархических настроениях страны власть фактически находилась в руках монархистов, не скрывавших своего отвращения к республике и намерения восстановить во Франции режим монархии.
Национальное собрание, избранное в феврале 1870 г. для выполнения весьма ограниченной задачи — утверждения условий мира, продиктованных победителем — Германией, это собрание «реакционной деревенщины», и в 1870 г. не представлявшее подлинного мнения страны, выполнив свою миссию, отнюдь не склонно было сойти с политической сцены. Узурпировав права и власть, Национальное собрание и после подписания унизительного и тяжелого Франкфуртского мира продолжало выступать в самовольно присвоенной им роли высшего представительного и учредительного собрания страны[784].
В этом собрании, как уже говорилось, большинство принадлежало монархистам. Самые реакционные представители господствующих классрв, они после того, как при их деятельном участии была проиграна внешняя война против Германии и выиграна внутренняя — гражданская — война против собственного народа — Парижской Коммуны, — вновь обрели утраченную ими смелость. Им мало было мстительной расправы с побежденными коммунарами. До 1876 г. в Париже, да и в остальных городах Франции, действовали военно-полевые суды, приговаривавшие к смертной казни или верной гибели на каторге в Новой Каледонии десятки тысяч участников Коммуны или просто истинных французских патриотов, ставших жертвой доносов[785]. Они хотели уничтожить и республику, и демократические институты, и права, завоеванные народом в пяти революциях. Но, сходясь в своей вражде к народу и желании заменить республику монархией, они расходились в вопросе о форме монархии, или, вернее, о династии, которая должна была ее возглавить.
Три фракции монархистов соперничали между собой: легитимисты, орлеанисты и бонапартисты. Их взаимные распри, делавшие невозможным немедленное провозглашение монархии (если бы это зависело только от них), заставляли их по необходимости мириться с республикой. Старый орлеанист Тьер, став главой исполнительной власти, отдавал себе отчет в том, что в создавшемся положении во Франции возможна только республика. Конечно, она должна была быть консервативной. «Республика будет консервативной или ее не будет вовсе», — говорил Тьер. Консервативная республика это и была «республика без республиканцев», без республиканской конституции, без республиканских учреждений, без республиканского духа. Посол царской России князь Орлов после первого званого обеда у Тьера в пространном донесении в Петербург отмечал, что примечательной особенностью нынешнего главы французской республики является то, что он не скрывает, даже более того, как бы афиширует свое неодобрение республиканскому режиму[786].
Впрочем Тьер с его практическим умом понимал, что всякая попытка в сложившейся обстановке заменить республику монархией чревата серьезными осложнениями с неисчислимыми последствиями. Он твердо на этом стоял, и именно эта трезвая позиция и стала действительной причиной его конфликта с монархистским большинством собрания. 24 мая 1873 г. он должен был уйти в отставку, и его заменил на посту президента республики маршал Мак-Магон, герцог Маджента.
Старый маршал не слыл выдающимся умом Франции. Его военная репутация была еще менее безупречной, поскольку в его послужном списке значилось не только выигранное сражение в итальянской кампании, украсившее его имя, но и проигранные битвы в войне 1870 г., проигранная война, позор капитуляции Седана. Единственное, чем с должным основанием мог похвалиться генерал, — это свирепостью расправы над безоружными коммунарами и готовностью без рассуждений служить делу монархии, в какой бы форме она ни выступала.
Последнее было главной причиной, почему монархистское большинство собрания выбрало его. С таким президентом монархисты рассчитывали в кратчайший срок похоронить республику. Вопрос о династии, создававший им столько затруднений, был, наконец, разрешен путем соглашения между легитимистами и орлеанистами. Главою будущей королевской власти был признан граф Шамбор, он должен был войти на престол под громко звучащим именем Генриха V. Лучи славы Генриха Наваррского (Генриха IV) должны были озарить трон последнего представителя этой древней династии.
К осени 1873 г. все было подготовлено для восстановления монархии. Между легитимистами и орлеанистами была осуществлена «фузия», устранившая давнее соперничество двух конкурирующих монархистских партий. Роль генерала Монка добровольно брал на себя маршал Мак-Магон. Возглавляемый им государственный аппарат республики был поставлен на службу восстанавливаемой монархии. Все было подготовлено к торжественному провозглашению «законной власти», все вплоть до инициалов будущего короля на лампочках, которыми должен был быть иллюминован «ликующий Париж». Все было готово… если бы не непредвиденное инициаторами препятствие [787].
Народ Франции не хотел монархии. Французская буржуазия, умудренная опытом пяти революций, из которых две последние были еще свежи в памяти, не хотела испытывать судьбу и определенно высказывалась за сохранение республики. События осени 1873 г. подтверждали конкретным примером справедливость мысли В. И. Ленина о том, что французская буржуазия была перевоспитана, переделана французским народом из монархистской в республиканскую [788].
Мак-Магон. КарикатураВ сентябре в Париже и в ряде других городов Франции возникли «комитеты сопротивления». Газета Леона Гамбетта призывала всех республиканцев к объединению и сплочению против монархии[789]. За пределами легального сопротивления буржуазных республиканцев начиналось сопротивление народных масс, и оно, как показывал исторический опыт, являлось неодолимой силой. Ни рабочий класс, ни крестьянство, ни интеллигенция не хотели монархии — они этого не скрывали; не следовало ли опасаться новой гражданской войны? В этих грозных условиях престарелый претендент на трон решил отступить, не ввязываясь в бой. Он заявил, что, если белое знамя неприемлемо, он отказывается от трона. Вопрос о белом или трехцветном знамени, выдвинутый на передний план, был, конечно, только предлогом. Он давал благовидный повод, чтобы выйти из борьбы без ощутимых потерь.
Потерпев неудачу, монархисты, однако, не склонны были складывать оружие. В ноябре 1873 г. Национальное собрание провело закон о септенате, предоставлявший президенту семилетний срок полномочий. Монархисты надеялись, что они за этот срок сумеют в какой-либо подходящей форме достичь того, что не удалось в 1873 г.[790]
В 1873 г. Национальное собрание вынуждено было начать выработку конституции. Эта работа затянулась надолго, так как разнородное монархистское большинство не хотело республики, но не было в состоянии установить монархию. Наконец, 30 января 1873 г. большинством всего в один голос (353 против 352 голосов) Национальное собрание признало республику. Но эта принятая при столь парадоксальных обстоятельствах конституция Третьей республики оказалась одной из самых долговечных в истории республиканской Франции: она просуществовала свыше 60 лет, до начала второй мировой войны.
