С тех пор 7 (семь!) часов борьба с Кривицким из-за Заболоцкого.
Он не против, но: за снятие Стонова ему влетит{82}, за снятие критики и библиографии тоже, а за снятие Заболоцкого – нет, и он снимает его, хотя там всего четыре страницы.
Уже истощив все доводы, я нахожу неожиданного союзника в Агапове, который горячо отстаивает эту поэму как событие в литературе. Кривицкий уходит – Агапов обещает мне звонить ему вечером.
Даже Дроздов обещает помочь.
Вечером – не заходя домой, – придумав новые доводы, иду к Кривицкому в «Красную Звезду»; убеждаю, хитрю, молю; при мне звонят о том же Дроздов и Агапов; Кривицкий неколебим («не мог щадить он нашей славы»{83}) и только обещает, если ему удастся выхлопотать где-то еще два листа – тогда напечатать его.
А в № 2 нельзя – там лирика занимает всё место.
Как я устала, устала.
Пастернак, Заболоцкий.
По живому.
Мне еще предстоит звонить Борису Леонидовичу.
Я бы хотела лучше пойти к нему, но нет возможности.
Завтра прием. Послезавтра Капусто и Кривицкий.
13/III 47
Писать не могу. Встала в семь, проснулась в пять. С утра в редакции. Заболоцкий идет. Сегодня его уже печатают.
Целый день сидела в редакции и правила, клеила гранки подборки.
Сдала. А в верстке ее начнут резать.
Телефон не работает… письмо Пастернаку.
16/III 47
Вчера позвонил Пастернак. Благороднее нельзя было ответить на мое жалкое письмо. Он же еще меня и утешал.
«Всё это пустяки… Важно то, что Вы меня уважаете и я никаким другим не буду… А я сейчас очень рад. Я узнал недавно, что издательство (какое-то английское название) выпускает переводы русских классиков (перечисляет), а из советских (sic!) только два: я и Блок. Я эти переводы видел и, знаете, чему обрадовался – я думал, что у меня многие стихи вокруг рифмы, а смысла не имеют никакого – но оказалось, что в переводе без рифм, где один прозаический подстрочник, – смысл всё равно есть». (?!)
18/III 47
Тяжело писать, а надо.
Симонов когда-то – когда я еще только пришла в редакцию, – отдавая мне переводы Мочаловой, исполненные по его заказу, сказал:
– А те, которые не подойдут, надо будет оплатить в 50%-ном размере. Она очень бедная женщина…
Два ее перевода я забраковала, два вытянула.
Когда она спросила меня о деньгах, я, для подтверждения, зашла к Кривицкому, рассказала ему о желании Симонова и спросила, когда ей можно обещать деньги:
– Когда будем платить по № 1.
Я так и сказала ей – глухой, больной, голодной.
Теперь идет разметка по № 1. Я звоню Кривицкому.
Чудовищный разговор. Ничего не помнит, ничего не было, ничего не обещал. «И не берите на себя, пожалуйста, инициативу в денежных делах».
Это мне месть за Бирман, которой он вынужден, по моей инициативе, платить.
Лгун и интриган из породы Мишкевича{84}.
* * *
Длинный разговор с Раскиным, который тоже – по своей линии – возмущен Кривицким.
Эта крыса всех сгрызет.
Не стала бы я с ним вообще разговаривать – но – подборка. Не миновать разговора.
Я дам ему почувствовать обиду.
19/III 47
Утром – Семынин. Он теперь гораздо бережнее меня расспрашивает о здоровье – или мне кажется так? Чудные штуки люди! Он пришел, сел и сказал буквально:
– Я решил печататься в «Новом Мире» в каждом номере…
Господи! Хоть бы в одном протащить…
20/III 47
Вечером пришла Ольга Всеволодовна с целым ворохом сообщений о Кривицком.
Позвонил Раскин: ему сказала Наталья Павловна, что Кривицкий решил сократить подборку на лист.
Я решила предложить перенести ее в № 3, чтобы дождаться Симонова. А во 2-й номер сдать то, что у нас готово для № 3… Иначе никакая антология не получится и никакой лучший отбор тоже: ни то ни се.
Не желая говорить с Кривицким после его грубости, я попросила Ольгу Всеволодовну позвонить ему и спросить, когда будет обсуждение подборки.
Он ответил ей грубо, одним словом: извещу.
Так.
А все-таки Бирман уплачено, а все-таки Заболоцкий идет, а все-таки Мочаловой и Лейтину тоже уплачено будет, а все-таки я уже научилась добиваться своего.
Говорили опять о предстоящем чтении Пастернака у Кузько{85}. Хозяин глуп и плосок. Общество неизвестно. Положение перед «Новым Миром» щекотливое. Ответственность перед Борисом Леонидовичем большая и ложится на меня (в его глазах), хотя я нисколько не была инициатором, а только согласилась принять участие.
Не жду хорошего.
21/III 47
Девять часов подряд вычитывала с Ольгой Всеволодовной корректуру подборки.
Глаз болит.
Много плохих стихов – Васильев, Рывина, Луконин{86}.
Интересно, что придумает Кривицкий. По сведениям моей тайной агентуры – он хочет не сокращать подборку, а пустить ее подряд, не с отдельной страницы каждого. Ну, это еще не худшее. Только бы уцелели Семынин, Недогонов, Светлов, Тушнова, Наровчатов, Некрасова, Зыбковец…
Что за пакость – Кирсанов.
26/III 47
Не знаю, как держусь на ногах.
С утра в редакции, чтобы выяснить, нет ли ошибок в сданной мною вчера корректуре.
В ответ – грубый скандал, учиненный мне ни с того ни с сего Натальей Павловной и, в ее защиту, Кривицким.
Будет ли исправлена ошибка или назло не будет – так и не ясно.
27/III 47
Приемный день в редакции. Ойслендер, Ховкин [Ю. Яковлев], и еще, и еще.
С Натальей Павловной не разговариваю. Так и не знаю, исправит ли она грубейшую опечатку на рифме (у Тихонова!) или же назло оставит так. Во всяком случае о ее бюрократизме и грубости буду говорить с Симоновым.
Вечером написала заявление Кривицкому насчет несогласия моего с тем, что подборку дали сплошняком, в подверстку. Прочла заявление Семынину, который сейчас мой союзник и собирается говорить с Симоновым о неспособности Кривицкого вести журнал.
Я буду с Симоновым тоже о многом говорить: о грубости Кривицкого, о том, как он тиранит Ольгу Всеволодовну, о его защите наглого поступка со мной Натальи Павловны. О том, что он всех теснит и все от него хотят подальше. (Вчера мне жаловался на него Замошкин{87}. Вообще в редакции его все дружно ненавидят.)
8/III 47
Кривицкий непременно будет сокращать подборку, и непременно – за счет лучшего, и сделает это самым неуважительным образом: без меня. Ну, ладно, обо всем поговорим, настанет время.
1/IV 47
…Зашла на минуту в «Новый Мир» – глянуть на сигнал № 1 и успокоить Ольгу Всеволодовну насчет намерений Кузько.
В номере – Недогонов, Заболоцкий. Опечаток, кажется, нет, все пристойно.
Ольга Всеволодовна сообщила мне – со слов Заболоцкого, что ходят слухи, будто «Новый Мир» закрывают.
Оно бы и по заслугам. № 1 – в апреле. И злой клоп Кривицкий, всех давящий своим преувеличенным чувством субординации… Как будто субординацией держится такое живое, страстное дело, как журнал!
4/IV 47
Ну вот и развязка истории с подборкой. Боже, какой чудовищный по напряжению день. Капусто. Как всегда – утомительно и бесплодно.
И бесконечно долго.
Во время работы с ней мне позвонил Асеев. Очень мягко спросил:
– Лидия Корнеевна скажите, почему не идет моя «Горная Идиллия».
– Как не идет! Она подписана к печати.
– А т. Кривицкий говорит, что она не идет.
– Это значит, что он снял ее…
Звоню Кривицкому.
– Ведь вы обещали мне, что сокращать подборку мы будем вместе.
– Я никогда вам этого не обещал…
Как я всегда удивляюсь лжи. Уже до сорока лет дожила, и всё она меня ошарашивает каждый раз. Он не обещал! Обещал и лично, и по телефону раза три.
– Александр Юльевич, в какое положение вы ставите меня перед авторами. Я только что сказала им, что стихи идут, а потом оказывается, что они не идут…
– А вы никогда не должны говорить, что они идут. Над вами есть еще люди…
Одним словом, в сотый раз – всяк сверчок знай свой шесток.
От Ивинской (на которую он накричал за ее вопрос, что осталось в подборке) я узнала, что снят Асеев, Антокольский, мой милый Зыбковец, мой Семынин («Облака»), неприятный Луконин, Гитович, Ушаков.
Зыбковцу я писала, что он идет, Антокольскому говорил всякие приятности Симонов, насчет Гитовича он дал мне строжайшее распоряжение – непременно печатать (при Кривицком), у Луконина мы просили стихов.
Он не считается не только со мной, но и с Симоновым.
А я шутом гороховым не буду ни у кого.
Непременно буду говорить с Константином Михайловичем об этом способе работать, об этом понимании субординации.
Сорок телефонных звонков.
5–6/IV 47
Ну вот опять ночь, опять после Пастернака.
Теперь я уже не сомневаюсь, что мы вчера присутствовали при чтении «Войны и Мира».
