— С рук не покупаем. Нам нужны гарантии.
— Гарантия стопроцентная. Это ж ваша зажигалка.
— Не припоминаю.
— А если сверить отпечатки пальцев?
— Сверяйте.
— А вам не интересно, где я ее нашел?
— Ни малейшего интереса, — однако юноша не уходил, так и замер.
— Да ну?
— Послушайте, если вы из департамента, предъявите документ.
— Вы намекаете… — Саня чуть не задохнулся от волнения. — Из департамента полиции?
— Я не… — Генрих явно занервничал. — Но обычно они так начинают.
— Вы уже привлекались?
— Литературу надо читать, сатрап. Ко мне — не по адресу: в чулан попал случайно.
— А вы молодец — прямо к делу.
— Кто ж меня заложил? — спросил юноша укоризненно, забыв про «документ». — О, женщины!
— Подобные эскапады — погоня за двумя зайчиками — обычно, Генрих, кончаются печально. Почему вы сразу предположили во мне человека из органов?
— А кто еще заговорит про отпечатки?
— Логично. А почему вы не признали зажигалку?
— По той же причине. К вам попадешь… Или вы не оттуда?
— Не оттуда. Я — частный сыщик, любитель экстравагантных ощущений. Хотите поучаствовать?
— В чем?
— В раскрытии тайны Жасминовой улицы, — произнес Саня точно пароль — цитату из бульварного романа.
— А там есть тайна?
— Вы разве не чувствуете?
Оба непринужденно перебрасывались репликами, однако подспудная напряженность пряталась в подтексте.
— Вообще атмосфера в том чулане была… — Генрих помолчал, подыскивая слово, — забавная. Какой-то бесноватый с куколкой.
— Так вы ж там не впервой. Анатоля не узнали?
— О, женщины! — повторил Генрих с непередаваемой интонацией.
— Что посеешь…
— Хватит вам… забавляться банальностями. Мне пора на лабораторные.
— Пропустите — тоже не впервой. Где б нам уединиться?
Прошли по обезлюдевшим коридорам в «курилку» — преддверие уборной, — сели на скрипучую скамейку.
— Впервые в дом на Жасминовой вы попали 13 октября прошлого года.
— Попал. — Генрих отвел глаза. — Попался.
— Еще не все потеряно, — с сарказмом успокоил Саня «подонка» (так он его про себя назвал, хотя чем-то мальчишка ему и понравился). — Жить будете. Но и отвечать будете.
— За что, милостивый государь?
— За все. В тот день хозяйка дома была на кладбище — вы об этом знали, так? (Юноша кивнул). Во сколько вы там появились?
— Часов в одиннадцать. После первой пары.
— А ушли?
— В пятом.
— До прихода Юли? Или Насти? Что-то у меня в голове все спуталось.
— Ближе к делу, — процедил Генрих.
— Вы видели тогда Нину Печерскую, проживавшую в этом доме?
— Видел, — признался Генрих после некоторого молчания.
— При каких обстоятельствах?
— В окно. Настя сказала: соседка, балерина.
— Красивая женщина?
— Красивая.
— Опишите, какой вы ее видели.
— Я смутно помню.
— Ну а все же?
Начал нехотя, медленно, точно взвешивая каждое слово:
— Тонкая, стройная… лицо… не помню. Волосы русые или темно-русые, челка. В длинном черном плаще. Шла по саду. Дальше я отвлекся. А когда Настя ушла на кухню кофе варить, вновь взглянул в окно: она разговаривала с мужчиной.
— С Анатолем?
— Нет. Он до этого с лопатой с огорода шел, мне его тоже Настя показала. В фуфайке. А этот — в чем-то сером… или голубом. В плаще. Видел только спину.
— Ну хотя бы рост.
— По сравнению с ним она казалась маленькой. Да она и была, видимо, невысокой.
— Была? Почему «была»?
— Что «почему»?
— В прошедшем времени.
— Я и говорю о прошедших временах — о прошлом. А вообще я ничего не помню, мне было не до них.
— Однако женщину в саду вы запомнили.
— Это было красиво.
— А вы знали, что Нина Печерская исчезла в ту же ночь?
— В какую ночь?
— После того, как вы ее видели.
— Ничего не знаю. Так в этом и заключается тайна — в исчезновении балерины?
— Да.
— А кто вас нанял?
— Никто. Я племянник хозяйки. Будем продолжать беседу?
— Почему бы нет? Я тоже любитель экстравагантных ощущений.
— Это я понял. Есть, наверное, особое сладострастие в обмане и предательстве. Возбуждает. Как вы попали в чулан?
— Как в водевиле: спрятался от женского гнева. Якобы на минутку. Постоял в темноте. Вдруг — замок защелкивается. Положение смехотворное, голос подать — как-то…
— Стыдно? Ну сознайтесь: стыдно перед Настей?
— Скажем… неловко. В общем, понадеялся на Юльку.
— А дальше?
— Ну, огляделся. При свете зажигалки.
— И что увидели?
— Чулан. Бытовой скарб. Из-за ширмы торчал угол сундука. Прошел, сел, жду. Показалось, всю ночь. Очнулся от света, заглянул в дырочку (ширма дырявая), думаю, хозяйка или Юля наконец… Нет, тот самый, прошлогодний, в фуфайке.
— Анатоль был в фуфайке?
— В рубашке. Но я его узнал по древнерусской бороде. По-моему, он был не в себе, скотина.
— За что вы его так?
— А, пьян. В руке держал куколку. Тут я возникаю. Он так и сел. А я удалился.
— Анатоль рассказал, что вы промчались в темноте как непонятное существо.
— А что он вам еще рассказал?
— Ничего особенного.
— Да свет он включил — чего врет? Улетучился я, правда, мгновенно.
— Каким образом вы улетучились?
— Через входную дверь. Я с прошлого года знал, что замок автоматический. На улице происходило народное гулянье.
— Во сколько все это случилось?
— В двенадцатом. Точнее сказать не могу, сгоряча не в ту сторону рванул, запутался в переулках. В метро я был без десяти двенадцать. И уже в общежитии вспомнил, что оставил на сундуке зажигалку.
— И вас не удивило, Генрих, появление здесь сатрапа из департамента, как вы выразились?
— Удивило. Но…
— Но?
— Да ничего. Как-то было… необычно.
— Необычно?
— Ну, тревожно.
— Но ведь ситуация была, скорее, забавной. Что вас встревожило?
— Ничего определенного.
— Вы действительно не знали про исчезновение Печерской в прошлом году?
— Все, что знал, я вам рассказал, — ответил Генрих твердо.
* * *
Викентий Павлович (импозантный, элегантный, за тридцать, в расцвете, так сказать, сил) был шефом предупрежден и встретил Саню с холодноватой любезностью (впрочем, расстались почти приятелями). Они сидели в его крошечном кабинете (в белой башне в районе Лужников) и беседовали. Перескочив, по русскому обыкновению — очень скоро, от вопросов насущных к национальным, мировым и т. п.: куда мы, черт возьми, катимся и когда все кончится. Никогда (Вика был настроен пессимистически), просто потихоньку поодиночке вымрем.
— А ваша фирма, кажется, процветает, — заметил Саня. — Владимир Николаевич упоминал про крупный заказ…
— Володя как ребенок, честное слово. — Вика улыбнулся снисходительно. — Хотя, признаю, организатор блестящий — но с излишним размахом, с риском. Да чтоб по-настоящему встать на ноги, таких заказов должны быть десятки. А я вот сижу с вами — и делать мне нечего.
В кабинетик заглянул Владимир, улыбнулся Сане дружелюбно и обаятельно, обратился к компаньону:
— Викентий Павлович, что сказали в банке?
— Я ж тебе в «Праге» говорил.
— Да? Не помню. Головокружение от успехов. Так что?
— Сказали, ждать. Денег нет.
— Вот сумасшедший дом! — шеф исчез.
— А банк отсюда далеко? — поинтересовался Саня.
— Отсюда все далеко.
— Тяжело без машины, да?
— Да уж. Ползарплаты на такси просаживаю.
— Как же так в банке денег нет?
— Спросите об этом у министра финансов.
— Или в пятницу к вечеру казна иссякает?
— В нормальных заведениях такого рода соблюдается естественный баланс поступлений и выдач. И не ночью я там был, полдня проторчал.
— Ваши уже в «Праге» заседали?
— Подъезжали. Всей компанией. Я поспел вовремя.
— Викентий Павлович, ваш коллега характеризует вас как человека крайне делового и осторожного.
— Я только исполнитель.
— Вы и компаньон.
— Младший. У кого деньги, знаете, тот и заказывает гимны.
— Хотелось бы с вами посоветоваться.
— Да, пожалуйста.
— Я являюсь, как вам, может быть, известно, наследником дома в Останкино, где вы прожили год.
— Известно. Володя говорил.
— Вот что меня занимает: оседать на земле или продавать. Какова сейчас конъюнктура?
— Если продавать — только за валюту. Могу посодействовать, есть у меня тут один… приятель. — Впрочем, — Вика посмотрел на собеседника с сомнением, Майя Васильевна, кажется, крепка телом и духом.
