Наконец Сигизмунд сказал:
— То есть, вы хотите сказать, что она разговаривала на готском языке?
— Да.
И снова выжидательная пауза.
— А что в этом такого странного?
— Видите ли, Сигизмунд… Дело в том, что готский язык… Это мертвый язык. На нем уже тысячу лет как никто не разговаривает. А может быть, и больше. Вроде шумерского или моего древнеисландского.
— А разве готы… Я думал, готический шрифт… — начал Сигизмунд и тут же умолк под гнетом собственной непросвещенности.
— Это был германский народ. В пятом–шестом веках он достиг своего наивысшего расцвета.
— А потом? — жадно спросил Сигизмунд.
— А потом вымер. Точнее, растворился.
— Может быть, где–нибудь остались… На хуторах… В тайге…
Сигизмунд выдвинул версию и сам почувствовал: детский лепет.
— Шестой век, — раздельно повторила Вика. — Готский язык дошел до нас всего одним текстом — переводом Библии. Далеко не все слова, которые вы мне дали, я обнаружила в словаре как готские. Но нашлось много древнеисландских, а также средневерхненемецких аналогов. Понимаете?
— Я одно понимаю, Вика, — сказал Сигизмунд. — Для того, чтобы меня разыграть, нужно по крайней мере знать о СУЩЕСТВОВАНИИ готского языка. А я сильно сомневаюсь, чтобы кто–нибудь из моих приятелей обладал столь обширными познаниями в сфере лингвистики. Кроме того, в гараже я обнаружил вовсе не своего приятеля, а незнакомого мне человека. И испугана она была по–настоящему. Она не прикидывалась.
— А она была испугана?
— Да. Поначалу я вообще принял ее за наркоманку.
— Почему?
— Вела себя неадекватно. И глаза белые.
— Что значит «белые»? Слепая, что ли?
— Очень светлые.
— А в чем была неадекватность?
— Ну, например, она не умела пользоваться туалетом… Такое нельзя разыграть.
— Пожалуй, — согласилась Вика. И без всякого перехода сказала: — Наиболее логичная версия, которая объясняет все, заключается в том, Сигизмунд, что ваша девушка страдала шизофренией.
Сигизмунд набычился, сразу ощутив острую неприязнь к этой рассудительной холодной девице. Она, несомненно, поняла это.
Вика встала из–за стола, прошлась по кухне. Уселась на подоконник — точь–в–точь как Лантхильда — и уставилась за окно, на темный двор. Не оборачиваясь, заговорила:
— Когда углубляешься в предмет… и наступает переутомление… В свое время, когда я начала заниматься древнеисландским, я часто представляла себя человеком «оттуда». Из той эпохи. Как будто древнеисландский — мой родной язык. Это очень помогало. Вы не представляете даже, насколько это помогало. Я могла угадывать слова, достраивать их… Правда, я сумела вовремя остановиться. Опасная игра.
Сигизмунд жадно слушал.
— Представьте себе теперь, что ваша Лантхильда специализировалась на готском. И не сумела остановиться. В Рейкьявике я читала в одном журнале по психологии — там эта проблема серьезно обсуждалась… Определенный психотип… С другой стороны, на древнеисландском сохранилась очень богатая литература. Много текстов. И все равно оставалось ощущение зияющих лакун, пробелов. А готский… Только Библия. Не вся, отрывки. И комментарий на четыре странички. Не словарь, а сплошной сквозняк. Дыры, дыры… Понимаете?
— Неужели это настолько важно, — медленно спросил Сигизмунд, — что из–за какого–то словаря человек может сойти с ума?
— Академические штудии — это похуже азартной игры. Похуже рулетки. Люди теряют рассудок и из–за меньшего… Скажите, Лантхильда была последовательна в своих действиях?
— Весьма, — сказал Сигизмунд. — Хотя зачастую мне ее логика казалась дикой.
— Вот видите. А вы не помните, как она была одета?
— Конечно, помню. У меня даже сохранилось…
Сигизмунд оставил Вику созерцать вечерний двор, а сам пошел в «светелку». Дерюжка нашлась в шкафу. И одна чуня, мало поеденная собакой, — тоже. Все это добро Сигизмунд предъявил Вике. Присовокупил кожаное ведро.
Она посмотрела, но ничего не сказала. Они выпили с Сигизмундом чаю, после чего он отвез ее домой.
Глава третья
Перед тем, как лечь спать, Сигизмунд долго сидел на кухне над чашкой с крепким, уже остывшим чаем. Мысли лениво перекатывались с Вики на ее «шизофреническую гипотезу». Хорошая гипотеза. Многое объясняет. Почти все. Не объясняет только лунницу.
Хотя… Может, Лантхильда из «черных археологов». Раскопала тайком какой–нибудь курган. На Старой Ладоге, скажем. Много народу сокровищами Рюрика прельщается. Ходят, роют. Выкопала себе лунницу, отчего окончательно повредилась в уме.
Может быть. Только стала бы — даже сумасшедшая — так легко отдавать золотую лунницу за собачий ошейник с лампочками? Неужто настолько в роль вошла?..
Предположим, он, Сигизмунд, спятил бы. Записался в «черные археологи», отрыл какое–никакое золотишко и крышей подвинулся. Блажил бы — ясное дело. Может быть, Новое Царство какое–нибудь по околометрошным торжищам провозвещал… Об эре Водолея пророчествовал бы, о комете хвостатой… Но чтобы вот так запросто золото взять и на какие–нибудь фантики поменять?.. Сигизмунд не мог представить себе обстоятельства, при которых он мог бы ТАК свихнуться.
Нет, что–то здесь не сходится. Неуловимое что–то остается. Такое, что словами не передать. Вика, конечно, девица логичная. С головой девица. Но… не сходится.
…А он–то, Сигизмунд, оказывается, по пьяной лавочке готской мовой в телефон сыпал! Вот какие дивные вещи о себе узнаешь.
Одеяние лантхильдино пощупал. Домотканина. Не каждый день встретишь, но все равно не Бог весть какое чудо. Завшивленность? Тем более. Чуни? Тут народ и в мокасинах иной раз щеголяет. Мало ли.
Та–ак. На Лантхильде в первые дни еще пояс был. Куда она его дела? Точно. Был пояс. Диковинный какой–то.
Сигизмунд отправился шарить по квартире. После получаса усердных поисков пояс нашелся.
Повертел в руках, разглядывая в основном пряжку. Затертая медь, по краям немного позеленевшая. Видно было, что носили эту штуку долго, — пряжка аж истончилась местами. Изображена клювастая скотина — морда, вроде, птичья, а туловище не то змеиное, не то вообще какое–то абстрактное. По обеим сторонам от пряжки по два кружочка нашиты.
Сигизмунд рассмотрел кружочки повнимательнее (его в основном интересовало, почему они такие разные) — и вдруг сообразил: монеты. Продырявленные.
Ишь ты, все как в фольклоре. По какой–нибудь «Археологии СССР» работала, чтобы все в точности. Сигизмунд поймал себя на том, что примеряет на Лантхильду викину версию. Если думать только головой, намертво отключив сердце–вещун, то все, вроде бы, сходится. Как есть сумасшедшая. Раздвоение личности.
На кривовато обрезанных монетках были какие–то фигурки. С обратной стороны наверняка имеются чьи–нибудь морды в профиль. Тогдашних президентов.
Сигизмунд взял бритвенное лезвие (Лучше для Мужчины нет), осторожно отпорол ту, что побольше и поновее. Под монеткой скопилась грязь. Сигизмунд потер кружочек о джинсы. Поднес к глазам. Так и есть. Чей–то целеустремленный носатый профиль. Даже полустертого изображения на монете хватило, чтобы понять: человек этот, кем бы он ни был, не обладал высокими морально–этическими качествами.
Интересно, откуда у девки монетки? Новодел или все–таки из кургана вытащила?
Сигизмунд отпорол остальные три. На двух обнаружил одинаковую физиономию — мужик с вытаращенными глазами. На четвертой — тоже мужик, только постарше, с рожей отставника. Вокруг мужиков вились буквицы.
Взял все четыре монетки, сыграл зачем–то в «орлянку». Проиграл неведомо кому. Где же все–таки девку–то искать? Ментам, что ли, сдаться?
От всех этих размышлений Сигизмунда неудержимо потянуло в сон. Ослабленный стрессами мозг отказывался подолгу принимать участие в напряженных мыслительных операциях. Сигизмунд бросил монетки на столе и ушел спать.
* * *
Созваниваясь с Федором, договариваясь с клиентами, беседуя со Светочкой и вообще занимаясь всей этой клопоморной тряхомудией, Сигизмунд то и дело ловил себя на том, что вот на хер не нужно ему все это. Неинтересно. С души его от тараканов воротит. И от «Восходов» тоже. И с людьми общаться он сейчас почти не может.
По большому счету, общаться сейчас он мог только с Викой. И то лишь потому, что только с Викой он распутывал сложный клубок загадок, связанный с появлением и исчезновением Лантхильды. А все остальное его попросту сейчас не парило.
Поэтому вечером Сигизмунд поехал к Вике. Пояс и монетки прихватил с собой. Показать, побеседовать.
Открыла Аська, от пят до подбородка завернутая в одеяло.
— Ой, это ты, Морж… — сказала она расслабленно. — Хорошо, что это ты, а не этот…
— Кто, реж?
