Я посмотрел на прачку.
– Я… Согласен! – с облегчением выдохнул нотариус и вполоборота посмотрел на соседку.
– Она тоже согласна, – уверил его я. – За принуждение девушки благородного происхождения к насильственному браку – лет пятнадцать тюрьмы. А в тюрьме – крысы.
Повернулся, кивнул своим. Барт, Милиния, Пит, Гобо, а за ними все остальные потянулись во двор.
– Завтра приедешь к Давиду, – негромко сказал я Готлибу, – пригласишь его проследить за делами. Кстати, пусть он найдёт приличного покупателя на нотариальную контору.
Готлиб кивнул, вышел. Я, оставшись наедине с полупленниками, шагнул и негромко сказал нотариусу:
– Всё озвученное имеет силу лишь в одном случае. Если ты не дотрагивался до неё. Но если выяснится…
– Клянусь! – как-то даже радостно закричал он. – Клянусь! Не дотронулся даже до края платья!
– Гут. – На манер Штокса завершил я и тоже вышел.
Во дворе, окружённая сияющими личиками, стояла Милиния и, счастливо улыбаясь, плакала, плакала. Украдкой смахивал слёзы и обнимающий её Барт.
– Как узнали? – спросил нас Дэйл. – Приехали в город и случайно зелёный плащик увидели?
– Нет, – качнул я головой. – Тай увидел вас, ещё ночью.
– И вы целый день…
– Да, мой хороший. И в развалинах с портовыми тоже.
Дэйл недоверчиво-восхищённо оскалился. Потом спросил:
– С портовыми говорили?
– Да.
– Что было у того за спиной?
– Пистолет.
– Вот глупец.
– Да всё в порядке. А нам, знаешь, предстоит ещё одно тайное и очень важное дело. С утра надо бы, а мы целый день пропустили.
– Какое дело?
– Мы с Готлибом клямку закончили. Ножку для Ксанфии. Сегодня она сделает несколько шагов двумя ногами!
– О, едем в «Шервуд» скорее!!
Да, и мы помчались в «Шервуд». Хотя «помчались» громко сказано. Покатили с умеренной быстротой, чтобы не рассыпать зелёный горох с крыши. Но, как бы ни спешили, на выезде из города крик из кареты вдруг заставил Дэйла натянуть вожжи. Карета остановилась. Барт выпрыгнул и поднял жмущегося к забору дрожащего худого котёнка. Белый, рыжий и чёрный, – трёхцветного. Как у судьбы и просили. Сказано ведь – «просите, и вам дано будет».
И вот к нам, набившимся как горох в горшочек, в чашеобразное чрево кареты, добавился ещё и котёнок. Мы ехали, плотно прижавшись друг к другу, и Чарли, явно добывая себе перед Дэйлом прощение за обиду, нанесённую Ксанфии, торопливо и громко рассказывал о причинах того, что произошло за минувшие ночь и день.
Где и как устроили в «Шервуде» Барта с Милинией, я не видел, оставил эту заботу Эвелин. Сам же, в совершенном одиночестве, оседлал самого быстрого жеребца и домчался до города. Спешившись в постоялом дворе, заплатил за место в конюшне и почти уже в сумерках нашёл нужный трактир. Я знал, – если корешок сорной травы оставить в земле, то из него однажды непременно вылезет на свет Божий тучный, усеянный иглами куст. То же можно сказать и о некоторых событиях, и оставить такое событие без вмешательства я не мог.
Перед самым входом в трактир стоял высокий, бритый наголо человек и что-то негромко говорил двоим, непримечательным, в длинных мятых плащах, в шляпах. Эти двое стояли спиной ко мне. А лысый был настолько увлечён разговором, что должного внимания на меня не обратил. А я, пустившись идти на носках, успел услышать:
– Так, значит, проще не бывает. Рыжий, маленький, в зелёном плаще с капюшоном.
И, протянув две серебряные монеты, ушёл в трактир.
Двое, пряча монеты, развернулись и, едва не столкнувшись со мной, обогнули сбоку, быстро и равнодушно, направляя стрелу своего внимания в порт.
– Стоять, – властно сказал я им в спины.
Развернулись мгновенно. Вонзили опытные, холодные взгляды. Неброско опустили руки в карманы. И один не без демонстративной насмешки ответил:
– Стоим.
Не без демонстративности же я отстегнул клапан поясного портфунта… и начисто стёр с их физиономий насмешку. Застегнул клапан. Протянул две золотые монеты.
– За то, чтобы маленького рыжего не искать.
Двое коротко переглянулись. Каждый вытянул по одной руке. Взяли монеты. Переглянулись ещё раз. Понимающе улыбнувшись пронёсшейся безмолвной секунде, я быстро проговорил:
– Теперь вопрос. Что лежит у меня в кошельке?
И ласково тронул портфунт.
– Гинеи, – уже без весёлости, уже отчётливо деловито отозвался негромкий голос.
– Ответ неправильный, – без экивоков, холодно сказал я. – Там лежит ваша смерть.
И, развернувшись, шагнул к трактирной двери.
– Как твоё имя?
Да, опытные ребята. Единственно уместный в такую минуту вопрос.
– Шервуд.
И вошёл в шумный трактир.
Детина уже расставлял винные кружки на стойке. Я изначально не хотел, чтобы то дело, с которым ехал к нему, было улажено с давлением с моей стороны или угрозой, потому ещё в конюшне отцепил шпагу, снял треуголку, и надел шляпу и плащ Носатого. И теперь, поймав привычный, отработанный, как у волка, взгляд трактирщика на звук открытой двери, слегка опустил голову, взялся, как бы поправляя, за переднее поле шляпы и, относительно замаскировав таким образом лицо, быстро прошагал к стойке.
– Долги нужно возвращать, – глядя ему прямо в глаза, сообщил я негромко и миролюбиво. – И по возможности быстро.
Детина вздёрнул брови вверх, отчего лоб его взялся морщинами. Поднял тяжёлую, без сомнения, хорошо знакомую с морской работой клешню, скрючил пальцы, с хрустом почесал чисто выбритую голову.
– А я, – как бы выкладывая мне результат припоминаний, твёрдо заявил – никому не должен.
– Этого я не знаю, – всё также миролюбиво сказал я. – Но знаю, что должны тебе.
– Мне многие должны, – выжидательно сообщил он.
– Назови стоимость обеда, без горячего, картофель печёный, хлеб, грибы, вина полбутылки. Словом, всё, что взял у тебя маленький рыжий мальчишка в зелёном плаще с капюшоном. Я долг закрою, и мы друг о друге забудем.
Детина выпрямился. Слегка замаскированная угроза выползла на его лицо вместе с кривоватой улыбкой. И он твёрдо, и даже с нажимом сказал:
– Слишком легко захотел жить! Ты родственник ему, да? Тогда знай: не стоимость обеда, а стоимость скрипки, которую он у меня спёр. Два фунта! И ещё столько же – как наказание за воровство.
– Друг. Такие деньги я вполне бы мог заплатить. Но – только если бы это было справедливым, и если бы я сам этого захотел.
– Ты хочешь сказать, что моё требование несправедливо?! – перегнувшись над стойкой, прорычал он мне в лицо.
– Скрипка была краденой, – вздохнув, размеренно проговорил я. – Ты это знал. Потому и дал за дорогостоящий инструмент еды на три пенса. Скрипка твоей не была, никогда, ни по какому закону, так что ты про два фунта забудь.
