— У вас действительно что-то очень срочное? Что?
— Иван Иваныч, извините, позавчера вы подписали продление командировки Власенкову.
— Ну да, подписал. Надо бы сделать это Василию Алексеевичу, да его не было. Просил Мухалатов. А что?
— Он подделал счет гостиницы и приложил чужие железнодорожные билеты к отчету. И получилось, будто он пробыл в Ленинграде эти шесть дней, на которые вы продлили ему…
— Андрей Семеныч мне ничего не говорил, — перебил Фендотов.
— Еще не успел.
— Ну, а в чем дело?
— Так… как «в чем дело»? Власенков сделал подлог, хотел незаконно получить двадцать один рубль десять копеек.
— Ого! И дачу себе на эти деньги отгрохать? — рассмеялся Фендотов. — А как же он это объясняет, попытку свою?
— Так, Иван Иваныч, что его объяснения… Он-то, конечно, говорит, что на такси эти деньги проездил и за гостиницу сверх положенной нормы по рублю двадцать из своих доплачивал. Дело не в этом. Подлог…
— Вот черт! По рубль двадцать доплачивал, — даже как будто с завистью опять перебил Фендотов. — Значит, всего за трешку снимал номер? Мне дешевле как по пятерке жить в Ленинграде не приходилось. А такси — правильно — одно разорение. Город пространственный. И в совнархозе машину ему не дадут.
— Уголовное дело, Иван Иваныч. Надо Власенкова привлекать к ответственности. Вот я и пришел…
— Погоди! Двадцать один рубль, чтобы покрыть действительные расходы на такси и гостиницу? Какое же тут уголовное дело?
— Он подделал счет…
— Ну и пес с ним! Порви его, чтобы ревизоры не прискребались. А Власенкову эту двадцатку там или четвертную я из директорского фонда выпишу. Все?
— Иван Иваныч, так ведь подделка!
Фендотов замотал головой и даже зажмурился, показывая, до чего не ко времени и не к месту идет у них разговор.
— Ну я тогда не знаю. Ступайте к Василию Алексеевичу, он и финансовыми и юридическим делами у нас занимается. А я подмахнул командировочное Власенкову только по просьбе Мухалатова. — Фендотов крутнулся на одной ноге, давая понять Мариничу, что разговор закончен. Однако прибавил еще: — А насчет двадцатки Власенкову, нет, лучше уж четвертной, там вместе со Стрельцовым заготовьте проект приказа. Я подпишу.
Теперь, после столь неожиданного поворота событий, Маринич и вовсе не мог остановиться на полпути, считал себя обязанным непременно довести дело до конца. Подумать только, а! Подлог — пустяк. И жулику еще четвертную из директорского фонда…
Подталкивая на переносье сползающие очки, Стрельцов внимательно выслушал рассказ Александра. Попросил повторить некоторые подробности. Задумался.
— Тут трудно применять сильные слова и устанавливать чеканные категории в оценках, — проговорил он наконец. — В прежние времена, когда игроки за карточными столами уличали партнеров в мошенничестве, этих шулеров просто били подсвечниками. А на Востоке мелких воришек обмазывали смолой, вываливали в перьях и сажали на осла, лицом к хвосту. Хотя, вероятно, законы позволяли наказывать и как-то иначе, не так публично и позорно. А люди поступали в общем-то правильно. За мелкие, гаденькие дела и наказывать следует соответственной казнью. Мелких жуликов надо заставлять на народе гореть от стыда. Не в прокуратуру же, в самом деле, передавать материал о неудавшейся попытке Власенкова сорвать с государства двадцать рублей.
— А почему не в прокуратуру? — Маринич недоумевал. Вот тебе раз: и Стрельцов либеральничает. — Василий Алексеевич, подделка документов, как я понимаю, преступление уголовное.
— Подделка не удалась, деньги он не получил, наоборот, своими даже поплатится… Александр Иванович, может быть, не совсем то слово, но тогда и с нашей стороны это будет какой-то мелочностью, если хотите, местью за то, что он в разговоре с вами держал себя по-хамски. Наказание должно быть неотвратимым, но и соразмерным вине. Только тогда оно воспитывает. Давайте предположим, что Власенкова посадили бы в тюрьму на пять лет. Не только он сам, но и все окружающие сочтут это величайшей несправедливостью. О существе самого преступления тогда никто не вспомнит, но решительно все будут жалеть осужденного и осуждать осудивших.
— Не надо на пять лет. Пусть на полгода. И условно. Даже без вычетов из зарплаты. Но как полагается, по статье Уголовного кодекса.
— Само название «Уголовный кодекс» звучит жестоко.
— Зато запоминается.
— На осле, лицом к хвосту, тоже запоминается.
— Ну, если премию за это выдать, как хочет сделать Иван Иваныч, и тут запомнится! Или Мухалатов…
— Да, Владимир Нилыч тоже ведь защищает Власенкова? — с какой-то торопливостью и особой интонацией, словно бы это почему-то сразу меняло все существо дела, спросил Стрельцов.
— Василий Алексеевич, вы знаете, какие мы с Володей Мухалатовым друзья. Но здесь я просто не могу его понять. Он так защищает, так защищает Власенкова. Он даже считает его вообще ни в чем не виноватым! — Маринич выпрямился, лицо у него стало торжественным. — Вероятно, мы с Володей очень сильно поссоримся.
«Мухалатов… Опять Мухалатов… Столкнуться с ним вновь? И на чем…» — пожалуй, даже не выговорил, а только пошевелил губами Стрельцов.
Он медленно снял очки, сложил заушники вместе, развел и снова сложил.
— Не поймите меня превратно. Иван Иваныч вас направил ко мне. Но выходит, и я должен действовать сейчас тоже по этому принципу: гони зайца дальше. Мне представляется, Александр Иванович, что всей этой мутью следует заниматься не в административном, а в общественном плане. Проступок Власенкова прежде всего — против морали. Посоветуйтесь в завкоме.
С председателем завкома Лидией Фроловной разговор у Маринича был, пожалуй, самым продолжительным. Лидия Фроловна, женщина пожилая, но очень свежая и какая-то ясная, присасывая ноющий зуб, выслушала рассказ Александра с пылающим интересом. Она сразу же согласилась, что, конечно, товарищ Стрельцов прав целиком и решение о Власенкове должно принять завкому. Только вот какое решение…
— Палка-то, она ведь всегда о двух концах, — присасывая зуб, вслух размышляла Лидия Фроловна. — Скажем, денежно. Ну, ударим мы одним концом по самому Власенкову, а другой-то конец — кого ударит? У мужика семья, живется им трудно, знаю. Если мы тебе от профсоюза дадим санкцию ничего не платить человеку да еще и аванс с него взыскать, — прибежит ведь жена, плакать станет, детишек с собой притащит. И отменим мы свое постановление. По закону, сколько верных дней он пробыл в командировке да за билеты, — все ему отдай.
— И подлог ему простить? — вскрикнул Александр. — Какое же будет тогда ему наказание?
— Наказания не получится, — согласилась Лидия Фроловна. — А скажем, морально. Это Василий Алексеевич насчет смолы и перьев и осла тоже, это он лишнее. Но, скажем, в стенную газету или на общее собрание вынести. Опять же и тут палка о двух концах. Видимой кражи нет. Чего-то он пробовал, подчищал, а подчищенные бумаги, сам говоришь, уничтожены. Что народу предъявить? И другим концом дурная слава на нас же. Подняли шум вокруг мыльного пузыря — народу нынче не слова, документы подай. Здорово живешь голосовать не станут.
— Значит, и нравственного осуждения не получит?
— Может не получить, — снова согласилась Лидия Фроловна. И даже свистнула, присасывая зуб. — Это ведь тебе не прогул и не драка под пьяную лавочку, не бытовщинка. Предмет, скажем, не совсем для общего собрания. Подлог пахнет уже чистой уголовщиной. А это снова палка о двух концах. Заостри один конец — и могут человека потянуть к Иисусу. Не заостри — могут сказать: потакаете. А другой конец: почему профсоюз входит в дела уголовные? Тут все тонко обдумать надо. Может, просто, не вынося на народ, я одна с глазу на глаз побеседую. Хочешь — и ты прими участие. Ведь главная-то задача в чем: ущерба государству чтобы причинено не было и человек чтобы все понял. Так? А с Андреем Семенычем ты посоветовался?.
Круг замкнулся. Маринич встал. Постоял, вглядываясь в ясное лицо Лидии Фроловны, наполненное доброжелательностью и ожиданием хорошей, умной подсказки.
— Ущерба государству, Лидия Фроловна, причинено не будет, а понимать Власенков и раньше все понимал превосходно, — сказал Маринич, рывком растягивая узел галстука. — Вы тут, конечно, подумайте. А я уж Власенкова тогда сам, своей палкой — она у меня об одном конце.
— Только ты… не… в прямом смысле… — забеспокоилась Лидия Фроловна. И тоже встала. Подала ему теплую, мягкую руку. — А мы тут подумаем. Посоветуемся. И давай держать друг друга в курсе дела.
Вернувшись к себе, Маринич привычно, почти автоматически потянулся рукой к телефону. На дню по нескольку раз перезванивался он с Мухалатовым. Хорошо бы и сейч…
И не стал звонить. Зажав ладонями виски, он перебрал в памяти разговоры и встречи этого дня, ожесточая себя против Власенкова все больше и больше.
