Но боги молчали. Наконец Анубис обратился ко мне:
— Ты не хочешь жить? Хорошо. Ты нам ещё послужишь.
Он говорил, разве это правильно, что души теряются в Дуате? Разве это правильно, что люди вынуждены думать о смерти превыше жизни? Он дал мне свой кхопеш [2] и приказал провожать души по бескрайним пустыням загробного мира.
Анубис обещал, что моё сердце не будет болеть — и я всё забыла. Я работала день и ночь, не зная отдыха. Иногда на границах Египта я видела таких же, как я, проводников с пустыми глазами, которых сотворили чужие боги. Я видела, как смешиваются пантеоны и объединяется Навь. Я прошла через больше реорганизаций, чем песчинок в песочных часах. Века казались долгим спокойным сном.
Но однажды я проснулась — когда вновь увидела моего мальчика. Я пришла сжать очередную душу, а он пытался украсть апельсин на базаре. Я всё вспомнила — вопреки забвению — и это было настоящим счастьем. Значит, он не сгинул тогда в Дуате, вернулся, чтобы снова жить! Я стала наблюдать за ним, не смея приблизиться и вмешаться. Но непрожитый опыт будто тянул его на дно — жизнь за жизнью он шёл по кривой дорожке и попадал туда, что в восточно-европейском управлении принято называть Пеклом. Вы знаете, что с каждым разом достичь Небес всё сложнее и сложнее.
И я пошла на нарушение — пристроила своего сына в отдел по работе с мёртвыми душами, ведь в конце служения нам всё-таки положен отдых на Небесах. Хотя должна была выбирать из тех, кто потерял смысл, как когда-то я — такие дольше проработают.
Аида прервалась, устало глядя на остывший кофе и нетронутое пирожное. Элегантно сделала глоток.
— Теперь вы знаете всё и вправе воспользоваться этой информацией, как считаете нужным. Если против меня — я пойму. Но всё же... я прошу вас, нет я умоляю вас — дайте ему хотя бы ещё один шанс.
Жнец не торопился отвечать, глядя на тёмно-синий горизонт. Он попытался представить, что было бы если этот разговор произошёл пару месяцев назад.
«Смерть должна оставаться беспристрастной, — сказал бы он. — вам, Аида, как начальнику отдела, следовало бы это помнить лучше всех.»
Стажёр отправился бы в Пекло за взятки в особо крупном размере, Аида затаила бы на него обиду, но это бы не имело ни малейшего значения, ведь он был безупречен — в каждом пункте писаных и неписаных правил. Так почему сейчас он не может произнести этих слов? Два месяца изменили его сильнее, чем три сотни лет?
— Я подумаю, что можно сделать, — наконец произнёс жнец. — Спасибо за кофе.
Он ушёл, не оборачиваясь — наверное, из уважения к корпоративной этике. Пусть начальник отдела остаётся начальником отдела — зачем позволять себе увидеть на её месте встревоженную мать?
Когда открылась дверь в переговорную, стажёр, который уныло распластался на столешнице, вскочил, боясь, что его отчитают за неподобающую позу:
— Шеф, вы решили что-нибудь?
— Ты должен понимать, что взятка в особо крупном размере — это не та вещь, на которую руководство четвёртого отдела может закрыть глаза, — начал жнец, выдерживая суровый тон, — даже если служба контроля просмотрела этот инцидент сейчас, он может всплыть позже при выборочной проверке, и тогда неприятности будут у всего отдела. Ты, с твоим безалаберным отношением к изучению нормативных актов, я полагаю, не сможешь написать внятное объяснение произошедшему...
С каждым словом стажёр всё ниже опускал голову. В воспитательных целях дав ему возможность полностью прочувствовать шаткость своего положения, жнец закончил:
— ... а я смогу.
Стажёр уставился на него, не веря своим ушам.
— Но при одном условии: всю незаконно полученную наличность ты отдашь...
— Вам?
— Нет, не мне. В премиальный фонд отдела.
Видно было, что мысль о том, чтобы расстаться с деньгами, была стажёру невыносима, но всё-таки он покорно вытащил несколько нераспакованных пачек из карманов и горкой сложил на столе. С тоской покосился на часы, но снимать не стал. Жнец сделал вид, что не заметил этих ужимок. Достав чистый белый платок, он через него взял конфискованную наличность, а взамен положил стопку заполненных листов.
— Твоя объяснительная. Надеюсь, хотя бы списать без ошибок ты в состоянии?
— Конечно, шеф! Спасибо! Вы...
Не слушая его сбивчивые благодарности, жнец вышел. На этот раз он не стал запирать дверь. Передав деньги секретарю с пояснением, что соответствующие бумаги предоставит стажёр, он вернулся на свое рабочее место и достал из верхнего ящика стола списки. С административными делами покончено — пора заняться и прямыми должностными обязанностями.
Телефонный звонок настиг его рядом с домом очередного клиента. Звонила Варвара. Обычно она никогда так не делала в рабочее время, предпочитая сообщения. Возможно, случилось что-то важное — а потому жнец взял трубку.
— Иван, — раздался голос Петра Семёновича, — этот телефон нашли возле главного входа и передали мне сотрудники университета. Варвара пропала. Я, разумеется, подключил все свои связи, но пока никаких зацепок. И... если вы правда любите мою дочь — найдите её.
[1] Аида произносит искажённую «клятву отрицания», где умерший должен перечислить все грехи и заверить богов, что ни в одном из них не виновен: «Я пришел к тебе, Великий Владыка. Я знаю твое имя и имена 42 богов, живущих с тобой. Я буду говорить правду, и не скажу лжи. Я не делал несправедливости. Я уважал отца и богов. Я на делал никому зла. Я не убивал, не воровал, не пил, не прелюбодействовал. Я не осквернил храма и не принимал пищи богов, и соблюдал богослужения. Не обкрадывал мертвых и их могилы. Не нарушал мер длины, мер полей, веса гирь. Я чист перед вами. Я чист.»
[2] кхопеш — египетский меч-серп
Глава 42. ♜♛⟰ Останусь
— Олег, ты чёртов придурок! Развяжи меня немедленно!
Варвара полностью отдавала себе отчёт, что переругиваться с человеком, которому хватило ума привезти её в мрачную заброшку, до этого хладнокровно уколов в шею какой-то снотворной дрянью, — занятие по определению бессмысленное. Но она уже попробовала все известные ей способы освободить хотя бы руки и нисколько в этом не преуспела. Плохие слова — единственное оружие, что у неё оставалось, чтобы отвести душу.
— Третьякова, не шуми, — Олег прошёл мимо неё,
