не набирает излишний вес, что могло бы иметь неприятные последствия для такой беременности, как эта. В ее случае я делаю вдвое больше проверок. Последние анализы были идеальны, однако, учитывая ее особенности, беременность может повлечь за собой не столько проблемы для женского здоровья, сколько душевные и психические расстройства. Но не волнуйтесь, Росария хорошая мать и справится с третьим ребенком.
Как-то ночью, когда она наконец вернулась и согревалась под одеялом, Хуан осмелился прошептать в темноту:
— Я твой муж и люблю тебя. Куда бы ты ни ходила, я могу пойти с тобой.
Росария ответила не сразу. Она долго молчала; ему даже показалось, что она спит, а может, ей было так стыдно, что не хватало сил ответить. Но потом жена проговорила бодро и решительно:
— Никогда.
Остаток ночи Хуан провел без сна, глядя в потолок и обдумывая, что означает это единственное слово. Он угадывал в нем скрытую угрозу. В течение последних трех месяцев беременности Росария отлучалась по ночам почти каждую неделю. Он больше ни о чем не спрашивал. Потом она родила, мир рухнул, и Хуан знал, что только он в ответе за случившееся, потому что в ту ночь, когда родилась Амайя, точная ее копия, Росария приговорила девочку к вечному сну. И хотя ему хотелось верить, что этот ужас был временным наваждением или, как говорил доктор Идальго, кризисом послеродовой депрессии, которая со временем развеется, как дурной сон, даже через несколько месяцев после рождения Амайи Хуан не раз заставал жену рядом с ее кроваткой. Сначала он надеялся, что это всего лишь защитный инстинкт, подобный тому, который заставляет бесчисленное множество отцов и матерей вставать среди ночи, чтобы проверить, что ребенок дышит. Но было что-то в ее лице, в ее взгляде, не имевшее ничего общего с заботой и защитой: собранность и готовность справиться с предстоящей задачей. Хуан смотрел на нее в отчаянии. В глубине души он знал, что это бессмысленно, но все же шептал ей слова ободрения, уверяя, что с девочкой все будет в порядке, что с ней ничего не случится. Он обнимал ее за плечи и уговаривал вернуться в постель, но на следующую ночь все повторялось.
Хуан успокаивался, убеждая себя ночь за ночью, что Росария никогда ничего ей не сделает. Лежа в кровати, он ждал, когда она снова встанет и пойдет к Амайе шептать темные слова. Он уверял себя в том, что девочка крепко спит и ни о чем не догадывается, — пока все эти угрозы не вылились в кромешную тьму той ночи, когда ему пришлось навсегда унести дочь из дома.
* * *
Хуан был из тех людей, которые знают предел своих возможностей. Такому человеку, как он, свойственны лишь спокойные, упорядоченные мысли, связанные с работой, заботой о семье, ответственностью и соблюдением различных правил. Таким он был с детства. Но были вещи, которыми он не владел, которые владели им самим. Хуан не владел даром слова, ему было мучительно называть вещи своими именами и думать о том, что все на свете имеет название. Он был из тех, кто уверен, что явление материализуется, стоит назвать его по имени, что всякие ужасы не заведутся в его жизни и в его семье, если он откажется их называть. Он яростно спорил с Энграси, уверявшей его в том, что Росария с самого рождения Амайи только и думала о том, чтобы убить ее.
…Хуан машинально покачал головой, стараясь отогнать от себя мысль, которая была слишком ужасна. Глубоко вздохнув, охваченный страхом и печалью, он взял желтый конверт, лежавший рядом на кровати, и оторвал кромку. Его глазам предстал темный пластиковый край рентгеновского снимка. Он сжал его пальцами, вытянул из конверта и поднес к глазам. На маленьком черепе дочери виднелись два зловещих белесых следа, оставшиеся на месте удара; их окружали серые потеки расползающегося кровотечения. Хуан закрыл глаза, из-под которых потекли слезы, бросил рентгеновский снимок на кровать и решительно встал.
* * *
Как и двенадцать лет назад, он горячо молился, чтобы она была рядом, чтобы ее отсутствие в их общей постели было связано с тем, что она поскользнулась на лестнице, почувствовала головокружение или ей стало плохо где-то в другом конце дома. Его одолевало жгучее желание, чтобы она упала и сломала руку или ногу, получила травму или увечье, лежала в пустой пекарне — все что угодно, лишь бы не очередная таинственная отлучка. Хуан еще раз проверил каждый уголок дома, зная, что не найдет ее. Затем взял ключ от пекарни, накинул поверх пижамы пальто и вышел в ночной туман спящего Элисондо, чью тишину нарушало лишь журчание невидимой реки. Дошел до пекарни; внутри было темно, и все же он открыл дверь и осмотрел помещение. Росарии там не было. На мгновение он в отчаянии прислонился к двери, зная, что бессилен что-либо сделать.
Слезы высохли, мысли обрели пугающую ясность. Он должен это сделать. Хуан был полон решимости; но когда он попытался заговорить, голос, дрожащий от тоски, прозвучал слишком глухо.
— Росария, — прошептал он. — Росария убьет нашу дочь.
Поднес руки ко рту, пораженный чудовищностью собственных слов, словно все еще надеясь удержать внутри весь этот ужас. Но, смиряясь с неизбежным, Хуан уронил руки и издал яростный, надрывный стон, не похожий на человеческий. Да, он всегда знал это, страшное понимание всегда жило у него внутри, а он старательно его замалчивал — и вот каким-то образом, назвав по имени, выпустил на свободу всю его безграничную жестокость. Хуан вышел из пекарни, не закрыв за собой дверь, и побежал по мокрым от речного тумана булыжникам к дому сестры.
Глава 55
Энграси
Элисондо
Ипар поднял уши и посмотрел на Энграси; морда его выражала огорчение и смирение. Он снова забрался на кровать, несмотря на то что Энграси постелила ему лежанку на полу рядом с кроватью Амайи. Девочка обняла собаку за шею, ее рука утонула в пушистой шерсти. Энграси прекрасно знала, что, стоит ей отвернуться, Амайя укладывает собаку рядом с собой. Снисходительно улыбнувшись, она поднесла палец к губам, чтобы пес не шумел. Ипар вздохнул и улегся на бок, словно понял значение ее сигнала. Энграси прислонилась к двери, любуясь спящей девочкой. Кровать заливал мягкий свет ночной лампы, которая всегда оставалась включенной, чтобы Амайя спокойно спала — или, вернее, проснувшись посреди ночи, осознав рядом чье-то присутствие, сразу поняла, где она, и не тревожилась. Золотисто-русые волосы Амайи рассыпались по подушке, лампа подсвечивала их мягкие волны. У
