Шинель с теплого трупа Герман содрал третьего дня. Не погнушался, может, от шока, а может, уже осознал — дороги назад не будет. На разъезд наткнулись в сумерках…
— Отвыкла я от седла, спина болит, — пробормотал Катя, привязывая повод к задку и запрыгивая на бричку. Прот подвинулся, и предводительница с облегчением вытянула длинные ноги в когда-то красных, а ныне буро-серых сапогах. Гнедой, фыркая с таким же облегчением, потрусил следом за бричкой. Двигались целый день, в основном по узким лесным дорогам. Лишь в полдень пришлось отсиживаться в зарослях у реки, пережидая, пока по шляху проползут медлительные возы. Секретов из плана компании Екатерина Григорьевна не делала: уйти подальше от Бабайских хуторов, села обходить, на глаза никому не попадаться. Цель — к завтрашнему вечеру выйти к Мерефе. Там командирша собиралась прогуляться в больницу, проведать одного знакомого. «Апельсинов занести, про жизнь поболтать». Про апельсины ни Герман, ни Пашка не поняли, но общий замысел командирши уяснили.
— Екатерина Григорьевна, может, этот писклявый уже и не там, — сказал Пашка. — Может, он на хуторах отлеживается. Он же бандит, ему в больницу не с руки. В Мерефе, должно быть, сейчас белые. Они, ясное дело, все одно гады, но друг друга не шибко любят. Не, не сунется он в больницу.
— По-моему, наш Писклявый и с теми и с другими договорится, — сказала Катя. — Кстати, ты, Павлуша, базар фильтруй, господин прапорщик на «гадов» может оскорбиться и про «советы» какую-нибудь гнусность ляпнуть. Заведетесь. А бить мне вас сейчас лень, спина у меня ноет. И остальные части тела тоже побаливают.
Герман покосился на предводительницу с иронией. Ноет у нее, как же. Совершенно непробиваемая особа. Амазонка. Наверняка из тех, кто революцию с полуслова поддержал. Лавры Софьи Перовской этим современным барышням покоя не давали. Наслаждайтесь теперь, господа народники.
— Что молчите, господин прапор? — поинтересовалась Катя. — Вы горизонт обозревайте повнимательнее, но ведь и собственную точку зрения высказать вам никто не препятствует. Если она, точка зрения, не идет в разрез с генеральной линией нашей партийно-цирковой труппы.
— Не идет, — сухо сказал Герман. — Против Мерефы я ни малейших возражений не имею. Но там, уж боюсь вас расстроить, наши пути разойдутся. Мы с Протом отправимся поездом на Лозовую. Ну, а ваша дорога, полагаю, лежит в иные края. Я дал слово доставить ребенка на место и попытаюсь выполнить свое обещание.
— Да мы не слишком разлуке огорчимся, — заверила Катя. — Долг, он превыше всего. Валяйте, прапорщик. Не знаю, правда, как Прот ныне к путешествию в Лозовую отнесется. У мальчика вроде бы свои планы имелись.
— Что значит «свои планы»? — еще суше сказал Герман. — Сейчас не время для детских капризов.
— Вы, Герман Олегович, не сердитесь, — тихо сказал Прот. — Я понимаю, что вы обязаны меня доставить по назначению. Я же не возражаю. Только мне кажется, до Лозовой мы с вами не доберемся.
— Это отчего же? — Герман постарался, чтобы голос звучал как можно увереннее. — До Лозовой не так уж далеко. Обратимся к начальнику станции. Предписание у меня сохранилось.
— Да вы вперед не забегайте, — сказал Пашка, подбадривая утомившихся лошадей. — Мы за день разве что на пару верст к Мерефе приблизились. Все овраги да буераки. Что днем, что ночью, никакого ходу нету. Разъездов-то — будто фронт рядом. Может, мы чего не знаем, а, Екатерина Григорьевна?
— Мне тоже не нравится, — пробурчала предводительница, без стеснения задирая ноги на невысокую спинку козлов. — Весьма перенасыщенная войсками местность.
Герман подавил желание отпихнуть пыльные носы сапог от своего кителя. Ладно, пусть сидит, о приличиях наша Екатерина Григорьевна не имеет ни малейшего понятия, сие с первого взгляда угадывается. Кто она вообще такая? Даже на шпионку не похожа. Едва ли уместно шпионить со столь прямолинейной беспардонностью. Но насчет странных обстоятельств спутники несомненно правы, — в двух селах определенно расположились банды. Удалось разглядеть в бинокль вооруженных людей. Похоже, неместные, — селяне вокруг праздно толклись. Возможно, красные, хотя товарищ Пашка за своих их не признал. Но уж точно не добровольцы, в отсутствии погон Герман убедился. У моста чуть не наткнулись на еще один отряд — эти галопом летели к Новому Бабаю. Опять же, черт его знает, кто такие. Еще две группы с винтовками высмотрела зоркая Екатерина Григорьевна. Засады? «Секреты»? Нет, действительно, черт знает что, вся округа наводнена шайками вооруженных людей. Высунуться из леса практически невозможно. Да и какие здесь леса, так — рощи, светлые дубравы.
— Екатерина Григорьевна, надо бы лошадям дать передохнуть, — нерешительно сказал Пашка. — Да и нам бы дух перевести. Перекурим и по холодку двинем. В темноте, оно даже надежнее будет.
— Угу, прошлой ночью ой как далеко мы продвинулись, — пробурчала Катя. — Ладно, к опушке выйдем, дабы нормальный обзор иметь, и остановимся. Но ночью обязательно нужно нам через старый Муравельский шлях перебраться. Может, по ту сторону поспокойнее будет.
Смазанные колеса по мягкой лесной дороге катили ровно. В прохладной тени тянуло в дрему. Герман старался бодриться, слушал «сип-сип-сип» пения крошечного лесного конька-щеврицы. Сзади командирша тихо беседовала с Протом о железной дороге. Оказывается, мальчик по ветке на Лозовую уже путешествовал и, кажется, не один раз.
— О, светлеет, — сказал Пашка. — Кажется, опушка впереди.
— Попридержи, — приказала Катя, но было уже поздно, — бричка выкатилась на поляну.
Должно быть, кавалерийский разъезд отдыхал в тени, теперь солдаты как раз садились в седла и не слышали подъезжающей брички.
— Стой! — зашипела Катя.
Пашка натянул вожжи.
«Дроздовцы», — с огромным облегчением подумал Герман. Когда схватил карабин, и сам не заметил, — надо же так озвереть за последние дни.
— Стоять! Руки вверх! Оружие бросить! — поручик на заплясавшем вороном коне выхватил «наган», прицелился в лицо помертвевшему Пашке.
— Спокойнее, господин поручик, — сказал Герман, демонстративно отставляя карабин. — Мы против славного Дроздовского полка ничего не имеем.
— Кто такие? Руки вверх, я сказал! — поручик явно нервничал. Еще бы — прохлопали бричку, чуть на голову гости не заехали.
— Прапорщик Земляков. Второй Офицерский полк, — Герман поправил неприлично помятую, еще три дня назад бывшую новенькой, фуражку с приметным малиновым верхом и белым околышем.
— Я вас не знаю, господин прапорщик. Или все же «товарищ»? — зрачок «нагана» теперь покачивался, целя в грудь Герману. — Отвечать, живо!
Герман подумал, что у поручика излишне горячая лошадь. Да и сам поручик слишком нервен. Но отвечать нужно спокойно.
— Я на днях зачислен в полк. Сейчас в отпуске по ранению. Извольте убедиться, — Герман медленно расстегнул карман, извлек предписание и очки. — Господин поручик, я понимаю, что едва ли вам знакома моя физиономия. Я и его превосходительству еще не был представлен. Вполне понимаю ваше недоверие, но револьвер все-таки отведите. Нас и так совсем недавно пытались подстрелить.
Опускать «наган» поручик и не думал, но руку несколько ослабил. На бричку смотрели дула восьми винтовок его подчиненных. Морды у дроздовских кавалеристов-разведчиков были злые и усталые. Впрочем, пассажиры брички особой угрозы не представляли: перепуганный юнец-возница, молодая помятая девица, болезненный мальчишка. Да и неуклюжий прапорщик, одной рукой надевающий треснутые очки, а другой рукой протягивающий документы, не мог бы испугать и кошку.
— Вы откуда здесь взялись? — настороженно спросил поручик, трогая каблуками коня и забирая из руки Германа помятое предписание и новенькое воинское удостоверение.
— С поезда, господин поручик. Два дня тому на эшелон был произведен вооруженный налет. Пришлось уходить от бандитов пешим ходом. Вот, бричку по случаю раздобыли. Пытаемся выбраться к Мерефе.
— Как, вы сказали, вас зовут? — поручик одним глазом пытался изучать документы, другим подозрительно оглядывал Пашку, между колен которого вызывающе торчал карабин.
— Прапорщик Земляков-Голутвин, — хрипло сказал Герман. Ствол «нагана», сейчас целящийся куда-то в район пупка, весьма нервировал.
— Хм, что ж вы сразу не представились? Земляков, да еще Голутвин, широко известная фамилия, — поручик хохотнул. — Мы, в некотором роде, именно вас и ищем. Следовательно, в поезде вы уцелели? Мальчик с вами? Тот самый?
— В каком смысле? Я действительно его сопровождаю, но… Если вы имеете в виду налет на эшелон…
— Неважно, — поручик махнул «наганом». — В седло, прапорщик, немедленно. Федор, возьми мальчика к себе. Плешко, за господина прапорщика головой отвечаешь. И поворачиваем на Южный, живо! К полуночи там должны быть.
