потому что модное пальто сшито для того, чтобы создавать впечатление, а не согревать.
Мы просто жили, наслаждаясь морозом и непрекращающимися снегопадами, и больше не возвращались к тому разговору. Может, Янка и хотела забыть обо всем, но я не хотел. Буду помнить каждую минуту того вечера только для того, чтобы четко понимать, что рано или поздно придется снова упасть, больно ударившись о землю. Мы все люди. Слабые, хилые, нищие, добрые. Мы все смертны и уязвимы. Единственное, что бессмертно — система. Пока ты являешься важным винтиком, ты дышишь, совершаешь важные дела, что-то представляешь из себя. Но, как только слабость расшатывает почву под твоими ногами, ты становишься всего лишь мусором… Расходным материалом.
Я думал постоянно, просчитывая возможный исход событий, рассматривал варианты, выстраивал цепочки. Не спал ночами, пытаясь принять хоть какое-нибудь решение. Но мне было известно, что нет правильного варианта. Каждый, пусть даже самый идеальный вариант, может обернуться против тебя в один миг, в одну секунду. Сука! Всегда найдется то, что сделает из твоего «правильного» решения трагедию. А этого добра в моей жизни, хоть отбавляй…
Мы окунулись в какой-то идеальный мир тишины и спокойствия. Только лес и чистейший воздух. Освоившийся Сизов таскал на завтрак парное молоко и творог, что вызывало в Янке взрывы радости и приступы звонкого смеха. Она садилась в кресло, подгибая ноги, и лопала сметану огромной деревянной ложкой, которую ей презентовал Сизов. После завтрака она укладывала голову мне на колени и засыпала, глядя на огонь в камине. Яна не хотела уезжать, понимая, что придется столкнуться с реальностью. А я прекрасно понимал, что трачу драгоценные часы, но не мог ничего с собой поделать. Она завладела всеми моими переживаниями, я готов был душу продать, чтобы остаться с ней в этой глуши до самой старости, встречая рассветы на прохладном деревянном полу, кутаться в плед у камина, пить шампанское и наблюдать за счастьем в ее глазах. Я был счастлив по- настоящему. Смотрел, как ее щеки наливаются румянцем, как от жирного молока и сливок исчезает ее чрезмерная худоба, прорисовывая соблазнительные округлости ее фигуры. Наслаждался ее способностью засыпать и просыпаться посреди ночи, чтобы просто обнять или съесть булочку.
Это была параллельная реальность, которая закончилась слишком быстро…
***
— Милый, ты скоро? — сонный голос Янки заставил развернуться и направиться к дому. Я перескочил через гранитные ступени и побежал по мосту через реку.
— Я бегу.
— Я видела, ты готов был зайти еще на один круг, поэтому и звоню. Маринка не простит мне, если мы не приедем на ее День Рождения, — прохрипела Янка и отключилась.
Никогда не думал, что буду спокойно реагировать на практически приказной тон, в котором она говорила. Теперь мог, потому что слушал и представлял ее, сонную и по-утреннему помятую. Это было, как наваждение. Неконтролируемая сила, притягивающая меня к ней. Хотелось дышать и чувствовать ее рядом. Всегда и постоянно. Приходилось себя одергивать, сдерживать. Если бы мог, то стрелял бы себе в колено каждое утро, чтобы не сиять, как начищенный ствол. Она заставляет не думать о другом, концентрируя весь мир вокруг себя.
— А Динамо бежит? — знакомый голос окрикнул меня, когда я практически вбежал на крыльцо подъезда.
— Бежит… Нынче все бегут, времена такие, — спустился и протянул руку Пашке в окно его машины.
— Садись, разговор есть, — он нервно махнул в сторону пассажирской двери.
— Ну? Чего не спится? — сел, аккуратно перенеся растревоженное колено через порог.
— Нравится смотреть, как подстреленные птицы разрабатывают свои крылья, — Паха кивнул на мое колено. — Есть в этом что-то трогательное. Так сказать, воскрешение Феникса, что ли…
— Черт, да ты сегодня в ударе? Прямо извержение шуток! Давай, я сегодня добрый. Готов выслушать весь твой арсенал. Но, может, зайдешь в гости?
— Нет, говорить будем здесь. Это была последняя шутка, а ты завязывай скалиться. Тебе говорили, что от твоей улыбки страшно становится? Даже мне.
— Ой, Павлуша, говорили. А теперь давай. Что привело тебя ко мне в такую рань? Кто ходит в гости по утрам?
— Парам-пам-пам… Парам-пам-пам… — как-то задумчиво произнес он и повернулся ко мне, зафиксировав блуждающий взгляд. — Я нашел тропинку к Корнею. Нашел того, кто очень близок к нему. Он готов поделиться нужной тебе информацией за нескромную сумму денег. Что-что, а Корней так же скуп, как и прежде. А парню очень нужны деньги. Прямо сейчас.
— Жадность фраера сгубила… — пошарил по карманам, в поисках сигарет, но ничего не нащупав, схватил пачку с приборной панели. Пашка задумчиво наблюдал за сонными собачниками, медленно бредущими в сторону парка. Их питомцы резво прыгали, стараясь вырваться и ощутить свободу.
— Да, точно. Ты должен дать отмашку, Олег, — Паша опустил голову и стал растирать виски. — Просто отмашку.
— Да, но прежде мне нужно закончить пару дел, — я выдохнул непривычно горький дым. — Пока он спокоен. Думает, что я забыл.
— Значит, это правда?
— Смотря, что?
— Ты теперь будешь вместо Моисея?
— Павлик, а кто с тобой поделился столь секретной информацией? Неужели на очередной летучке начальство объявило?
— Это же криминал, Олег! Отступись, есть время для маневра. Есть еще выбор!
— Паш, у меня нет ни выбора, ни времени. Криминал будет всегда, его невозможно истребить. Всегда найдутся люди, способные сплотить вокруг себя отморозков. Так пусть лучше это буду я. Их нужно контролировать и направлять в выгодное русло. Ты думаешь, я первый? Нет, поверь.
— Ты понимаешь, что лет через двадцать придет «новый Скала» и сдвинет тебя?
— Прекрасно понимаю. И буду мечтать о том, чтобы он пришел, как можно раньше. Тогда я уеду, и встречу старость на берегу Индийского океана, засыпая под шум прибоя. Ты, кстати, тоже приглашен. Будем вместе кряхтеть и пускать слюни, разглядывая знойных девчонок.
— Ты здоров? Что с тобой?
— Паш, я не отступлюсь. Я уничтожу Корнея. Мне не нужны его бабки, бизнес, дело. Придет время, и я буду танцевать на его костях. Отступиться — это простить… Простить ему смерть моих родных? Простить — это забыть закрытые гробы, забыть запах обгоревшей человеческой плоти. А забыть — это сдаться. А я никогда не сдаюсь, даже если мне говорят,
