— Уверена, что это ничего не значит, — сказала она. — Когда дни — жаркие, а вечера — холодные, такое случается часто. Смотри, вон уже видны огни дома.
И действительно, сквозь туман они различили огоньки светильников. Но их не покидало странное ощущение, словно замок по собственной воле отрезал себя от всего мира: сестры даже не слышали знакомого стука колес по гравию; замок окутала враждебная и безликая тишина. Мистер Хикс приказал постелить солому, чтобы не беспокоить больную неприятными звуками.
Когда сестры вошли в дом, гнетущая атмосфера еще больше сгустилась. Казалось, туман проник и в Большой Зал. Сестры, даже не сняв шляпки, бросились навстречу отчиму, который ожидал их в библиотеке.
Никогда прежде они не видели его таким измученным, притихшим и грустным. Горация заметила, что его глаза за стеклами пенсне покраснели и слезились. Милый Элджи, он вошел в их жизнь и принес им столько добра, а теперь плакал в замке Саттон в полном одиночестве.
Горация обвила его шею руками.
— Ах, дорогой отец! — она не назвала его «отчимом» и даже не заметила этого. Покойный граф был чудесным — красивый, дерзкий, превосходный собеседник, — но эта добрая душа покорила сердца всей семьи Уолдгрейвов своей неисчерпаемой нежностью.
Несколько мгновений он был не в силах произнести ни слова и лишь сжимал в объятиях Горацию и Иду Энн. Потом произнес:
— Положение очень тяжелое. Доктор Торн говорит, что болезнь может распространиться и на кишечник. Она больше не может есть. Мы должны быть готовы к самому худшему.
Но никакими словами невозможно было подготовить к тому ужасному зрелищу, какое представляла собой сейчас мисс Энн Кинг из Гастингса. Она превратилась в призрак: руки и ноги, худые как палки, зубы, кажущиеся несоразмерно большими на иссохшем лице.
Ида Энн всхлипнула в голос, а Горация подбежала к матери и взяла в свои руки ее исхудавшие до прозрачности пальцы. Графиня открыла глаза.
— Горри! — почти беззвучно прошептала она. — Ты приехала. Я так рада, дорогая моя.
Ида Энн вытерла слезы.
— Я тоже здесь, мама, — сказала она, сделав шаг вперед.
— Мои дочери вернулись домой, — произнесла Энн. — Я снова могу быть счастлива.
Сестры переглянулись, но ничего не сказали. Им так хотелось утешить свою бедную мать, которая уже, очевидно, не в силах была бороться за жизнь.
— Сейчас боли прекратились, — прошептал Элджи у них за спинами. — Сиделка даст ей настойку опия. Я послал за Аннеттой и Арчи… и за Фрэнсис тоже.
— Фрэнсис? — переспросила Ида Энн.
— Так захотела ваша мать. В последнее время Фрэнсис сильно изменилась. Она стала хорошей женой для старого мистера Харкорта… хотя, конечно, очень легкомысленной. Но никаких скандалов.
— До поры до времени, — проворчала Ида Энн, которая за все эти годы так и не смогла простить хорошенькую еврейку, побывавшую замужем за ее братьями.
Но на следующий день, когда из тумана появилась карста Фрэнсис, Ида Энн повела себя достойно: она тепло поцеловала молодую графиню в щеку, взяла ее за руку и повела к постели вдовствующей графини.
Горация, почти всю ночь просидевшая рядом с матерью, грустно посмотрела на свою невестку, одетую в темное платье.
— Дорогая моя, — произнесла она, поднимаясь, чтобы поцеловать ее. — Вы прекрасно выглядите. Как пожинает мистер Харкорт?
— Превосходно, — тихо ответила вдова Уолдгрейв. — По-настоящему чудесно. Я определенно могу порекомендовать вам выйти замуж за пожилого человека, Горация, — она слегка улыбнулась. — Они такие заботливые. Вы еще не думали об этом, дорогая?
Горри покачала головой:
— Оказалось, что после Джона Джозефа очень трудно найти кого-то другого — будь то старик или молодой человек…
Но Фрэнсис уже отвернулась и обняла свою бывшую свекровь, прежде чем ее успели остановить, и не расслышала толком слов Горации, настолько ее поразила перемена, произошедшая во внешности Энн.
Почти весь день она просидела рядом со вдовствующей графиней, что-то нашептывая ей. Наконец, мир был заключен, и старые грустные мысли о жестокой юной карьеристке, которая осмелилась выйти замуж за своего деверя всего через пять месяцев после смерти первого мужа, так пренебрежительно поправ все законы и условности, — все эти мысли навсегда покинули Энн.
Затем молодая леди Уолдгрейв поднялась и поцеловала в лоб свою свекровь.
— Прощайте, — сказала она. — Я обещаю, что в память о вас восстановлю Строберри Хилл в его прежнем великолепии.
С этими словами она вышла из спальни, где от ее пребывания остался лишь тонкий восточный аромат духов.
На следующее утро прибыла заплаканная Аннетта с полковником Мани, чьи бакенбарды уже совсем поседели, но военная выправка его не покинула. А еще через полчаса приехали Кэролайн и Фрэнсис Хикс, чтобы помочь Элджи.
Но храбрая маленькая графиня Энн все еще держалась за жизнь, и лишь на рассвете следующего дня, в час, когда душа чаще всего отлетает от тела, она скончалась. Сиделка Вудвэр созвала всю семью в ее спальню, так что Энн не пришлось умирать в одиночестве. Но она ни с кем не стала говорить и лишь открыла глаза, чтобы в последний раз взглянуть на тех, кто собрался у ее смертного одра. Ее взгляд задержался на дверном проеме, в котором никого не было, и Горация подумала, что, наверное, покойный граф пришел встретить свою супругу. Он стоял на пороге, изящно скрестив ноги, с улыбкой, блуждающей на прекрасных губах, невидимый для всех, кроме дочери капеллана, выносившей его внебрачного сына и его шестерых детей, кроме той, которую он в веселом танце провел по этой земной жизни.
Кроме Горации этого никто не заметил, а она ничего не сказала, только положила руку на плечо Элджи, рыдавшего в объятиях Фрэнсиса Хикса.
— Ему надо выпить бренди, — прошептал Фрэнсис. — Можно позвать дворецкого?
Горация была рада, что ей предоставилась возможность уйти из этой комнаты. Она прошла по длинному коридору к Западной Лестнице, миновала спальни, которые теперь почти все стояли пустыми… Она думала не только о своей матери, но и об этом мрачном особняке, о том, каким он должен был быть на самом деле: радостным, бурлящим жизнью и счастьем, как тогда, когда его посетил король Генрих со своим двором и ему под ноги расстелили огромный драгоценный ковер.
Спустившись по лестнице, Горация свернула в маленький зал (она вспомнила, что, по легенде, именно здесь Чарльз Эдвард Стюарт некогда смеялся над Мэлиор Мэри Уэстон) и прошла в левый коридор. Она оказалась в помещениях для прислуги. Дверь направо вела в комнату дворецкого Лукаса.
