— Пусть молодежь веселится одна. Знаете, — говорил он, — теперь время сложное, надо держаться подчеркнуто демократично, пользоваться симпатиями населения. Ведь и здесь уже начались серьезные земельные беспорядки: в Карадже захватили и разделили четыреста десятин прекрасной земли. Вырублены леса графа Мордвинова! А под боком Севастополь — большевистское гнездо!
Опустились сумерки. Началась игра в горелки: «Гори-гори ясно, пока не погасло! Раз, два, три! Последняя пара, беги!»
Юра и Лиза побежали. Он догнал Лизу, крепко обхватил и, когда они оказались лицом к лицу, неожиданно для себя чмокнул в губы. Лиза резко оттолкнула его, выпрямилась. Потом вдруг мягко улыбнулась и сказала:
— Не дури, пожалуйста. Ведь мы на равных дружим? И этот спор в классе… При чем здесь черти, ведьмы, ангелы… Я хотела сказать о боге, о заповедях. Чтоб люди хорошие были… А ты просто «Овода» начитался.
Юра стоял не двигаясь. Он уже забыл о поцелуе. Ему было приятно слышать спокойный голос Лизы, приятно смотреть на ее локон, свисающий вдоль шеи. И он обдумывал ее слова.
Но тут из-за куста выглянул Вася и, ехидно хихикая, крикнул:
— А я видел, я видел! Я все маме расскажу. Жених и невеста замесили тесто! — и убежал.
— Я ему морду набью!.. — пообещал Юра. — А ты читала «Овода»? Правда, интересно?
— Я плакала. Я никогда не думала, что священник может оказаться шпионом и воспользоваться исповедью во зло исповедуемому. Эту книгу я разыскала на чердаке, там их много.
— Дашь почитать? Я хочу еще раз.
— Дам.
В саду появилась бонна.
— Лиза, Лиза! — звала она. — Немедленно иди к маме.
— Вася наябедничал! — шепнула Лиза.
— Я не признаюсь, что поцеловал тебя.
— Ты? Меня? — И столько удивления и негодования было в ее голосе, в ее глазах, что Юра усомнился, было ли это?
Юра снова читал «Овода», читал даже ночью, потихоньку от мамы, поставив возле своей кровати коптилку. Ганна просыпалась, ворчала что-то насчет керосина и сейчас же засыпала. Он продолжал читать, пока не гасла коптилка. Украдкой читал и на уроках. Сережа заметил это и попросил книгу. Юра обещал.
Возвращаясь с Юрой из школы, Лиза спросила:
— Понравился «Овод»?
— Очень. Я не плакал, но очень здорово! Я второй раз читаю, но все равно — не оторваться!
— А ты хотел бы быть Оводом?
— Конечно! Никого и ничего не бояться! Я бы вытерпел боль и убежал от расстрела!
— Ты только подумай! Так незаслуженно оскорбить любимого…
— А кто после закона божия сказал мне «развращенный человек»?
— Во-первых, я сразу помирилась с тобой, а во-вторых, ты не Овод, а я не Джемма.
— Давай будем как Овод и Джемма! — Сердце у Юры забилось.
— Быть такими же несчастными?
— Такими же храбрыми!
— Зачем?
— Чтобы освободить родину от захватчиков.
— От большевиков?
— Почему — большевиков? Овод боролся с австрийцами, которые поработили его народ. За свободу! А большевики не чужестранцы.
— Большевики хотя и русские, но все равно разбойники… Мама нам все объяснила. Большевики отбирают чужую собственность, грубые, они создают в стране хаос. Это из-за большевиков мне пришлось учиться в судакской гимназии.
— А тебе не нравится?
— Только потому, что в ней преподают замечательные учителя из Петрограда и Москвы, мама и определила нас сюда. И мы не можем вернуться в свой особняк в Петрограде. Его отобрали.
Юра рассказал о замечательном человеке-дядьке Антоне, большевике.
— Тогда он не большевик, — возразила Лиза.
— А кто же он?
— Просто революционер!
— Большевики — главные революционеры!
Они поспорили, но все же решили называть друг друга Джеммой и Оводом, когда никто не слышит. И переписываться.
Хорошо иметь свою тайну.
4
Расставшись с Лизой, Юра шел и раздумывал: хорошо ли, что вот он дружит с Лизой как-то особняком. Не очень ему хочется рассказывать ей об охоте с Трофимом Денисовичем, о Грише-матросе и дяде Ване, о товарище Василии… Правда, о храбром Совмаке он ей рассказал. И Сережа с товарищами при Лизе совсем другие, молчаливые… У него с Лизой — тайна. Но, наверное, и разговоры у костра, и новые знакомые — тоже тайна, которую он не имеет права разделять с Лизой. Почему? Может быть, из-за того, что ее мама так плохо говорит о большевиках, о революции? А Лизе эти люди покажутся грубыми… Она не поймет, что они и есть настоящие революционеры, как дядько Антон. Очень плохо, что Лиза не понимает, например, революционных песен. Он раз запел «Вихри враждебные», так Лиза поморщилась.
— Мама не выносит этих уличных песен, — сказала она.
И Юра обиделся, два дня не разговаривал с ней…
Дома сейчас у Юры тоскливо. Об отце уже третий месяц ничего не слышно. Или случилось что-нибудь, или письма не доходят? Мама очень осунулась. Юра уже несколько раз замечал, что она украдкой плачет. Он очень хотел подойти к ней, но не знал, что сказать и как сказать.
А жизнь все труднее становится. Юсуф с семьей уже давно перебрался в Таракташ. Он приходит только два раза в неделю сделать какие-нибудь тяжелые работы. Теперь он, Юра, единственный мужчина в доме. А не за горами весна — сад, виноградник, полив, лошадь… И продукты доставать все труднее и труднее. Денег у мамы нет. Ганна ухитрялась обменивать вино на муку, макароны, подсолнечное масло. Но вино уже кончается. И мука кончается. А просить взаймы у графини мама ни за что не хочет.
В последнем своем письме Петр Зиновьевич писал, что в Феодосию собирается Иван Иванович, отец Алеши, он будет там учительствовать; что, если нужна в чем-то помощь, он поможет Юлии Платоновне.
Юра был рад, что Алеша станет жить недалеко от них. Глупо он тогда с ним поссорился. Он до сих пор считает Алешу своим главным другом. Интересно они искали тогда горизонт. Вот дураки! А как путешествовали по степи, искали клады в курганах… Вот бы его пригласить на каникулы к ним в Судак! Здорово было бы! Алеша наверняка понравится ребятам, особенно Сереже.
Еще в начале декабря Юлия Платоновна решила поехать в Феодосию, разыскать Ивана Ивановича, узнать у него что-нибудь о муже. Но все не решалась «в такое время» оставлять Юру с Оксаной. А вдруг произойдет что-нибудь, и она окажется отрезанной от детей?
Однажды Ганна прибежала с базара, оживленная, раскрасневшаяся, и, блестя глазами, зачастила:
— Ой, Юлия Платоновна, миленькая, что я вам расскажу! Я Гришу-матроса в городе встретила. Около почты стоят два автомобиля с матросами из Севастополя. В Феодосию едут. Гриша к товарищам меня подвел: «Знакомьтесь, говорит, это Ганна, сестренка нашего кронштадтского братана». А потом говорит: «Рванем, Ганна, с нами в Феодосию. С ветерком прокатим, и обратно наши подкинут». Тут все сразу тоже заприглашали: «Мы не какие-нибудь, не обидим, — кричат. — С такой барышней революцию делать веселее!» И комиссар ихний — симпатичный такой! — тоже приглашает. Ей-богу! Смехота! Они скоро мимо проедут!
