Вот ведь как оно получилось! Никогда так не было, никогда не ругались так, чтобы бросать друг другу прозвище в глаза.
Больше того, доподлинно известно, что Птахин ходил к председателю колхоза Черепкову, с которым у него сложились неплохие отношения, и говорил ему, что «Макар Горчица стоит против сентябрьского Пленума и не дает ему разводить скотину». Известно также, что Макар Петрович посетил секретаря колхозной партийной организации и сказал так: «Пашка Помидор – гнилой колхозник, и он, Помидор чертов, не соответствует действительности».
Если ко всему этому добавить, что болтает народ, то просто невозможно предположить, во что выльется вся эта заваренная каша. А народ вот что промеж себя говорит: будто между председателем колхоза и секретарем партийной организации – большая неприятность; будто насчет председателя имеется в районе нехороший слух и что его будут заменять на непьющего или хотя и пьющего, но по норме, а не без числа. А еще был слух – это уж точно – что Макар Петрович самолично ходил к секретарю райкома партии и полчаса разговаривал с ним о председателе колхоза; один ходил, по своей воле, взял палку в руки и пошел, как в свое правление. Что ж, все это могло быть – народ зря болтать не будет.
На Октябрьскую Макар Петрович выпил, как и требуется, – за два дня «попил все» и кричал в колхозном дворе, что он и в область мог бы дойти, да смыслу нет – в районе тоже не дураки: «политику знают и Макара понимают». Но ни он не пригласил Павла Ефимыча в гости на праздник, ни Павел Ефимыч не позвал Макара Петровича. Даже кланяться друг другу перестали. Вот до чего дошел конфликт! Так продолжалось до самого отчетного собрания.
А там получилось у них несколько иначе.
Когда открыли собрание, то Птахин посмотрел, кто сел с ним рядом. Оказалось – Макар Петрович! Он пришел перед самым открытием, потому что задержался на вечерней уборке в конюшне. Они оба так привыкли к своим местам, что независимо друг от друга оказались рядом.
Председатель колхоза Черепков отчитался. Все цифры, конечно, запомнить нельзя, но то, сколько выдали на трудодень и сколько еще будут давать за этот год, было очень ясно: получилось по два с половиной килограмма пшеницы и по семьдесят копеек на трудодень. Это уже хорошо. Докладчик напирал на то, что он добился высокой оплаты хлебом, он «наметил дальнейший рост зажиточной жизни колхозников». Но Макар Петрович просто перебил его и, не вставая, прокричал:
– Правительство с нас половину поставок скостило, а то бы ты дал нам «зажиточную»!
Ну, конечно, тут все немножко посмеялись, и многие сказали себе под нос: «Макар Горчица высказался правильно». Потом обсуждали доклад, ругали правление, говорили, как надо действовать дальше. Когда все переговорили, то председателя сняли уже без всякой критики; просто кто-то из задних рядов сказал: «Заменять надо» – и все дружно согласились. Черепков посматривал на Птахина, ожидая поддержки, но тот так и промолчал.
Но когда выбирали нового председателя, то вопросов ему было несть числа: сколько лет от роду, сколько имеет детей, разводился ли с женой, сколько классов окончил, как насчет водки – с утра пьет или только вечером и нерабочее время; где работал, почему ушел оттуда и много, много других вопросов. Час целый отвечал кандидат на вопросы. Человек он, видать, скромный, в гимнастерке, с виду суховатый, но голос твердый. И фамилия, как показалось Макару Петровичу, подходящая, простая, – Телегин, а зовут Петр Иванович. Из ответов выяснилось: окончил семилетку, работал бригадиром восемь лет, заочно кончил сельскохозяйственный техникум; значит, теперь по званию – агроном со средним образованием.
– Я, – говорит Петр Иванович, – от вас и живу-то не особенно далеко – из Алешина я…
Тогда Макар Петрович вскочил и спросил:
– Из Алешина?
– Из Алешина.
– Из «Чапаева»?
– Из «Чапаева».
– Это у вас по семь рублей и по три кило на трудодень? – продолжал Макар Петрович.
– У нас.
Все притихли, затаив дыхание, и слушали вопросы Макара Петровича и ответы Петра Ивановича.
– Значит, я понимаю так: если на мои трудодни вместе с Сергевной получить так, то выходит без малого десять тысяч.
Телегин согласился с этим и подтвердил, что в колхозе имени Чапаева так и есть.
– Слышь, Пал Ефимыч? – спросил Макар Петрович. – А ты – колодезь во дворе! – Последние слова он сказал тихо – одному соседу, забыв вгорячах ссору.
Только Павел Ефимыч его уже не слушал, а встал сам и задал вопрос так:
– Как ты понимаешь, Петр Иванович, сентябрьский Пленум?
– Очень уж вопрос большой – сразу и не ответишь, – улыбнулся Телегин.
– Я уточню, – сказал Птахин. – Как ты понимаешь сентябрьский Пленум по вопросу скота у колхозников?
– А-а! Догадался, о чем речь. – Он чуть подумал в общей тишине, а Макар Петрович и Павел Ефимыч даже привстали от напряженного ожидания. – Главное в том, чтобы улучшить жизнь колхозников.
– Правильно! – перебил его Птахин.
– Постойте минутку. Я попросту вам скажу: у нас в «Чапаеве» девяносто процентов своего дохода колхозник получает от колхоза… Наши личные интересы там зависят от колхоза и отчасти от своего хозяйства. Богаче колхоз – мы богаче, беднее колхоз – мы беднее. Так и сентябрьский Пленум надо понимать: сделать все колхозы богатыми. Если же разводить скот в одном только личном своем хозяйстве, то это будет извращение решений партии.
– Очень правильно! – сказал теперь Макар Петрович. – Это соответствует действительности.
А Птахин задумался. Он опустил голову и молчал. Макар Петрович тихонько толкнул его локтем и сказал, указывая кивком на трибуну, где стоял Телегин:
– Человек! А?
Павел Ефимыч промолчал.
Через некоторое время Макар Петрович, вытирая пот со лба, произнес:
– Духота!
– Духота, – ответил, как эхо, Павел Ефимыч. А это все равно что промолчал, и даже хуже.
Макар Петрович слушал, следил за всякими предложениями и высказываниями, но оттого, что сосед не пожелал разговаривать с ним, он внутренне начинал горячиться. «Молчит, – думал он, – и разговаривать не хочет, чертов Помидор». А Павел Ефимыч тоже думал: «Лезет с разговорами, Горчица».
Уже после того как проголосовали за Телегина и он поблагодарил за доверие, Макар Петрович вышел прямо на сцену. Он стал перед столом президиума, но обратился к новому председателю:
– Петр Иванович! Управляй нами правильно. – Он с секунду помолчал, подыскивая слова. Знал Макар Петрович, что слова эти должны быть важные, что они должны быть сильнее самой длинной речи, поэтому и приостановился чуточку, обдумывая. – Будешь управлять, как диктует партия, – мы тебя на руках будем носить. Не будешь так – прогоним. Прямо говорю: прогоним. Ты требуй от нас, требуй, пожалуйста, но… имей к нам уважение. Плохо у нас было. Ведь до чего дошло: пута – несчастного пута! – не могли добыть. Понимаешь, пута! На одной-единственной корове рекорды делали. Учти, Петр Иванович, скотина рогатая у нас гиблая, а такие колхознички, как Пал Ефимыч Птахин, собираются разводить ее не в колхозе, а у себя во дворе. – Как и всегда, Макар не выдержал долгой речи, смешался и совсем тихо сказал. – Должен ты понимать: были «сорокакопеешные», не сразу будем «семирублевые». Трудно будет тебе. – Тут он прижал шапку к груди и отчетливо, громко, на весь клуб, спросил: – Вера в тебе есть, что сделаешь?
– Есть, – ответил Петр Иванович не задумываясь.
– Тогда все! – И Макар Петрович под бурные аплодисменты сошел со сцены.
С собрания соседи вышли каждый сам по себе. Макар Петрович пошел вдоль одной стены, а Павел Ефимыч пересек зал и пошел вдоль другой. Но опять же – вот ведь штука! – в дверях они столкнулись вместе. Тут уж назад не пойдешь – надо вперед. Пошуршали они кожухами друг о друга и вышли на улицу. Волей-неволей некоторое время шли рядом. Идут и молчат.
– Луна-то, – наконец сказал первым Макар Петрович.
– Луна, – отозвался Пал Ефимыч.
– На мороз, надо быть.
– На мороз.
Идут и молчат снова.
– Снегу-то нынче – ого-го! К урожаю, – произнес Макар Петрович.
– К урожаю, – все так же угрюмо откликнулся Павел Ефимыч.
Нет настоящего разговора, да и только. Далеко зашла ссора.
Трудно жить молча, когда прожил рядом с человеком всю жизнь. Очень трудно. Оба чувствовали это. Но куда денешься от неприязни, если она есть!
«Значит, далеко разошлись», – подумал Макар Петрович.
«Как и не соседи», – подумал Павел Ефимыч и вдруг решительно направился на другую сторону улицы.
Макар Петрович постоял, постоял, посмотрел соседу в спину, дождался того, как он пересек улицу, и пошел своей тропой.
Так они и шли домой: на одной стороне улицы хрустят по снегу сапоги Макара Петровича, а на другой – валенки Павла Ефимыча. Сапоги хрустят гулко, со звонким скрипом, и звук ударяет о стены хат хлестко, по-хозяйски. Валенки – эти похрустывают с шепотком, намного тише сапог.
