Тут подошел к нему Макар Петрович и без обиняков сказал, указывая на конюшню.
– Так и в зиму пойдем? Крыша-то горбом осела: перекрывать надо.
– Надо, – ответил тот, глядя на конюха снисходительно и покровительственно.
Но когда Макар Петрович почуял от председателя запах водки, то совсем осерчал.
– А это что? – показал он рваное осоковое путо. – Что это есть, товарищ Черепков?
– Трава, – ответил тот все тем же тоном.
– Срам это для колхоза. И это – срам на весь район. – Он показал рваную узду.
– А что ж, я тебе еще путами да уздами буду заниматься? У меня хлопот полно: досок достань, гвоздей достань, в поле досмотри… За вами такими – глаз да глаз…
– Ага, – сказал Макар Петрович. – Досок достань, гвоздей достань… водки достань.
– Как ты сказал? Как сказал? – вскипятился председатель.
– Как сказал, так и вылетело… Не воробей – не поймаешь. Меня теперь хоть в морду бей – я сказал.
Председатель молчал, что-то соображая. А Макар Петрович заговорил быстро, отрывисто:
– У людей… по семь рублей на трудодень, а мы… мы прошлой осенью всю овощь поморозили. У людей по три килограмма, а у нас подсолнух попрел. А ты водку глушишь. Веры в тебе нету, веры нету, председатель… У самого у тебя нету веры… А это мой корень. – Макар сбился с тона, заговорил тише: – Мы ж так дальше не можем… А ты – водку…
Черепков вдруг выпалил:
– Дали тебе прозвище Горчица – ты и есть горчица! Указывать – вас много, а работать – «выходи десятый». Ишь ты! Что ты понимаешь? Я директором маслозавода был! «Веры»! Тебя отпустили на два дня, а ты прошатался пять дней. Я т-тебе пропишу «веру».
Макар стоял и смотрел в упор на Черепкова. Удила рваной узды позвякивали той же дрожью, что и Макар. Он неожиданно опустил голову вниз и тихо проговорил:
– Я, брат… корову продал… А ты – водку… – Он вдруг резко повернулся и зашагал к конюшне. Там он зашел в лошадиный станок и оперся грудью о перекладину. Лошадь повернула к нему голову и потрогала за щеку мягкими, как бархат, губами. Макар повернулся к ней, погладил, обошел ее вокруг и дрожащей рукой потрепал холку.
Вскоре было заседание правления. Стоял вопрос об отводе из конюхов Макара Петровича Лучкова за прогул. Макар Петрович сидел в углу со связкой узд и пут. В полутемном углу лица его не было видно. Когда Черепков объявил вопрос о Лучкове, то и тогда он не пошевелился. Но вдруг он услышал голоса:
– Это кого? Макара Петровича?
– Да он пятнадцать лет…
– Лучшего колхозника у нас и нету!
– Как это так – Макара…
Все присутствующие загалдели, перебивая друг друга, говорили с возмущением. Кто-то крикнул:
– Человек корову продал!
Черепков почувствовал себя явно неловко. Он наконец понял, что хоть и председательствует больше года, а Макара Лучкова не заметил. Торчит человек целыми днями в конюшне, сует всем к носу осоковые путы – и все. А черт его знает, какой он! Что у него дома? Чем он дышит? До всего этого Черепков не дошел. Он навел порядок и обратился к Макару Петровичу:
– Что ты скажешь, Лучков?
– Ничего не скажу, – ответил тот. – А если снимем?
– Я с конюшни не пойду, – ответил он угрюмо. – Я без коней не могу.
Конечно, Макара Петровича не уволили. Даже и вопроса этого не обсуждали, а просто взгалделись еще раз дружно и сняли с повестки дня, без последствий. Но когда все притихли, Макар Петрович встал. Он подошел к столу, положил связку рваных узд и истрепанные осоковые путы перед счетоводом и, не глядя на председателя, сказал:
– Заприходуй амуницию. Пущай потомство в музее изучает. А я вам сделал стыдно: для своих закрепленных лошадей купил узды новые и веревку для пут. Новое стоит оно сто восемьдесят рублей. Отдадите деньги – хорошо, не отдадите – еще лучше: стыда больше. – Тут он выволок из угла мешок, развязал его, вынул несколько ременных недоуздков, показал всем при общей тишине, затем снова все запрятал, взял мешок под мышку и вышел.
Все долго молчали. Курили и молчали. Молчали и курили. Кто-то наконец сказал:
– Давайте расходиться.
– Давайте, – поддержало несколько голосов. Заседание закрылось само собой. Так бывает всегда в любом колхозе, когда дело заходит в тупик. А счетовод – пожилой, симпатичный человек с поднятыми на лоб очками – обратился к уходящим, минуя взглядом Черепкова:
– Куда же я буду девать… амуницию?
– Сказано – в музей, – ответил дряхлый дед. – Напиши год, число и в царствие какого председателя.
Черепков пробовал встать, но почему-то не решился.
– А мы где? А вы где, товарищи правленцы? – вскричал счетовод. – Копейку добыть не умеем, а добудем – беречь не умеем. У меня с вами за каждую сотню рублей война, а на дело денег нет. – Теперь он смотрел только на председателя. – Глазу у нас хозяйского нету, а от этого и касса как решето.
– Ну, разошелся, – оборвал его председатель. – Слыхал твою ноту. Ты и в хозяйстве развернуться не даешь.
– Брошу! Ей-богу, брошу! Лучше в тюрьму сажайте, а брошу! – Счетовод хлопнул книгой о стол, сунул ее в ящик и вышел.
Черепков остался один. Он сидел за столом и стучал карандашом.
Вот ведь, товарищи, что может натворить корова Макара Петровича! Помните, мы говорили о том, что интерес в корове – только молоко? А оно вон что вышло. Не продай Макар корову – может, и не было бы всего того, что произошло на этом заседании. Однако теперь не вернешь, корова продана. Макар Петрович, конечно, уплатил остаток налога – триста рублей, а остальные деньги отдал Сергеевне, в том числе и полученные от правления за «амуницию», всего – четыреста рублей. Из этих денег Макар Петрович не пропил ни копейки. Да и никогда он не тратил денег на водку, а употреблял, как мы уже знаем, местного изделия – только в особо торжественные дни.
Подходила осень. Лошади стали шерстистые, а поэтому и хлопот с ними стало больше, на одну только чистку надо два-три часа.
В ночное ездить перестали – значит, четыре раза задай корму да воды накачай вручную два раза в день на двенадцать голов. Это ведь сказать только легко! Да конюшню вычистить утром и вечером. Очень много работы у колхозного конюха. А день стал меньше. Приходилось Макару Петровичу выходить из дому задолго до рассвета, а возвращаться домой совсем поздно, с фонарем. Но чем ближе к осени, чем больше работы в конюшне, тем как-то живее он становился. К соседу Павлу Ефимычу Птахину он забегал лишь изредка, и то только в тех случаях, если тот сидел на завалинке.
– Зашел бы, Макар Петрович! – окликнул он однажды.
– Здорово, Пал Ефимыч! Некогда мне. Ну, чуть посижу, на полтрубки – не больше.
– Значит, хлопочешь? – как-то неопределенно и, как показалось Макару Петровичу, с чуть заметной улыбкой спросил сосед.
– Хлопочем. Как же, хлопочем. Скоро осень. Это, брат, время важнецкое.
– А авансу и по килограмму не дали.
– Должны дать.
– Ой ли?
Макар вместо ответа сказал:
– На отчетном председателя надо менять. Не соответствует.
– Мне какое дело, какой там председатель! Что ни поп, то батька. Этот нехорош, да известный характером… Потрафь ему и – порядок! А другой-то неизвестно еще – то ли лучше будет, то ли хуже. Сколько их было-то? Не меньше как десять аль одиннадцать.
– Рассуждение у тебя, Пал Ефимыч, не в ту сторону. Без настоящего колхоза нам никак невозможно. А председатель – всему голова.
– А этот разве не голова? А что водочку любит, дак то не вещь. Кто ее не любит? Оно даже нам и сподручнее.
– Ка-ак? – удивился Макар Петрович.
– Я, к примеру, хочу в лес поехать, – продолжал Павел Ефимыч. – Что я должен делать?
– Ну?
– Ясно, перво-наперво – достать подводу. У иного председателя умри, не выпросишь, а нашему «полмитрича» поставил и – с богом! Насчет этого он простой человек, обходительный… И сенца можно добыть таким манером побольше. По мне – он неплох.
– А по мне – дрянь! – воскликнул Макар Петрович.
– Опять свое! – развел руками Павел Ефимыч. – Ты покорись ему. Покорись, Макар Петрович. Позови, угости, помирись. Чего ты встрял против него?
– Ты ж пойми! Нам голова нужна для колхоза, а не пивной котел. Пропадаем мы этак. Что ж ты-то думаешь!
Павел Ефимыч не ответил, видимо оставаясь при своем мнении. Он помолчал немного, подумал, а потом сказал:
– Опять же вот морозы пойдут – плохо это. И дожди если – тоже плохо.
– Это что же так: и морозы – плохо, и дожди – плохо?
– Дожди если – хлеб попреет в ворохах, а морозы – всей овощи могила.
– А ты не допускай.
– А при чем тут я?
– Не допускай, – повторил Макар Петрович. – Тормоши председателя, сам работай понатужней.
– Иль ты думаешь, мне дома делать нечего? – спокойно возразил Павел Ефимыч. – В колхозе я и так работаю по силе возможности.
После этих слов Макар Петрович встал. Полтрубки времени уже проходило, а опровержение соседу надо было дать, без этого он уйти не мог по своей натуре. Он посмотрел на соседа и неожиданно сказал:
